Очевидно, надо искать другое издательство. Кроме того, надо заказать новую табличку для этого придурковатого редактора. Да, новую табличку с надписью: «Крэйг Эпштейн: Нелитературный Олух»!

Зазвонил телефон. Но Грэйс все никак не могла справиться со своей яростью. В таком состоянии вряд ли возможно по-человечески говорить. Она решила не брать трубку, ответит автоответчик. Тем более, что это наверняка Крэйг. Наверно, сейчас извиняется в автоответчик: «Грэйс, дорогая, что случилось? Разве я что-то не так сказал? Позвони мне. Мы все тебя очень ценим, ты же знаешь».

Грэйс дождалась, когда звонивший закончил диктовать автоответчику и отсоединился, взяла трубку и набрала номер своего литературного агента Эдны Вейц.

— Сейчас она разговаривает по телефону с Лондоном. Ей потом позвонить вам или хотите поговорить с ее ассистентом?

— Я подожду, не кладите трубку! — энергично сказала Грэйс. Ждать ей пришлось десять минут. Неужели с Лондоном можно разговаривать целых десять минут? Это же безумно дорого! Ну и порядочки теперь, куда катится мир?

— Да, — возник наконец в трубке голос Эдны.

— Эдна, это Грэйс.

— А! Так сразу и надо было говорить! Секретарша тебя не узнала.

— Ты, наверное, всем так говоришь, Эдна, кто бы тебе ни звонил.

— Ммм…

— Я хочу издаваться в другом издательстве.

— Что?

— Я только что получила такой удар, такой удар… Меня смертельно ранил Крэйг Эпштейн. Я не хочу, чтобы он прикасался к моей новой книге.

— Что случилось?

— Это такой кошмар, даже не знаю, как объяснить тебе. Не знаю, стоит ли мне рассказывать тебе об этом.

— Ты хочешь, чтобы я все узнала от него? Хочешь, чтобы я ему сейчас позвонила и выслушала его версию происшедшего?

— Эдна, у него не может быть никакой версии! Он осел.

— Ну что ты хочешь от мужчин, дорогая? — вздохнула Эдна.

— Я намекнула ему, что он скоро сможет получить от меня продолжение книги «Любовь это вальс».

— Ты решила писать продолжение? Замечательно!

— Но Крэйг проигнорировал это замечательное известие и начал интересоваться бумагами Томми. Он договорился до того, что будто бы тысячи людей могут писать не хуже меня, но есть только один Томми Паттерсон.

Эдна на время замолкла. Грэйс не сомневалась, что Эдна серьезно обдумывает обиду, к тому же причиненную Крэйгом без всякой на то причины.

— Крэйг иногда бывает бестактным, — заговорила Эдна. — Конечно, в мире не наберется нескольких тысяч людей, которые могут писать, как и ты. Ты же знаешь, Грэйс, как твое имя известно. Как только люди видят твои книги, сразу их покупают. Им наплевать на всякие рецензии и прочую болтовню критиков, люди лучше знают, что им нужно. Итак, говоришь, ты пишешь продолжение книги «Любовь это вальс»? С ее изданием не будет трудностей. Но почему бы тебе не поговорить с Крэйгом и о бумагах Томми Паттерсона?

— Если бы ты побывала за ним замужем, не стала бы задавать мне таких бестактных вопросов.

— Да, я не была за ним замужем, а ты сидишь на золотой жиле.

— Откуда ты знаешь?

— Я знаю рейтинг его популярности.

— Ты уже говорила с Крэйгом, верно? Пока я ждала тебя с поднятой трубкой, что прибавило к моему телефонному счету энную сумму, ты говорила с Крэйгом, и он сообщил тебе, что мне прислали кучу бумаг Томми. Так?

— Грэйс, я не знала, что ты не клала трубку. Да, действительно, Крэйг звонил мне, потому что он твой редактор, по крайней мере, был им до сего момента; а твои интересы я всегда принимала близко к сердцу. Вот потому я и толкую тебе, что ты не должна упустить свой шанс, который дает тебе литературное наследие Томми Паттерсона. Ты получишь пятьдесят процентов от всех доходов. Так в чем дело? Какие трудности?

— Трудность в том, что Томми похож на раковую опухоль. Стоит только допустить его в свой организм, он тут же пустит метастазы во все твои органы, и ты потом не избавишься от него. Трудность в том, что я есть я, и меня уже не переделаешь. Я хочу быть сама собой, а не частью Томми.

— Грэйс, мы играем в другую игру, она называется деньги.

— Есть вещи, которые я не стану делать даже за бешеные деньги. Хочешь верь, хочешь нет. Осквернить мир ядовитым словесным поносом Томми — это хуже, чем трагедия в Бхонале.

— Не преувеличивай.

— Эдна, я буду работать только над своей книгой. Грэйс повесила трубку. Дело принимало дурной оборот. Чертов Томми снова вторгался в ее жизнь.

Она думала, что отделалась от него еще несколько лет назад. Ради этого избавления ей пришлось разрушить в себе самое лучшее — веру в благородство человечества, веру в добрую направленность эволюции, в древнюю поговорку «Все к лучшему», в торжество справедливости и победу любви. Но об этих утратах Грэйс не жалела. Главным для нее было то, что она вырвалась из его когтей. Пусть при этом она и поранилась, но зато обрела свободу. И вот после всех передряг, оставшихся, казалось бы, позади, снова наваливается беда — мертвый Томми хватает ее за горло, снова обрекает ее на зависимость. Своим завещанием он заставляет ее вечно глотать его яд. Этот яд может отравить не только ее, но и тех невинных и доверчивых, для которых Томми — кумир и Властитель Сердец. Поднимется ли у нее рука вылить отравленное чтиво Томми Паттерсона на еще не развращенные души неискушенных читателей?

Глава 12

Мичиганский университет

1969 год

Каждый человек — дитя своего времени. Представления о жизни у Одель Хэмптон складывались в пятидесятые годы, а у Грэйс Мэндлин — в шестидесятые.

Грэйс была провинциальной девочкой. Но в те времена, а именно осенью 1969 года, вряд ли бы кто согласился с этим, потому что все, и особенно жители города Гранд-Рапидс в штате Мичиган, считали его достаточно большим городом, а потому называли сити. Правильное значение слова «сити» Грэйс поняла только в Мичиганском университете, куда она прибыла на учебу осенью упомянутого года.

В Гранд-Рапидсе в средней школе Грэйс считалась интеллектуально развитой девочкой, вращающейся в литературных кругах. Так считалось, наверное, потому, что она читала немного больше, чем полагалось по школьной программе, да пописывала статейки в литературный журнал Регентской средней школы. Как позже поняла и сама Грэйс, в ту школьную пору она писала зауряднейшие поэмки, обычно о смерти или всепоглощающей страсти. Из-за этого мать даже хотела отвести ее к психиатру. Но Грэйс нужен был не психиатр, а всего лишь опытный человек, который был бы способен убедительно посоветовать ей прекратить заниматься поэзией.

Еще до поступления в Мичиганский университет Грэйс твердо решила стать писательницей. Поэтому вполне естественно, что она начала писать и в газету «Мичиган дэйли». Лишь в офисе этой газеты Грэйс осознала, насколько она, Грэйс, провинциальна. Большинство журналистов были выходцами из очень больших городов, настоящих сити: из Нью-Йорка, Детройта, Чикаго. Эти люди не страдали излишней скромностью, хватали все на лету, были лишены щепетильности и чувствительности, пронырливы и агрессивны. Грэйс пала духом. Больше шести месяцев продержаться в газете она не смогла. Но за эти шесть месяцев Грэйс получила бесценный опыт. Она поняла, что ей не интересна крикливая политика и всевозможные околополитические движения. Ей больше по душе национальные корни. Грэйс решила посвятить свою жизнь глубинным пластам психологии общества.

Училась Грэйс Мэндлин хорошо. Она не могла пропускать занятия, как это делало большинство ее знакомых студентов. Грэйс посещала буквально все лекции и семинары, писала подробнейшие конспекты. Она подходила к учебе серьезно. Такова Грэйс была по натуре — прилежной, старательной. Но в атмосфере университета она чувствовала себя неуютно. Это было прекрасным местом для учебы, но каждый там барахтался как мог: кто-то тонул, а кто-то выплывал на поверхность. Тонущему здесь никто не протягивал руку — каждый был предоставлен самому себе.

Первый семестр Грэйс жила в отдаленном корпусе «Алиса Ллойд Холл». Это было полезно для здоровья — по нескольку раз в день приходилось быстро ходить в университет и обратно. Из предметов Грэйс выбрала лишь самые необходимые, чтобы больше оставалось времени для… Для чего? Если бы она могла точно сказать! Смутно хотелось чего-то творческого. Но чего именно? Изучать теологию Грэйс не хотела, потому что не верила в Бога. Астрономия тоже не годилась — Грэйс не могла найти на небе даже Большую Медведицу, не говоря уже о менее известных созвездиях. А других предметов, имеющих отношение к тайнам мироздания, Грэйс не обнаруживала.