– Конечно, миледи.

Это война, подумала Рэйчел, чувствуя, как леденеет всё у неё внутри. Опять, Господи, опять!

– И французские дела нужно сворачивать тоже, – проговорила Рэйчел, глядя, как складывает бумаги в папку Брукс.

Его руки буквально замерли в воздухе:

– Миледи?!

– Оскар, милый, – улыбнулась Рэйчел. – Вы ведь всегда доверяли моему чутью. Доверьтесь и на этот раз, дорогой.

– Разумеется, миледи.

– Послушайте, Оскар, – нахмурилась Рэйчел. – Я не хочу, чтобы вы просто выполняли мои указания. Вы должны понимать, что и почему вы делаете. У нас прежде никогда не было проблем с этим, не так ли?

– Нет, миледи. Но сейчас я вас не понимаю.

– Просто вы не знаете многого, милый Оскар. Мы ещё раз обсудим всё подробно, до мельчайших деталей, когда я вернусь от короля.

– Его Величество к вам явно неравнодушен, миледи, – чуть улыбнулся Брукс.

– У него не так много людей, которым он может понастоящему доверять, – улыбнулась в ответ Рэйчел. – Оскар, вы несносны. Чем он вам так уж не угодил? Помоему, на фоне всех остальных…

– На фоне всех остальных – Его Величество, безусловно, настоящее сокровище, – подтвердил, не колеблясь, Брукс. – Разрешите мне быть свободным, миледи?

– Конечно. И позовите, пожалуйста, господина Осоргина, Оскар.

Брукс кивнул и поднялся, ничем не выказав своего беспокойства. Не то чтобы он не любил Осоргина. Нет. Просто эти русские, окружавшие миледи, вызывали у него некоторое смутное, безотчётное беспокойство. И Осоргин – едва ли не больше всех остальных. Где это видано, чтобы респектабельное финансовое учреждение, такое, как «Falcon Bank and Trust», [13]содержало целое войско головорезов из русских эмигрантов! Руководитель службы безопасности. Ему следовало бы называться руководителем службы опасности, сердито подумал Брукс. Настоящий аферист и разбойник, как все русские. Как и этот, хозяйкин. Ей давно бы следовало забыть о нём. И он оставил её, – её, и уехал в свою проклятую Россию! И ещё эти его японцы! Кем нужно быть, чтобы оставить её, – её?! И ради чего?! Да, конечно, если бы не он, ничего не было бы. И он, Брукс, продолжал бы прозябать в своей меняльной конторе, а не быть каждый день рядом с ней. И Молли, и девочки. Если бы не он… Миледи, при всём её удивительно остром уме и потрясающей проницательности, всего лишь движется в указанном им направлении. Движется очень успешно, – но не больше. И он, Брукс. Он, Брукс, всего лишь блестящий специалист. Мастер своего дела. Не гений. Хотя без него они ничего не смогли бы, конечно. Но в нём, Бруксе, нет этого потрясающего напора, этой отчаянной, бесшабашной смелости, граничащей с наглостью и жестокостью. Как в этом русском. Он мог бы распоряжаться средоточием финансовой мощи пятисотмиллионной Империи, а вместо этого он уехал в свою проклятую нищую Россию, где даже хлеба никогда не бывает вдоволь, не говоря уже обо всём остальном. И оставил её. Когда он был здесь, она не была спокойна. Но она была счастлива, Брукс это видел. Как она смотрела на этого русского своими глазами, – глазами ангела. А теперь она спокойна, но несчастна. А он, Брукс… Ему достаточно дышать одним воздухом с ней. Она ведь ангел, подумал он. Настоящий ангел. Она улыбается, как ангел. Она всё делает, как ангел, – говорит, ходит, вздыхает, грустит, хмурится, гневается. И любит, конечно же. Разве может он, Брукс, прикоснуться к ангелу?! Только этот русский. Он даже никогда не называл её так, как положено. Как положено обращаться к женщине, в чьих жилах течёт такая кровь. Всегда называл её по имени. Наверное, он даже не понимает. Они все. Никто не понимает. Даже не догадываются, с кем рядом им посчастливилось находиться. Каждый день! И этот сумасшедший русский… Нет, нет. Он ведь любит её. Это было так… И она. Раз она полюбила его, – она, – значит, он достоин. Ведь только ангел может любить так. Она просто неспособна полюбить того, кто не заслуживает её любви. И его, Оскара Брукса, она тоже любит. Любит и очень ценит. Но этих русских?! Просто потому, что они – такие же, как он.

Брукс поджал губы. Я просто ревную, подумал он. Глупость какая. Мы ведь все делаем одно дело. Большое, важное, настоящее дело. И она, и он, Брукс, и этот сумасшедший русский, без которого ничего не было бы вообще. Господи, когда же это кончится?! Бедная девочка. Он ей так нужен. Она держится, но…

Сделав так, чтобы миледи не увидела его мимической гримасы, Брукс с достоинством поклонился и вышел из кабинета.

Рэйчел, стоя у огромного – французского – окна, глядела на панораму Сити, открывавшуюся перед ней. Это он настоял на том, чтобы центральный – а тогда ещё единственный – офис был именно здесь, подумала Рэйчел. Ему чемто понравилась готическая архитектура этого здания. Возможно, потому, что она так не похожа на его Москву… Потом она тоже полюбила этот дом. И место это было просто идеальным для банка… Нельзя, нельзя так, оборвала она себя. Вот это и началось. То, о чём он говорил когдато. Неужели? Неужели он опять прав? Конечно. Ещё бы. Как всегда.

Несмотря на август, было холодно, и низкие облака, казалось, цепляются рваными краями за крыши и трубы домов. Руки у Рэйчел тоже были холодными.

Обернувшись на звук открывающейся двери, Рэйчел улыбнулась вошедшему Осоргину:

– Здравствуйте, Вадим Викентьевич, – порусски сказала Рэйчел. Она всегда говорила со своими русскими помощниками порусски. Отчасти из уважения к ним, отчасти затем, чтобы не разучиться самой думать порусски.

– Здравствуйте, миледи, – Осоргин тоже улыбнулся и чуть склонил голову в поклоне.

Как Осоргин всётаки на него похож, с тоской подумала Рэйчел. Нет, никакого внешнего сходства, разумеется. Но тот же тип, безусловно. Он обладает просто потрясающей способностью находить мужчин своего типа буквально везде, хоть в Лондоне, хоть в Париже, а то и вовсе – in the middle of nowhere, [14]заражать их своей одержимостью, окружать себя ими. И меня. Господи, как он посмел уехать, мерзавец?!

Осоргин ждал. Бывший офицер русского императорского флота, в свои шестьдесят лет сохранивший выправку и стать юного гардемарина, давно научился ждать и терпеть. И к человеку, который научил его этому – научил, ничему не уча, не поучая и не командуя, научил, ни разу не задев его бешеной гордости и не уязвив самолюбия, Осоргин испытывал чувство, похожее на сыновнее, хотя сам годился ему по возрасту в отцы. А к миледи… Как ты посмел уехать от неё, мерзавец, подумал Осоргин. Когда ты приедешь, я тебя задушу своими руками. Не до смерти, но задушу. Господи Иисусе, если бы ты видел сейчас её лицо. Леди Рэйчел. Господи Боже! Ну сделай же чтонибудь!

Рэйчел вернулась к столу и жестом пригласила Осоргина присоединиться к ней. Когда он сел, Рэйчел посмотрела на него – словно погладила его светом своих серосиних, как штормовые облака, печальных глаз.

Раньше глаза у неё никогда не были такими печальными, подумал Осоргин. Раньше. Когда этот сукин сын был здесь. Когда он был здесь, её глаза сверкали и лучились так, что в них просто больно было смотреть. Как ты посмел уехать от неё, мерзавец?!

– Я к вашим услугам, миледи.

– Вы всё слышали, Вадим Викентьевич?

Конечно, он всё слышал. Слышал и фиксировал. Над записью откровений депутата уже трудились поднятые по тревоге офицеры аналитического отдела. Всё, что выболтал Каллиган, просто идеально ложилось в схему событий, неотвратимо и властно затягивавших мир в омут очередной бойни. А теперь ещё и эти, о которых они узнали около месяца назад. Проклятье! Осоргин устремил взгляд на хозяйку и нахмурился:

– Это война, миледи. Теперь уже никаких сомнений.

– Да, Вадим Викентьевич, – Рэйчел чуть отвернулась от него и снова посмотрела в окно. – Но ведь это вовсе и не новость для нас, не правда ли? Я сожалею, что не могла пригласить вас. Каллиган не должен ничего заподозрить.

– Разумеется, миледи. Я слушаю вас.

– Я думаю, вам следует отправить несколько человек в Варшавский офис, помочь им свернуть дела и вывезти бумаги и оборудование. Нужно переходить на нелегальное положение. Господи, как мне это не нравится!