Я колебалась.

— Прошу вас, — уговаривал он меня, — помните, что она — старая, одинокая женщина и что ее очень интересует все, что касается ее семьи, членом которой вы тоже теперь являетесь. Поэтому естественно, что она хочет с вами познакомиться, разве не так? Пожалуйста, скажите «да», миссис Кэтрин.

Он вдруг показался мне очень привлекательным — его глаза потеряли свою обычную высокомерную холодность, и он стал похож на Габриэля, только без характерной для Габриэля хрупкой утонченности черт. Чем дольше я смотрела на него, тем слабее становилась моя решимость сопротивляться диктаторским замашкам его бабушки.

Он сразу почувствовал, что мое настроение изменилось в его пользу.

— Благодарю вас! — воскликнул он, хотя я еще не успела ничего сказать. Его лицо просияло такой радостной улыбкой, какой я до того никогда у него не видела. Значит, он действительно очень любит свою бабку, подумала я, чувствуя, что уже почти готова изменить свое мнение об этом человеке, которого до сих пор считала не способной на теплые чувства в адрес других людей.

— Она вам понравится, я уверен в этом, — возбужденно продолжал он, — а вы обязательно понравитесь ей, хотя она, может быть, это не сразу покажет.

— Хорошо, я поеду с вами, — сказала я.

— Чудесно, я заеду за вами в два часа, а сейчас я сразу поеду домой, чтобы порадовать бабку вашим согласием ее навестить.

И он действительно заторопился домой — тут же крикнул конюху, чтобы тот подвел лошадь, и, вскочив на нее, чуть не с места пустил ее в галоп и поскакал прочь, даже не оглянувшись на меня, чтобы по всей форме попрощаться.

Как ни странно, мне это понравилось, так как в этой торопливости был искренний порыв, какое-то мальчишеское нетерпение, вызванное желанием поскорее обрадовать близкого человека.

Да, он мне этим понравился, а раз так, то и я о его бабке начала думать без прежнего предубеждения и стала настраивать себя на то, что она мне тоже может понравиться.

Назавтра, ровно в два часа дня, Саймон Редверс подкатил к нашему дому, правя элегантным фаэтоном, в который была запряжена пара изумительных лошадей. Я села рядом с ним, и мы отправились в Келли Грейндж. Наш путь оказался гораздо короче, чем я предполагала, — не более двух миль, и я сказала Саймону, что, знай я дорогу, я вполне могла бы дойти пешком.

— И таким образом лишили бы меня удовольствия довезти вас? — спросил он. В его тоне мне послышалась прежняя ироничность, однако враждебности в нем уже не было. Вообще я чувствовала, что наш взаимный антагонизм существенно ослаб — Саймон был мне признателен за то, что я согласилась нанести визит его бабушке, я же потеплела к нему из-за того, что он относился к ней с такой любовью.

Очень скоро мы подъехали к массивным кованым воротам, сквозь которые я увидела широкую, обсаженную каштанами аллею, ведущую к дому. Из сторожки вышла молодая женщина, которая открыла нам ворота. Саймон в знак благодарности дотронулся хлыстом до своей шляпы, она же в ответ сделала реверанс. Заметив, что женщина в положении, я спросила Саймона, как ее зовут.

— Этти Хардкасл, — ответил он. — Ее муж работает у нас в поместье.

— Значит, это и есть сестра Мэри-Джейн, моей горничной, — сказала я. — Мэри-Джейн мне рассказывала о ней.

В это время впереди показался дом. По сравнению с Киркландским Весельем он был вполне современным — судя по его виду, он был построен меньше ста лет назад.

— Ну, что вы думаете о Келли Грейндж? Всего-навсего бледная тень Киркландского Веселья, не так ли?

— Зря вы так говорите — дом очень красивый.

— В общем-то у него даже есть свои преимущества. Во всяком случае, в отношении уюта и жилкомфорта Киркландское Веселье ему уступает. Вы в этом убедитесь, когда начнется зима, и вы станете мерзнуть в своем замке, а мы здесь будем нежиться в тепле. Чтобы как следует прогреть Киркландскую громаду, не хватило бы, наверное, и целой горы угля.

— Да, конечно, отапливать небольшой дом гораздо легче.

— Только вы уж не думайте, пожалуйста, что мы тут ютимся в тесноте. Впрочем, вы сейчас сами увидите.

Колеса фаэтона проскрипели по гравию аллеи, и мы остановились перед парадной дверью дома, по обе стороны которой стояли мраморные статуи женщин с корзинами в руках. В корзинах росли герань и лобелии. Рядом с каждой из скульптур была длинная мраморная скамейка.

Не успели мы подойти к двери, как изнутри ее открыла горничная, которая, видимо, услышала, как мы подъехали.

Мы вошли в холл, пол которого был выложен цветными плитками и в конце которого я увидела широкую лестницу. Взглянув вверх, я поняла, что холл был построен на всю высоту дома, который мог показаться небольшим только по сравнению с Киркландским Весельем.

— Подождите, пожалуйста, здесь, — попросил меня Саймон. — Я пойду и скажу бабушке, что мы приехали.

Он поднялся на галерею второго этажа, постучал в какую-то дверь и вошел в нее. Через пару минут он появился и жестом пригласил меня подняться.

Пропустив меня впереди себя в дверь, Саймон торжественно объявил:

— Миссис Габриэль Рокуэлл!

Комната, в которую я вошла, была тесно заставлена тяжелой мебелью. На окнах висели плотные бархатные шторы и кружевные гардины, которые по случаю дневного времени были раздвинуты и присобраны по обе стороны каждого окна с помощью причудливых бронзовых держателей. В центре комнаты стоял стол, и еще несколько небольших столов располагались около стен. Там были также диван, множество стульев и кресел, стеклянный шкаф с фарфоровой посудой, этажерка, заставленная безделушками и, наконец, большая ваза с красными и белыми розами.

Все это я охватила одним быстрым взглядом, потому что мое внимание сразу привлекла к себе женщина, сидящая в кресле с высокой спинкой.

Хотя она и сидела, было ясно, что она высокого роста. Она удивительно прямо держала спину, и я невольно обратила внимание на то, что из всех кресел, стоящих в комнате, она выбрала самое, на мой взгляд, неудобное — жесткое, без всяких подушек и с резной деревянной спинкой. Ее совершенно седые волосы были собраны в высокую прическу, увенчанную белым кружевным чепцом. В ушах у нее краснели крупные гранатовые серьги, ее бледно-лиловое платье было украшено кружевным воротником, заколотым гранатовой же брошью. Рядом с ее креслом лежала трость из черного дерева с золотым набалдашником, которой она, должно быть, пользовалась при ходьбе. У нее были живые, ярко-синие глаза, выдававшие ее родство с Габриэлем, в которых, однако, не было и следа той мягкости, которой мне запомнился его взгляд. Ее руки, лежащие на деревянных подлокотниках кресла, в молодости должны были быть очень красивы: они и сейчас сохранили свою форму, хотя и покрылись морщинами.

Несколько секунд мы молча изучали друг друга, затем я сказала:

— Добрый день, миссис Рокуэлл-Редверс.

Она протянула мне руку, словно королева своей подданной, и у меня мелькнуло ощущение, что она ожидает, что я преклоню перед ней колени, — так надменен и неприступен был ее вид. Я взяла ее руку, слегка наклонила над ней голову и тут же выпустила.

— С вашей стороны было очень любезно приехать ко мне сегодня, — сказала она, — хотя я надеялась вас увидеть еще на прошлой неделе.

— Это ваш внук предложил, чтобы я приехала сегодня, — ответила я.

— Вот как… — произнесла она, скривив губы в подобие улыбки. — Но мы не должны держать вас на ногах, — добавила она.

Саймон принес для меня стул и поставил его перед креслом Хейгэр.

— Вам, наверное, хочется пить с дороги, — сказала она, глядя на меня пронзительным взглядом своих синих глаз. — Для чая вообще-то еще рановато, но ради такого случая мы нарушим наш обычный распорядок.

— Прошу вас, не надо, — возразила я.

Она улыбнулась мне и повернулась к Саймону. — Позвони горничной, мой мальчик.

Он немедленно повиновался.

— Нам с вами есть о чем поговорить, — продолжала Хейгэр, снова обращаясь ко мне, — и это гораздо приятнее делать за чашкой чая.