Я с горечью понимаю, что придётся предложить мастеру сесть, потому что стоять я уже устала, а он нескоро уйдёт, даже если я его грубо пошлю. Он принадлежит к категории счастливых людей с избирательным слухом. Но мне везёт -- дверь гостиной открывается и заходит какой-то ещё человек, мне не знакомый.

   -- Мастер Овыас! -- окликает он с порога. -- Где вы... ой!

   Последнее явно относится ко мне, потому что вошедший молодой человек застывает посреди комнаты, уставившись на меня круглыми глазами.

   -- Куда ты вломился, болван! -- неожиданно эмоционально рявкает на него мастер. -- Здесь вообще-то императорские покои!

   -- П-простите, Х-хотон-хон... -- мямлит несчастный парень, пятясь к выходу. Ну нет, он сейчас сбежит, а я останусь один на один с мастером? Нет, спасибо!

   -- Подождите, -- я милостиво улыбаюсь парнишке и машу рукой в сторону кресел в гостиной. -- Присядьте, пожалуйста, и вы тоже, мастер, я сейчас.

   Иду проверить, дрыхнет ли чадушко. Возвращаюсь в гостиную и закрываю за собой дверь.

   -- Я была бы вам очень признательна, мастер, -- говорю сахарно, -- если бы вы не кричали в присутствии спящего князя. А то, понимаете, мне придётся отрывать мужа от управления планетой, чтобы его укачать...

   Я, естественно, и сама прекрасно справлюсь, но муданжские мамаши очень любят сделать вид, что дети их не слушаются, чтобы спихнуть все хлопоты на и без того перегруженных мужей. Мастер искусств сразу принимает виноватый вид и долго извиняется. Так-то тебе, старому зануде.

   Я присаживаюсь напротив гостей.

   -- Я Элизабет, -- сообщаю парнишке. Мне последнее время доставляет массу удовольствия смотреть, как муданжцы теряются, когда я им представляюсь. По их убеждениям моё имя должно храниться в строгом секрете, чтобы не приведи боги никто не напакостил, а уж если так необходимо кому-то моё имя сообщить, то делать это должен кто угодно, кроме меня, потому что в устах другого человека имя несёт меньше силы... ну или какой-то подобный бред. Я-то вполне уверена, что если кто-нибудь захочет мне подгадить, его успех или неудача будут связаны не с тем, как я своё имя скрываю, а с тем, как хорошо меня охраняют телохранители и духовник. Зато в ответ на моё доверчивое представление рядовые муданжцы чувствуют острую необходимость выложить о себе всю подноготную, а потом ещё хвастаются перед друзьями, что я им благоволю.

   -- Я Бэр, -- после секундной ошарашенной паузы выпаливает юноша. -- Подмастерье, учусь у мастера Овыаса. Я хороший ученик, родился под Долхотом, отец рыбак... Я зашёл за мастером, потому что он задержался в канцелярии, а надо уже семинар у первогодок начинать, а... простите, я не знал, что вы тут... э-э...

   -- Ничего-ничего, -- я продолжаю милостиво улыбаться. Мастер сидит мрачнее тучи. Ему, видимо, довольно стыдно за простака-ученика, да ещё и теперь я точно знаю, что ему пора идти. Ох, чувствую, парню влетит... Ладно, сейчас как-нибудь поправим ситуацию. -- Как вовремя вы зашли, а то, я боюсь, я бы тут надолго задержала мастера разговором. Что ж, в таком случае мы с вами, мастер, увидимся в другой раз...

   -- Н-да, прошу прощения, -- он встаёт и угрюмо кланяется. Паренёк Бэр тоже порывается встать, но я останавливаю его жестом. -- Вы не возражаете, если я задержу вашего ученика ненадолго? Он ведь в курсе проблемы с портретом, правда?

   -- Безусловно, -- слегка огорошенно отвечает мастер, потом зыркает на ученика и наконец очищает помещение от своей персоны. Ну слава богу! Не знаю уж, что он подумал... хотя на самом деле знаю, только размышлять об этом не хочу. Они все думают одно и то же, что у такого человека, как Азамат, не может быть верной жены. Судя по всему, мальчишка не сильно отличается от своего учителя в этом отношении: сидит красный, как Азаматов свитер, теребит в пальцах край рукава.

   -- Говоришь, ты хороший ученик? -- спрашиваю гораздо менее светским тоном. Если его удивить, есть шанс, что он перестанет ждать, что я его сейчас изнасилую.

   -- Да-а, -- охотно отвечает он. -- Мастер даже позволяет мне заканчивать его картины.

   Я уже успела разобраться в здешних художественных правилах достаточно, чтобы знать, что это очень высокая оценка умений ученика. Значит, есть шанс, что он справится с моей задумкой. Теперь надо его немного заинтриговать...

   -- А хранить секреты ты умеешь? Только честно!

   -- Вы хотите доверить мне секрет? -- спрашивает он шёпотом, таращась на меня во все глаза. -- Да я его под пыткой не выдам!

   -- Отлично, -- усмехаюсь. -- Тогда слушай. Я хочу поручить тебе одну очень ответственную работу. Если ты хорошо справишься, то получишь вознаграждение как самостоятельный художник.

   -- А если я не справлюсь? -- в ужасе уточняет мальчишка. Ему лет шестнадцать, наверное.

   -- Ну, тогда придётся мне искать кого-то другого, -- пожимаю плечами. -- Зато если справишься, то сразу станешь мастером, и тебе будут заказывать картины всякие богатые люди.

   У парня глаза начинают сиять, как лазеры.

   -- И я смогу больше не работать у мастера Овыаса?

   -- Естественно, -- я заговорщицки улыбаюсь. -- Ну что, берёшься?

   -- Да! А что надо делать?

   -- Надо нарисовать портрет Императора, -- развожу руками.

   Парнишка моментально сникает.

   -- Но ведь никто не знает, как это сделать!

   -- Я знаю, -- говорю. -- И я тебя научу.

   -- Вы умеете рисовать? -- изумляется он.

   -- Нет, но у меня есть идея, -- я подмигиваю, чем окончательно отшибаю впечатлительному мальчику дар речи.

   Пока он ищет слова в своём образно-одарённом сознании, я беру бук и открываю в нём две папки с картинками. Одна -- это отобранные специально для этой цели фотографии Азамата. Попытки объяснить мою идею мастеру Овыасу оканчивались ровно на этом месте: он категорически отказывался рисовать Императора с фотографии. Вторая папка -- это просто картинки, накачанные из Сети, в основном, иллюстрации к книгам.

   -- Вот смотри, -- говорю, -- что можно сделать.

   Мальчик уходит от меня просветлённый, с предвкушением в глазах, пообещав, что работа будет готова через три дня. Я же, натрудившись за день, прозаично заваливаюсь спать до вечера.

   Вечером Азамат заходит за мной вместе с Тирбишем. Тот чем-то ужасно доволен.

   -- Ну что, -- Азамат подхватывает мелкого уже привычным движением, -- полетели домой?

   -- Давай, -- говорю, поднимаясь с дивана.

   -- Тирбиша берём с собой, он готов приступить к обязанностям няньки, -- усмехается Азамат, а Тирбиш расправляет плечи. Мы уже давно с ним об этом предварительно договорились, и Азамат, как всегда, хочет подоткнуть мне прислугу со всех сторон.

   -- Я как узнал, что Алэк родился, сразу собираться начал, -- улыбается Тирбиш. -- Капитан надолго не задержится, а вам ведь помощь нужна.

   -- Ну раз ты хочешь уже приступить, то пожалуйста, -- пожимаю плечами. -- Только вот с твоей помощью я совсем обленюсь. Ты ведь, небось, и готовить будешь, и прибираться, знаю я тебя.

   -- Можем составить расписание, -- усмехается он.

   Таких чёрных ночей я в своей жизни ещё не видела. Огоньки Ахмадхота быстро скрываются за горами, а луны на небе ни одной, да ещё и летим на восток: в столице сумерки, а на Доле-то уже ночь глухая. Глядя из окна кабины в густую черноту, я даже не могу с уверенностью сказать, что мы летим, а не стоим на месте. Азамат, конечно, включает во всё лобовое стекло экран с инфракрасным изображением, да и маршрут этот мы оба знаем, как свои пять пальцев, но всё равно страшновато. Только на подлёте к дому за окном появляется что-то светящееся -- это габаритные огни нашей крыши.

   В приморских горах летней ночью кипит такая бурная жизнь, что приходится закрывать окна в детской, чтобы ребёнок не просыпался от каждого птичьего вопля, волчьего воя и прочих приятных звуков. Я и сама побаиваюсь, хотя Азамат говорит, что дикие звери в дом никак войти не смогут, да и не станут пытаться, потому что мы не держим скота, а летом в лесу все сытые. Однако мои котята шляются туда-сюда через форточки и подвал, как хотят. Они, конечно, маленькие, но кто знает, насколько опасны могут быть местные дикие звери того же размера.