Когда мое пребывание у Линсейда закончилось, когда я пришел в себя, то вернулся в Лондон и стал независимым журналистом: ничего особо сенсационного, ничего особо интересного, но благодаря счастливому стечению обстоятельств я получил работу в журнале, который раздают в самолетах. Я занимался всем понемножку: брал интервью, писал о путешествиях, рецензировал книги. Я бы не сказал, что в этих областях моя наружность не имела значения, – подозреваю, что таких областей не существует. Скажем так: работа не требовала демонстрировать свое лицо публике. Я писал статьи, я ставил свою подпись, только и всего. Я был просто именем.

Дела шли гладко и без происшествий, пока однажды не произошла одна из тех странных случайностей, которые круто меняют жизнь. Мне тогда было чуть за тридцать, я получил задание взять интервью у одного более-менее великого старца английской литературы, из тех, кто редко дает интервью, и он неожиданно согласился встретиться со мной – только потому, что я поместил в журнале до нелепости хвалебную рецензию на его книгу. Меня удостоили аудиенции. По словам его издателя, мне оказали великую честь.

Во время интервью я всегда пользовался паршивым карманным диктофоном, но в тот раз приятель с местной радиостанции одолжил мне профессиональный аппарат. Качество записи было таким, что ее вполне можно было передавать в эфир. Меня это устраивало, но я сомневался, что великий старец захочет, чтобы его записывали на пленку, но, как ни странно, он согласился. Наверное, все дело в моем обаянии. Или в чем-то другом. Тогда это событие показалось совершенно незначительным. Я считал себя пишущим журналистом, а не радиорепортером, – возможно, именно по этой причине я не особо нервничал, и интервью удалось. Оно получилось дружелюбным, смешным и откровенным, его пустили в эфир, сочтя большой удачей; так и началась моя карьера на радио.

Прежде я никогда не задумывался о своем голосе. Для меня это был просто голос. Но теперь люди то и дело говорили мне, что в нем есть располагающая теплота, что мой голос с легкостью устанавливает контакт со слушателями. И каждому из огромной аудитории кажется, будто я разговариваю непосредственно с ним. Наверное, такими и должны быть голоса радиоведущих. В каком-то смысле это сродни чтению книги.

С этого момента моя жизнь текла на удивление легко. Оказалось, что я прирожденный радиоведущий. Я взял еще несколько интервью для чужих передач, но очень скоро у меня появилась своя программа. По большей части она состояла из банальных вещей – я зачитывал сводки о ситуации на дорогах, просьбы поздравить кого-то с днем рождения, но время от времени я брал интервью у писателя, или биографа, или драматурга. У меня здорово получалось – я даже снискал репутацию человека умного, но вместе с тем не заносчивого, начитанного эрудита, который не кичится своими знаниями, однако готов яростно отстаивать свою позицию.

Я перешел на маленькую лондонскую радиостанцию, где вел ночной эфир, а сейчас у меня вечерняя передача на крупной лондонской радиостанции. Мы дискутируем за круглым столом, делаем обзоры фильмов и выставок, иногда принимаем звонки радиослушателей, но лучше всего у меня получаются обзоры книг и интервью с писателями – именно они и принесли мне известность. Когда знаменитые писатели хотят раскрутить по радио свою новую книгу, они обращаются ко мне. Говорят, что я – культовая фигура. Говорят, чудовищно жаль, что я не могу выступать на телевидении. Я отвечаю им: ничего страшного, зато мой голос часто звучит за кадром. И благодаря этому я имею солидный довесок к той довольно скромной зарплате, что получаю на радио.

Передача моя называется “Боюсь, я не читал вашу книгу”, и это название имеет двойной смысл. Оно высмеивает тех паршивых радиожурналистов, которые говорят эту фразу приглашенным авторам; но истинная шутка заключается в том, что я всегда читаю книгу. Я читаю все. Этим я прославился. И если вы поняли эту шутку, вы поймете и мою передачу.

Я предстаю доброжелательным, эрудированным, умным ведущим с мягким голосом, отчего автор расслабляется и теряет бдительность, если он оказывается находчивым, скромным и рассудительным, все проходит на ура. Но если он манерен, претенциозен или говорлив, то я вспарываю ему брюхо, достаю внутренности и вывешиваю их сушиться. Бывает работа и похуже.

Некоторые мои недруги – а я достаточно известен, чтобы иметь недругов, – уверяют, будто я ненавижу книги, но это абсолютная чушь. Другие недруги говорят, будто я ненавижу писателей, но и это не совсем верно. Люди, которых я ненавижу, и люди, которых я потрошу у себя на передаче, – это те, кто корчит из себя писателя, кто ведет себя как великий писатель.

– Сегодня у нас Дэвид Бергстром, автор книги “Дождик в Аппалачах”. Здравствуйте, Дэвид.

– Очень рад присутствовать здесь, Майк.

Автор – американец, говорит гладко и продуманно. Интервью для него – привычное дело, явно чувствует себя бывалым человеком. Он совсем не похож на свою фотографию в книге.

– Боюсь, я читал вашу книгу, – говорю я.

Гость издает нервный смешок. Шутки не понял. Он слишком самовлюблен, чтобы подумать, что есть на свете человек, не читавший его книгу. Почему ее не прочесть, когда ясно, что это шедевр?

– Чудесно, – говорит он.

Он пересказывает сюжет, хотя, как вы сами понимаете, сюжет этот нельзя назвать насыщенным. Книга живописует (его слово) различные стороны сложных отношений между отцом и сыном. По большей части книга автобиографическая – в ее основе лежат проблемы, с которыми ему пришлось столкнуться во времена своего взросления.

– Это очень трудно, – говорит он, – так сильно любить того, кто так сильно тебя ненавидит.

Но сейчас отношения улучшились. Они обрели равновесие, переросли в симбиоз, в какой-то мере наладились – как это обычно и бывает в книгах.

– А что думает о романе ваш сын? – спрашиваю я.

– Он гордится, – отвечает автор. – Он гордится. И оттого я испытываю настоящее смирение.

Это продолжается довольно долго. Я не задаю каверзных вопросов, я его не высмеиваю. Я верю, что мои слушатели достаточно умны, достаточно циничны, чтобы, подобно мне, счесть этого человека полным болваном. Мы переходим к более общим темам.

– Кто оказал на вас влияние?

– Фолкнер, Уокер Перси, Пинчон, быть может, Мелвилл.

– А Пруст?

– Ну и конечно, Пруст.

– Скажите, как именно вы пишете? – спрашиваю я. – Каковы основные принципы вашей работы?

– Каждое утро я встаю в шесть часов, выхожу из дома, отправляюсь в хижину писателя, которую я построил на своей земле. Там нет телефона, нет отопления, нет электричества. Я выкуриваю одну маленькую сигару и приступаю. Я пишу пером в нелинованных блокнотах ручной работы, которые заказываю у местного производителя бумаги и у местного переплетчика. Я могу писать только так.

– А что будет, если эти блокноты пропадут?

– Тогда я не смогу писать. И тогда, думаю, окончится моя жизнь.

– Ваша писательская жизнь.

– Моя жизнь.

– А как здоровье вашего переплетчика?

– Простите?

– Я хочу сказать – что, если он умрет раньше вас?

– Я боюсь об этом думать.

– Наверное, так оно и есть. Что ж, спасибо, Дэвид Бергстром, вы сказали все, что нам нужно знать. “Дождик в Аппалачах” можно приобрести во всех хороших книжных магазинах и, наверное, в кое-каких паршивых.

Вот. Я запустил музыкальный анонс следующей передачи, и на этом все закончилось; не великая передача, но и не плохая. Рекламная агентесса Дэвида Бергстрома уже утащила его на следующую встречу. Я снял наушники, вышел из студии – из мягкой тишины и равномерного освещения, – обменялся многострадальным взглядом с продюсером-вундеркиндом, принял несколько факсов и электронных писем и вышел в фойе. Это удобное помещение в стиле аэропортовых залов ожидания. Диваны обиты дешевой, но прочной материей, на стене висит моя фотография, снятая со здоровой стороны, внизу значится мое имя, а в углу – логотип радиостанции, более крупным шрифтом, чем имя.