— На время ланча я заказывал столик, — сказал я метрдотелю. — Хотелось бы, чтобы он был у окна.

— Боюсь, что столики уже все зарезервированы, сэр.

— Вон тот, — сказал я и сунул ему двадцатку.

Вернувшись в номер, я заметил, что на телефоне вспыхивает красная лампочка. Значит, пока меня не было, мне кто-то звонил. Сердце сильно забилось. Она не сможет. Она передумала. «Я не встречаюсь с мужчинами, которые дрочат в гостиничных сортирах». Но звонила, оказывается, Вторая Мадам Панофски. Я перезвонил домой.

— Ты забыл на столике в прихожей свой бумажник, — сказала она.

— Не может быть!

— Вот он, у меня в руке, со всеми твоими кредитными картами.

— Н-да, от тебя что-нибудь хорошее услышишь, пожалуй!

— По-твоему, это я виновата?

— Я что-нибудь придумаю, — сказал я, вешая трубку. И тут вдруг подступила такая тошнота, что я пулей бросился в туалет. Обняв унитаз, я стоял на коленях, и меня вновь и вновь выворачивало наизнанку. Поздравляю, Барни, теперь от тебя будет вонять, как из канализации. Что делать? Я снова разделся, снова принял душ, зубной щеткой чуть не стер с зубов всю эмаль, прополоскал горло, сменил рубашку и носки и опять пошел на улицу. Пройдя три квартала, встал как вкопанный, вспомнив, что попросил метрдотеля в 12.55 поставить у нашего столика ведерко с бутылкой шампанского «дом периньон». Сколько в этом рисовки! Столь утонченная женщина, как Мириам, наверняка сочтет это нарочитым. Этаким толстым намеком. Словно я ставлю себе целью соблазнить ее. «Думаешь, купил мне бутылку шампанского, так можно сразу в кровать тащить?» А у меня ни в коем случае нет таких нечистых помыслов. Честно-честно. Что ж, вновь возвратился в гостиницу, отменил шампанское. Но вдруг она все-таки, как это ни маловероятно, согласится зайти ко мне в номер? Что-то ведь все же есть во мне хорошее!

— Вот вам простенький тест, Панофски. Отметьте галочкой минимум три положительные черты характера из следующих десяти.

— Fuck you!

Окинул на всякий случай взглядом комнату — ба: кровать не застелена! Позвонил администратору, пожаловался, потом в рум-сервис — заказал дюжину красных роз и бутылку «дом периньон» с двумя бокалами.

— Но, мистер Панофски, вы ведь только что отменили заказ на шампанское.

— Я отменил шампанское в баре «Принц Артур», а сейчас речь идет о шампанском в номер — хорошенько охлажденном и не раньше двух часов дня, если это вас не затруднит.

К полудню я со стертыми ногами, мучимый жутким похмельем, усталый, эмоционально измотанный, решил, что чашка черного кофе в баре на крыше будет мне спасением, но почему-то вдруг взял да и заказал вместо кофе «кровавую мэри». Вертя в пальцах бокал, обнаружил, что остается куда-то вбить еще три четверти часа, а в бокале одни кубики льда. Что ж, заказал вторую. Вынул из кармана приготовленный список разговорных тем. Смотрела ли она фильм «Психоз»? Читала ли «Гендерсон — король дождя» Сола Беллоу? Что она думает о встрече в Нью-Йорке Бен-Гуриона с Аденауэром? Должен ли быть казнен Карил Чессман[310]? После третьей «кровавой мэри», обретя покой и уверенность, я посмотрел на часы — 12.55! И тут меня вновь обуяла паника. Вот дьявол, я же забыл утром отдрочить, а теперь уже поздно. Да и реквизит. Все ведь осталось в номере! Я знал, что ее отец — социалист, поэтому взял с собой книжку «Свобода в современном государстве» Гарольда Ласки[311] и последний выпуск журнала «Нью стейтсмен». Сломя голову ринулся в свой номер, сунул «Нью стейтсмен» в карман пиджака и сел за стол в баре «Принц Артур» в час ноль две, а тут и Мириам подоспела — смотрю, метрдотель уже ведет ее к столу. Встав поприветствовать ее, я кое-как прикрыл торчок ресторанной салфеткой. О, как она была хороша в стильной кожаной черной шляпе и черном шерстяном платье, подстриженная короче, чем при нашей первой встрече! Я прямо изнывал от желания сделать ей комплимент по поводу ее внешности, но побоялся, как бы она не сочла это излишней куртуазностью. Бестактным — с места в карьер — приставанием.

— Как здорово, что я наконец вижу вас, — сказал я. — Выпьете?

— А вы?

— Да так… разве что «перье». Хотя повод есть, как вы считаете? Как насчет бутылки шампанского?

— Ну, даже не знаю…

Я подозвал официанта.

— Принесите нам, пожалуйста, бутылку «дом периньон».

— Но вы же только что отмени…

— Просто принесите, и все, будьте добры.

Прикуривая одну сигарету от другой, я пытался вспомнить хоть одно из отрепетированных bon mots[312], но все, с чем я сумел выступить, было:

— Жарко сегодня, не правда ли?

— По-моему, нет.

— Да и по-моему тоже.

— Да?

— АвысмотрелиГендерсонкорольдождя?

— Простите?

— Гендерсонкороль… в смысле «Психоз»!

— Нет еще.

— Я думаю, сцена под душем… Но что думаете о ней вы?

— Я думаю, надо сперва посмотреть.

— А, да, конечно. Естественно. Можно бы и сегодня вечером, если вы…

— Но вы-то наверняка уже смотрели.

— Ах да. Правильно. Я забыл. «Черт! Он что, в Монреаль, что ли, поехал за этой несчастной бутылкой шампанского?» Как по-вашему, — спросил я, уже начиная плавать в поту, — правильно сделал Бен-Гурион, что согласился встретиться в Нью-Йорке с Эйзенхауэром?

— Вы, наверное, хотели сказать — с Аденауэром?

— Господи, ну конечно!

— А что — вы пригласили меня на интервью? — спросила она. И вот они, долгожданные ямочки на щеках.

Я готов был тут же на месте умереть и отправиться в рай. Не смей опускать взгляд на ее грудь. Держи его на уровне глаз.

— А, вот же он!

— В рум-сервисе спрашивают, остается ли в силе ваш заказ на вторую бутылку, ту, что вы просили принести в ваш…

— Вы не могли бы просто налить, и все?

Мы сдвинули бокалы.

— Передать не могу, до чего я рад, что вы сегодня все-таки пришли, — сказал я.

— Ну, вам ведь тоже, видимо, непросто было выкроить для меня время в плотном графике деловых встреч.

— Да я же только ради вас и приехал!

— А мне казалось, вы говорили…

— А, конечно. Бизнес. Да, да, я тут по делу.

— Вы что, пьяны, Барни?

— Разумеется, нет. Наверное, надо что-нибудь заказать. На всякую комплексную удешевленку не смотрите. Берите, что хочется. Что же это они кондиционер здесь не поставили! — сказал я, расслабляя узел галстука.

— Но тут совсем не жарко.

— Да. То есть нет, не жарко.

На первое она заказала гороховый суп, а я — непонятно зачем — суп из лобстера, блюдо, которое ненавижу. Помещение бара покачивалось и колебалось, а я все силился сказать что-нибудь умное, какой-нибудь афоризм, переплюнуть самого Оскара Уайльда; думал, думал и говорю:

— Вам нравится жить в Торонто?

— Мне нравится моя работа.

Я досчитал до десяти, а потом говорю:

— Я развожусь.

— Ах, я вам сочувствую.

— Намсейчаснеобязательновэтовдаваться, ноэтозначит, чтоуваснебудетпричинуклонятьсяотвстречсомной, потомучтояужебольшенебудуженатым.

— Вы говорите так быстро, что я не уверена, правильно ли я вас понимаю.

— Я говорю: скоро я больше не буду женатым.

— Ну, очевидно, раз вы разводитесь. Но я надеюсь, вы делаете это не из-за меня?

— Что же еще-то я могу сделать? Я люблю вас. Отчаянно.

— Барни, вы же меня не знаете.

Тут — надо же такому случиться! — над нашим столом склонился пышущий гневом Янкель Шнейдер, которого я не видел с тех пор, как мы были десятилетними мальчишками и учились в начальной школе. Не то чтобы совсем уж призрак Банко[313], но что-то вроде.

— А, вот тот мерзавец, который мне в детстве не давал проходу, доводил до белого каления, все передразнивал, как я заикаюсь, — раздалось у меня над ухом.