В то же самое время английское дворянство едва ли было типичным для Европы того времени. Местничество в Англии проявлялось слабо, т.к. это была маленькая страна, рано объединенная под сильными королями. У нее не было провинций, сопоставимых с теми, которые Шекспир точно сравнил с французскими «почти королевскими герцогствами», где существовали сильные сепаратистские тенденции, которые время от времени были практически независимы от центральной власти. Как в 1497 г. указывал один образованный венецианский посланник, по континентальным меркам высокородное английское дворянство, нуждавшееся в поместьях и обширных юридических полномочиях, представляло собой не что иное, как богатых землевладельцев. Предполагалось (так оно и было), что к ним должны относиться с большим почтением, чем к остальным, начиная с таких мелочей, как выпекание хлеба по воскресеньям, когда они неожиданно прибывали в чужие города (в других случаях это было запрещено законом), возможность декларирования своих доходов под присягой вместо оценки имущества для налогообложения, участие короля и Совета в улаживании их основных ссор вместо предъявления иска в законные суды наравне с другими людьми.

Все же власть их была ограничена, если сравнить ее с возможностями равных им по положению вельмож во Франции, Италии и Германии — слишком могущественными, чтобы шаткие дома Йорков и Тюдоров могли позволить себе пренебрегать ими. Конечный их успех заставляет нас забыть, что и Эдуард IV и Генрих VII так непрочно сидели на троне, что были вынуждены прибегать к любой помощи, полученной посредством власти, силы или подкупа. Их уловки, неожиданные ходы и непременное приспособленчество могут придать их действиям несколько случайный и противоречивый характер, но, далекие от подавления дворянства, они приветствовали преданность бывших противников. Восемьдесят четыре процента дел по лишению гражданских и имущественных прав за государственную измену, возбужденных против аристократии в ходе Войны Роз, были полностью аннулированы. Война не имела никакого существенного воздействия на численность или богатство английских землевладельческих классов. Эдуард IV и первые Тюдоры были готовы, когда в силу особых обстоятельств возникала такая необходимость, преумножать богатство и влияние лояльных власти и одновременно взыскивать любыми средствами, которые были у них в арсенале, с тех, кто, имея высокое положение, был политически неблагонадежен или чей слабый интеллект, самоуверенность или сумасбродство могли спровоцировать опасность для государства. Влияние рода Перси в управлении Севером было если и не обязательным, то, по крайней мере, весьма желательным. Если Эдуард IV вернул Генри его владения в графстве Нортумберленд в 1469-1470 гг., чтобы создать противовес власти Невиллов, то Генрих VII вскоре освободил его из заключения после Босуортского сражения, чтобы сделать наместником Шотландской марки.

Существует лишь немного фактов, подтверждающих традиционную точку зрения о том, что короли в это время в качестве противовеса старой родовитой аристократии создавали новое, более послушное дворянство. Идея «старой элиты» была очень раздута. Баронские семейства в основном, кажется, угасали по мужской линии приблизительно в каждом третьем поколении, и в Войне Роз смерть не предоставляла аристократам особых привилегий. Привилегии же большей части пэрства не простирались очень далеко. Между 1439 и 1504 г. шестьдесят восемь дворян были введены в сословие пэров (не считая продвинутых по службе от одного звания к другому). Из них двадцать один достались мужьям или сыновьям от наследниц старых фамилий; сорок семь были абсолютно новы. Ряды аристократии постоянно пополнялись снизу за счет продвижения по службе групп богатых, незнатных семейств, чей образ жизни и политическое чутье отличались немного, если вообще отличались, от образа жизни малочисленной элиты. Король преследовал определенные политические цели, жалуя пэрство и назначая роскошное содержание некоторым из них. В 1461 г. Эдуард возвысил Уильяма Гастингса, пожаловав ему в Лейстершире конфискованные владения графа Уилтшира (Wiltshire), виконта Бомонта (Beaumont) и лорда Руса (Roos), превратив его из среднего землевладельца в магната, способного держать в подчинении земли в центральных графствах, которые до 1461 г. находились исключительно под влиянием Ланкастеров^{27}.

Такие люди, с их связями среди местного дворянства, сочетанием покровительства и господства, обозначенного современным той эпохе термином good lordship — «доброе лордство», в немалой степени обеспечивали провинции мир и спокойствие. Новоиспеченный лорд Гастингс в течение двадцати двух лет на территории по крайней мере пяти округов скрепил печатью договоры с не менее чем восьмьюдесятью восьмью подданными различного происхождения — от двух других пэров до простых рыцарей и сквайров. Благородная свита, фаворитизм, другими словами, «феодализм выскочек», который так часто осуждался как явное зло, были обязательной частью правления Йорков и Тюдоров. Недостаток сил правопорядка и регулярной армии восполнялся личными союзами между лордом и другими людьми, которые применялись подобно договорным положениям лорда Гастингса по принципу «как велят закон и совесть» и были весьма существенны для сохранения мира в провинции^{28}. Говоря по правде, зачастую именно закона и совести заметно недоставало в этих отношениях. Магнату необходимо было давать полную волю в его собственной вотчине; в обмен на преданность правительство закрывало глаза на его демарши.

Потенциальные успехи или неудачи системы зависели от личности короля и от того, мог ли он сохранять равновесие между вздорными вельможами, слишком влиятельными, чтобы не обращать на них внимания, не задевал ли он их интересов, беря под свое управление чрезмерное количество земельных, человеческих и денежных ресурсов, и был ли он способен, вообще говоря, следить за тем, чтобы они действовали во благо страны и на пользу своему государю.

Видимо, Генрих VI не сумел этого. На протяжении всего Средневековья и вплоть до начала правления Елизаветы I монархи и Королевский совет потратили массу времени на урегулирование личных и территориальных проблем своих высокопоставленных подданных^{29}. «Феодализм выскочек», отдав силовую составляющую власти на откуп магнатам, несомненно развязал им руки для того, чтобы, пользуясь нерешительностью характера Генриха и будучи свободными от такого традиционно сдерживающего фактора, как королевское наказание, они могли разрешать свои ссоры vi et armis (военным путем). Поэтому в 1440-х и 1450-х гг. все большая и большая часть знати для улаживания своих проблем прибегала к насилию. Груз ответственности за деградацию общественной жизни и в конечном счете полная потеря доверия, приведшие к внезапному поражению в Столетней войне, легли на правительство, что дало Ричарду Йорку возможность противопоставить свои притязания на трон основанному на давнем обычае праву дома Ланкастеров. Примечательно, что даже в этих условиях на всем протяжении 1450-х, когда бы Йорк ни пытался силой завладеть троном, лишь незначительная часть аристократии поддерживала его. Необузданные и воинственные без меры, склонные хвататься за оружие всякий раз, чтобы уладить собственные ссоры, они не были готовы перейти грань, которая отделяет насилие от измены. Возможно, главный соперник Йорка Сомерсет и не был популярен, но не существует и никакого свидетельства того, что Йорка очень любили. Программа Йорка, если это можно так назвать, была программой честолюбивого магната, а не партии. Конечно, в 1450-х гг. аристократия не была разделена на сторонников Йорков и Ланкастеров. Возможно, большее количество людей, чем нам известно, поддержало недовольство Йорка, и их симпатии к нему могли расти, поскольку в конце 1450-х гг. поддержка династии Ланкастеров уменьшилась — еще до того, как стало ослабевать влияние ее двора. Тем не менее только после того как в 1459 г. Йорка лишили прав в Дьявольском парламенте, его начинает поддерживать хоть сколько-нибудь значительная часть знати. Даже тогда на первых порах они все, включая самых близких друзей Йорка, не осознавали, что он планирует восстановить свое потенциальное право на корону.