Между ним и обнаженной девушкой, в руках которой слегка подрагивали, как живые, два огромных черных ножа-кукри, стояла безоружная фигура в черном балахоне...
- Потом поговорим. - Сказал, как сплюнул, Сирахама Кенчи не оборачиваясь. - Не лезь.
Сирахама чуть присел, сгорбился, как-то скособочился, став похожим на марионетку. Вокруг потемнело и стало ощутимо холоднее.
- Мэйм унэйк кейчап гиле аята! - Холодно сообщил Сирахама на неизвестном Рююто языке.
(«Я пришел за своими ножами!» - хинди)
- Ли - ау! - Столь же холодно ответила Миу
(«Пришел - возьми!» - хинди)
Полностью обнаженная девушка даже не пыталась прикрыться. Она тоже ссутулилась и напружинилась, взгляд стал бессмысленным.
- Мэйм исели джаумбга! - Согласился Сирахама, двигаясь вперед какими-то ломанными, неприятными даже на взгляд, движениями.
(«Я их возьму!» - хинди)
Конечно, с места Рююто, все так же сидящего, привалившись к стене, открывался не лучший обзор - иногда стол мешал, иногда диван, иногда кресло. Но и того, что он видел, хватило, чтобы понять, насколько высок уровень тех, кто схватился сейчас посреди просторных апартаментов.
В полной тишине - даже одежда не шуршала - порхали друг за другом два приведения - Сирахама в черном балахоне и Миу в чем мать родила. Тихонько, но тяжко, басовито,вздыхали ножи, время от времени описывая невероятные дуги, вырываясь из рук и, будто притянутые, возвращаясь обратно в ладони Миу. Не сразу Рююто разглядел тонкий шнур, соединяющий навершия черных клинков.
Рююто не удержался и моргнул - перед его лбом находилось предплечье Сирахамы, которым тот «поймал» нож, летевший прямо в лоб Рююто. Сдавленное шипение-ругательство Сирахамы, холодная усмешка Миу, рывок, предплечье дернулось, а окровавленный (хоть и не видно на черном лезвии, но каким ему еще быть?) нож сам, будто пальцем поманила, прыгает в руку Миу.
Девушка поднесла клинок к губам и лизнула лезвие. Улыбнулась и прижмурилась от удовольствия...
- Лиджи, шёхад ийя!
(«Отбери же, сладенький/медовый мой!» - хинди)
Ее нагота сейчас была совершенно другого качества. Совсем не от такой красоты хочет замереть мужское сердце. Это было... Так замирает человек, оказавшийся в лесу лицом к лицу с тигром. Так замирает пловец, видя, как вокруг него нарезают сужающуюся спираль плавники акул...
Как там? «Она была прекрасна, но красотой лесного пожара: восхитительное зрелище издали, и не дай Бог оказаться поблизости»
Сирахама снова рванул вперед - будто всполох. Снова схватка. А потом...
Резкий взмах окровавленной рукой, брызги крови попадают в лицо девушки, заставив ее моргнуть и отшатнуться. И на долю секунды потерять из виду противника. Короткий вскрик, переходящий в хрип...
Сирахама стоял над девушкой, с закатывающимися глазами оседающей к его ногам, и аккуратно вставлял ножи в захваты-фиксаторы на бедрах.
- Халат дай. - Тихо бросил он.
Рююто сначала даже не понял, что Сирахама обращается к нему - настолько ошарашил контраст между немым безумием творившимся в этой комнате (минуту? Две? Пять?) и спокойным чуть уставшим тихим голосом сейчас.
- А?
- Халат, говорю, дай. И хватит уже глазеть на мою невесту!
Сирахама выхватил из рук послушно отвернувшегося Рююто протянутый халат, укрыл им Миу, осторожно поднял девушку и перенес на диван.
- Активация. - Объяснил он очевидное.
Видимо, Рююто уже пришел в себя, так как огрызнулся:
- А то я не догадался.
- Да кто тебя знает... Бледно выглядишь, Рююто! Очки потерял (Рююто поднес руку к лицу... действительно, слетели. Видимо, от резкого движения). И галстучек порвали... Ну, потому что нехер тянуть грабки к чужим женщинам...
Рююто хмуро разглядывал спину Сирахамы. Соперник был в черном бесформенном балахоне... и это, пожалуй, единственное, что можно было сказать о его одежде. Костюм скрадывал очертания тела и скрывал всю прочую амуницию... если она была.
«Драконистый говнюк», кстати, так и не обернулся к Рююто, продолжая что-то делать с лежащей без сознания Миу. Кажется, обрабатывал ее синяки.
- «Мужчины Асамия никогда не насиловали своих женщин», - Продолжал Сирахама, не оборачиваясь. - Сколько пафоса было в этом заявлении! А, Рююто? Ну, еще бы - посмотрел бы я на того безумца, который попытается изнасиловать Цветок Редзинпаку. Правда, мужчины Асамия очень любят подмешивать всякую дрянь в напитки, не так ли?
Рююто похолодел. Он понял, что было с Фуриндзи! Вовсе не алкоголь! Хана! Что-то подмешала в напитки!
Сирахама вскинул голову и искоса посмотрел на побледневшего Рююто:
- Оп-па... Оказывается, не «мужчины Асамия», а влюбленные в них наложницы... Как там ту девочку звали? Хана?
- Ты?!
- А кто еще? Ну, да... чуть-чуть добавил из своих запасов. Крышу тоже срывает. Только растормаживает совсем другие участки мозга вместо тех, что планировалось раскрутить первоначально. Вместо инстинкта размножения - кое-что другое... Как два пальца... Но что за идиотизм - подмешивать дурь мастеру такого класса?!
- Да насрать! - Прохрипел Рююто. - Что с Ханой?!
- С той девушкой? - Удивился Сирахама. - Ничего... сделала гадость и пошла по своим женским делам.
В этот момент Миу едва заметно дернулась и Сирахама тут же обернулся к ней, снова кинув через плечо:
- Не мешай. Я сам.
Девушка что-то залопотала на неизвестном языке. Сирахама отвечал ей... кажется, на том же языке.
Рююто заметил слезы на лице Миу - ее глаза были открыты, но, кажется, она ничего вокруг не видела. Или видела нечто совсем другое, к реальности не относящееся. Сцепив зубы, Рююто ждал, когда закончатся эти телячьи нежности. И чувствовал себя лишним тут, в своем доме.
Но уйти не мог - как только он выйдет из апартаментов невесты, сюда тут же сунется кто-нибудь из прислуги... Да та же Хана сунет сюда свой любопытный носик, чтобы узнать, чем же все закончилось. А тут Сирахама. А к нему у Рююто есть одно незаконченное дело...
После того, как Рююто заметил слезы на глазах Сирахамы, он отвернулся к двери, испытывая сильное чувство неловкости и, кажется даже, нечто, похожее на стыд. Будто стал свидетелем чего-то, что совсем не для него предназначено.
И рефлекторно принял защитную стойку, наткнувшись взглядом на...
Огромный светловолосый детина с добродушным лицом и добрыми грустными глазами стоял у двери. Босой. В боксерских трусах и майке. По каменным щекам гиганта тоже катились слезы.
Апачай Хопачай, кажется? Мастер муай-тай из Редзинпаку. Наверно, самый сумасшедший из них всех. Как он тут оказался?
Апачай приложил палец к губам, и Рююто понятливо кивнул.
«Вечер плакс, блин!»
+++
Меня трясло. И от пережитого. И от того, что происходило сейчас. Миу бредила. На хинди. Который к тому хинди, который используется сейчас, никакого отношения не имел - проверено на Шакти Рахманн. И который не должна знать не только Миу, но и обе ветви ее предков!
- Мне больно, муж мой! Руками своими... проведи... к Матери Нашей... меня...
Миу отняла ладонь от бока и показала мне... Чистая ладошка. Но видимо в воспоминаниях Миу на ней должна была быть кровь...
- Небеса уже держат тебя, жена моя! - Нужные слова вырывались из уст сами. - Сейчас боль уйдет. Чувствуешь? Она уходит!
Сзади раздражался ни слова из нашего разговора не понимающий Рююто, но - вот, что значит воспитание! - отвернулся к стене и постарался даже не прислушиваться. Потом он отчего-то удивился... да и бог с ним!
- Легкая рука... у тебя. Чужие бежали... а я чиста... не взяли... меня... не смогли... забрала для Матери нашей... многих... жатва... довольна будет она...
- Скажи ей, что любить, Кенчи. - Подсказал гулкий голос из-за спины...
Но говорил не Рююто, а кто-то, кого я не мог почувствовать... кто-то из мастеров. Апачай? Да, видимо, он. Только без этих своих «Апа-па!»
- Наша расставаться муж жена - говорить «люблю». Скажи, Кенчи! Уйти спокойно - вернуться быстро. Так надо. Принято. Обычай Подземный Мир, Кенчи. Отпустить с радость - встретить с любовь.