– Значит, Черити не опасна?

– Нет. Ни один из наших пациентов не опасен, хотя кое-кто способен немножко напугать.

– Это не сексуальные маньяки-убийцы и они не гоняются с топором за своими жертвами?

– Они просто люди, – ответила Алисия неожиданно серьезно. – Об этом нельзя забывать. В прежние времена сумасшедший дом называли музеем безумия. Мы предпочитаем воспринимать клинику Линсейда как художественную галерею или оперный театр.

– И как вы их лечите?

– Как можем. Используем различные методики, иногда традиционные, иногда экспериментальные; проводим комплексное лечение, которое с гордостью называем методом Линсейда. Вы все поймете, если согласитесь работать с нами.

– А что буду делать я?

– Помогать больным использовать язык в качестве защиты от безумия.

– Повторите еще раз.

– Под вашим руководством они будут писать, вот и все.

Это прозвучало до опасного просто.

– Я знаю, о чем вы думаете, – сказала Алисия. – Вас тревожит ответственность. Это хорошо. Но не волнуйтесь. Мы ведь не требуем, чтобы вы лечили, да мы и не верим в лечение, в общепринятом смысле этого слова. Ваша задача не столь сложна. И у вас будет достаточно времени для работы над своей книгой. Нам не нужны ваше тело или ваша душа. Извините, что я позволила себе некоторую вольность. И простите, что сказала доктору Линсейду, будто вы уже согласились. Но мне хочется считать свою выходку всплеском творческого воображения. Если очень-очень верить во что-то, оно станет возможным.

Я не вполне понимал, почему Алисии так хотелось, чтобы Грегори Коллинз преподавал в клинике литературную композицию. Ну да, его книгу, одновременно невыразительную и сенсационную, можно было при желании назвать книгой о безумии – в туманном смысле этого слова, – но вряд ли в этом крылась причина. Более подозрительный человек наверняка усомнился бы в искренности Алисии, а более самонадеянный решил бы, что ей хватило одного взгляда на фотографию автора “Воскового человека”, чтобы страстно влюбиться. Но не будучи излишне подозрительным или чересчур самонадеянным, я испытывал только смущение.

К тому же, сидя на раскладном диване и чувствуя, как пальцы Алисии выводят затейливые узоры на моей шее, я не желал копаться в ее мотивах, скорее мне следовало усомниться в своих собственных. Я даже размечтался: а что, если еще некоторое время не раскрывать обман? Мне доставало глупости считать, будто я смогу обучать литературной композиции кучку безумцев. Интересно, насколько это сложно?

Было ли то чрезмерное самомнение? Не думаю. Тот, кто не умеет ничего делать, – учит; а я точно знал, что писать я не умею, – более того, не хочу. Тем не менее три года я изучал литературу в университете, любил хороший стиль, умел его распознавать, а если стиль у писателя был так себе, я зачастую представлял, как его улучшить. В те времена, в семидесятые годы, многие учебные заведения с распростертыми объятиями приняли бы выпускника, владеющего оксбриджским английским, и разрешили бы ему преподавать практически все, что он захочет; а если бы я поступил в аспирантуру, то наверняка бы курировал кембриджских младшекурсников. В общем, у меня не было сомнений, что я справлюсь с обучением психов. Да и работа, по всей видимости, заключалась не в том, чтобы превратить больных в настоящих писателей. Вряд ли от меня требуется обучить их писать хорошие книги. Я просто стану побуждать их к писательству, а врачи, все эти Алисии и Линсейды, займутся остальным. И до тех пор пока я буду справляться с работой, какое имеет значение, что я фальшивый Грегори Коллинз? Что значит имя?

И тут я наткнулся на очевидное слабое место в своей конструкции. Даже если я справлюсь с работой, даже если клиника доверит ее мне, я не смогу взяться за нее без разрешения Грегори, но как мне добиться его согласия? И что скажет или сделает Никола?..

Я попытался выбросить эти вопросы из головы и сосредоточиться на более неотложном деле. Мои руки обвили Алисию Кроу, и она меня не оттолкнула, а затем мы страстно, хоть и не слишком лихорадочно, целовались. Поцелуи вышли немного подростковые – как утешительные поцелуи в конце вечеринки, но из этого вовсе не следует, что они были неприятны.

– Не обязательно принимать решение сейчас, – проговорила Алисия между поцелуями, но в каком-то смысле я уже все решил.

Наконец Алисия сказала, что уже поздно и ей пора идти, а я почему-то не ощутил никакого разочарования. Я чувствовал себя искушенным, умудренным опытом и очень взрослым, и потому не стал удерживать ее. Ведь так поступил бы незрелый и малоискушенный человек. Я был выше этого.

– Где вы живете? – спросил я.

– У меня квартира в городе, но часто я провожу ночи в клинике. И сегодня у меня дежурство. Мне нужно идти, вдруг я понадоблюсь.

Меня впечатлила ее увлеченность работой. И вот Алисия ушла, а я остался в хижине и провел одинокую ночь на раскладном диване. Спал я необъяснимо хорошо, а когда рано утром проснулся, то с радостью и удивлением обнаружил перед собой Алисию. Не мешкая, она проводила меня до ворот, словно тайком провожала из родительского дома, а за воротами меня уже ждало такси. Алисия еще раз поцеловала меня – пусть не так страстно, как вечером, но грех жаловаться: было совсем рано, да и таксист поглядывал на нас. Но, когда я сел в машину, мне вдруг стало так грустно и одиноко. А еще появилось какое-то странное и зловещее чувство, будто отныне клиника Линсейда – это мой дом.

– Я позвоню, – сказал я.

– Я знаю, – ответила Алисия.

5

Я опоздал на работу всего лишь на час – не самый плохой результат, если учесть, где я провел предыдущую ночь, – но у Джулиана, боюсь, был иной взгляд на опоздания. Я прекрасно понимал, что он не станет слушать никаких оправданий, из которых наименее приемлема правда. В поезде я репетировал оправдательные истории: злосчастные семейные обстоятельства; срочные, но не опасные для жизни хвори; перебои в работе общественного транспорта. Даже подумывал сочинить историю о безумной пьянке, закончившейся жутким похмельем, но изложить свои фантазии мне так и не удалось, потому что, войдя в магазин, я обнаружил, что за моим столом с самым несчастным видом сидит Грегори Коллинз и поджидает меня. Вид у него был ужасный. Грегори выглядел так, словно не спал всю ночь, и, кроме того, он явно плакал – и совсем недавно.

Я взглянул на Джулиана, сидевшего за соседним столом, ожидая от него объяснений, но и он взирал на меня с недоумением. Джулиана не порадовало мое опоздание, еще меньше его радовало непрошеное присутствие Грегори Коллинза, но в первую очередь он был сбит с толку. Галерея редкой книги – не самое подходящее место для демонстрации сильных чувств. Джулиан энергично замахал руками, показывая на меня, на Грегори, на дверь. Ему было все равно, что я буду делать, лишь бы я удалил эту проблему из магазина. Грегори поднял взгляд, увидел меня и окончательно раскис. Его подбородок съежился, словно мягкая резина, и Грегори с каким-то утробным причмокиванием застонал.

– Давай… давай выпьем по чашке кофе, – сказал я.

– Чаю, – сказал Грегори. – Кофе я не пью.

Вскоре мы сидели в тесном, переполненном грязном заведении за шатким круглым столиком, который грозил опрокинуться от каждого неловкого движения Грегори. Мы заказали чай для него, кофе для меня и пару сандвичей с беконом. Грегори понемногу приходил в себя. Он шумно высморкался в большой синий платок. Расспрашивать, что случилось и чем он так расстроен, я не стал, решив, что это слишком пошло. Я молчал, ожидая, когда заговорит он сам.

– По мне, так ты вчера выглядел на уровне, – сказал он. Я немного удивился такому началу, ждал ведь, что разговор пойдет о чем-то серьезном. – И читал ты на уровне. Конечно, не так, как читал бы я, но на уровне.

Грегори умел обратить комплимент в претензию, и я уже собирался заметить, что если он недоволен моим выступлением, то лучше бы читал свои отрывки сам, но промолчал. Я решил быть любезным: