Я спрашивал себя, приедет ли Никола. Издатели ведь имеют обыкновение посещать подобные мероприятия. А что, если и Грегори найдет способ пробраться в клинику – подобно тому, как он пробрался в магазин Рут Харрис? Оба предположения привели меня в ужас. Но незадолго до вечера я получил известие, что ни Грегори, ни Никола в клинике не появятся, и причина для этого была столь же уважительная, сколь и ошеломляющая: на этот день они назначили свою свадьбу.

В те исторические годы самые разные люди утверждали, что “не верят” в брак, хотя это неверие зачастую длилось лишь пару лет после окончания колледжа. Люди шли на попятную, потому что желали порадовать мать, хотели детей, потому что брак давал налоговые льготы. Некоторые считали такую измену принципам ренегатством, уступкой пропахшим нафталином, лицемерным старым ценностям, но я к таким людям никогда не относился. Я никогда не считал, что дилемма жениться или не жениться имеет такое уж важное идеологическое значение, но меня все равно удивляло, когда кто-нибудь из знакомых объявлял, что собирается вступить в брак. Однако известие о женитьбе Николы и Грегори удивило меня совсем по другой причине.

Новость поступила в виде письма Грегори: извиняющимся тоном он сообщал о предстоящей церемонии, на которую меня, к его великому сожалению, не пригласили. Будь его воля, писал Грегори, он бы не только мечтал видеть меня в числе приглашенных, но и попросил стать шафером. От этой мысли у меня мурашки по коже побежали. Ну что за идиот этот Грегори Коллинз! К счастью, Никола была девушкой нормальной и вполне здравомыслящей, так что она наложила вето на идею Грегори. Приглашать на свадьбу бывшего любовника невесты еще как-то допустимо, но делать его шафером – просто нелепо. При том, что бывший любовник, он же потенциальный шафер, работает в психбольнице, где выдает себя за жениха, – перечислять возражения утомишься.

Нелепость желания Грегори видеть меня на свадьбе отвлекла от менее бьющей в глаза, но не менее поразительной нелепости – самого факта свадьбы. Просто не верилось, что Никола выходит замуж за Грегори. Спать с ним, встречаться с ним – само по себе выглядело вполне причудливо, но выйти за него замуж – уму непостижимо.

Вообще всегда непостижимо, что люди “находят” в своих партнерах, но случай Николы и Грегори вознес эту непостижимость на новый уровень. С одной стороны, легко понять, почему Грегори хочет жениться на Николе. Она – лучшее в этой жизни, на что он может рассчитывать, и, на мой взгляд, этого лучшего он не заслуживал. Но именно поэтому с еще большей настоятельностью звучал вопрос, почему Никола хочет замуж за Грегори. Бывает, красивые женщины выходят за невзрачных мужчин – на память приходят Джекки К. и Аристотель О.[59], – но такие случаи, как правило, объясняются деньгами, властью или комплексом “отец-дочь”. С Николой и Грегори ни одна из этих причин никак не вязалась.

А еще я думал, что очень красивые зачастую не доверяют собственной красоте и ищут ее противоположности. Но я не считал Николу такой уж красавицей, чтобы ей требовался урод, подобный Грегори. Какие еще есть варианты? Грегори ненасытен в постели? Нет, об этом даже думать глупо, я уже тогда знал, что брак имеет мало общего с тем, что происходит под одеялом. Возможно, Никола беременна, но это вовсе не повод, чтобы выходить замуж. Это лишь усугубило бы положение, а Никола не настолько глупа. Может, своим поступком она хочет досадить родителям? Явный перебор. Может, меня позлить? Нет, я не был о себе столь высокого мнения.

Какие еще имелись объяснения? Я смог придумать только одно, и связано оно было с писательством Грегори. Может, Николу поразило его творчество, его литературные претензии. Может, она считала его гением. Все может быть. И всего лишь – может быть.

Я поймал себя на том, что слишком много думаю об их предстоящей свадьбе. Но почему? Ревную? Вполне вероятно, хотя – настаиваю – ревновал я вовсе не потому, что сам рвался заполучить Николу, а скорее потому, что мне хотелось, чтобы кто-нибудь желал меня так, как Никола, судя по всему, желала Грегори. Наверное, я завидовал людям, чьи отношения не сводились исключительно к сексу, к тому же не совсем здоровому, и не ограничивались лишь несколькими часами в неделю, как у меня с Алисией. Я не хотел жениться ни на Алисии, ни на ком-либо еще, но все же я зависел от нравов и морали и тоже мечтал о том, что когда-нибудь кто-то захочет выйти замуж за меня. Естественно, Алисии я ничего такого не говорил.

Дел, если честно, у меня было по горло, но в день выступления я думал только о Грегори с Николой. Поженились они уже или нет? Произнес ли уже Грегори свою речь? Кого они пригласили шафером?..

И когда в ворота клиники въехал автобус с двадцатью приглашенными на борту, я отнесся к ним, как к гостям, прибывшим на свадьбу. Такое представление было абсурдным: выглядели эти гости отнюдь не празднично, да и завсегдатаев литературных салонов они не напоминали. Скорее походили на тихих застенчивых туристов, которые записались на загадочную экскурсию в турфирме с сомнительной репутацией и теперь страшно жалеют о своей опрометчивости. Это была суровая и на удивление однородная группа: сплошь строгие костюмы и почтенные седины. Гости выбрались из автобуса, и я не смог понять, кто есть кто: кто тут психиатр, кто ученый, кто журналист, а кто попечитель.

Гостей встречали Линсейд с Алисией, изготовившиеся пожимать руки, сыпать любезностями. Санитары тоже замерли у ворот – словно почетный караул. Рядом выстроились Байрон, Морин и Сита, которых сочли наиболее презентабельными и предсказуемыми пациентами. Я гостей не встречал – стоял в библиотеке у окна, немного нервничал и переживал, что меня не допустили до церемонии встречи. Но тут из автобуса вышел человек, которого я хорошо знал, человек, сделавший мое отсутствие у ворот не просто терпимым, но желанным – настоящим подарком бесконечно милостивой судьбы. Джон Бентли, мой бывший научный руководитель, устроивший ту памятную вечеринку с сожжением книг, где я и познакомился с Грегори Коллинзом.

Я отпрянул от окна. С такого расстояния Бентли никак не мог меня увидеть, но мне все равно захотелось спрятаться. Сердце выбивало барабанное соло, ладони увлажнились, уши почему-то горели огнем. Я почти трясся, отчаянно пытаясь сообразить, что означает появление Бентли.

В его приезде, наверное, не было ничего удивительного. Бентли был ученым, он читал книги, он следил за событиями в мире литературы. Возможно, его и не пригласили бы в первую очередь, но уж не в последнюю – точно. Но все равно его появление вряд ли объяснялось случайностью. Должно быть, Бентли увидел в приглашении имя Грегори Коллинза, вспомнил, что этот человек сжег свою рукопись на его вечеринке, а затем сообразил, что это же имя стояло на обложке “Воскового человека”. Бентли даже переписывался с автором этой книги и – если говорил правду – даже сжег ее. Уже одно это делало его появление крайне подозрительным, а тут еще мое участие в этой нелепой истории с подменой.

Я не знал, видел ли Бентли суперобложку книги Грегори с моей фотографией. Все же вряд ли. Наверняка Грегори послал ему сигнальный экземпляр без супера. Значит, Бентли рассчитывает встретить на этом литературном вечере подлинного Грегори Коллинза. И как только он увидит меня, то сразу все поймет. Что он тогда сделает? Наверняка то, что сделал бы любой человек в подобных обстоятельствах, будь он литературным критиком или журналистом, ученым или попечителем – да кем угодно. Бентли встанет и объявит, что этот тип – проходимец и лжец, который выдает себя за другого, и все это сплошной обман. И небеса обрушатся на наши головы.

Я все время повторяю, что прекрасно осознавал обреченность моей мистификации. Я понимал, что день разоблачения не за горами и меня ждут презрение и позор; но визит Бентли предвещал, что презрение и позор превзойдут самые худшие из моих опасений.

Я решил, что собственное унижение как-нибудь переживу, но вот Линсейд, Алисия и пациенты… Может, я и не очень любил Линсейда, но выставлять его на посмешище мне совсем не хотелось. Разве смогут воспринимать психиатра всерьез, если он не способен отличить настоящего писателя от самозванца? В равной степени это относилось и к Алисии – ведь именно она пригласила меня в клинику. Что касается пациентов – и неважно, безумцы они или симулянты, – этот вечер был моментом их триумфа, и мне не хотелось их подводить. Поэтому я отчаянно надеялся, что смогу еще немного протянуть – еще пару часов до окончания “литературного вечера” и отъезда гостей. После этого я готов и к разоблачению, и к поношению, и к изгнанию. Вот только как пережить эти два часа?