Он не преминул использовать это преимущество. Публий Сципион, назначенный проконсулом и потому сохранивший за собой командование флотом, привел мощную армаду кораблей к Тарракону, где и высадился с восьмитысячным войском, соединившись таким образом с войском своего брата Гнея. Гасдрубал в течение всего лета 217 года занимался отражением кельтиберов, осаждавших западные границы пунийских владений в Испании. Братья Сципионы поспешили воспользоваться этим обстоятельством и переправились через Эбро — с римской стороны это было сделано впервые, — чтобы, двигаясь вдоль побережья, добраться до Сагунта [73]. Осаждать город они не стали, а вместо этого сумели договориться с одним из высокопоставленных горожан, чтобы он выдал им томившихся в плену заложников, свезенных сюда со всей Испании. Ловко сыграв на глупости коменданта крепости, пунийца по имени Бостар, римляне легко добились своего (Полибий, III, 98–99; Тит Ливий, XXII, 22). Приближалась зима, и братья вернулись на северный берег Эбро устраиваться на зимовку. Оба чувствовали, что отлично поработали, подготовив почву для будущего наступления на испанский юг.

Канны (2 августа 216 года)

В Риме начало нового 216 года, как обычно, совпало с ежегодной избирательной кампанией. В первом туре голосования стало известно имя одного из новых консулов — Г. Теренция Варрона, того самого человека, который сумел протолкнуть закон о назначении еще одного, помимо Кв. Фабия Максима, диктатора, как мы помним, в лице Минуция. Варрон принадлежал к слою «новых людей» и отличался достаточно скромным происхождением, которое ненавидевший его Тит Ливий уверенно назвал «не только низким, но и подлым» (XXII, 25, 19). По мнению историка, отец консула сам был мясником и поставил у мясной лавки своего сына! И хоть выглядит эта подробность не слишком правдоподобно, она отлично иллюстрирует, с каким презрением относилась римская правящая верхушка к мелким торговцам (см., например, Цицерон, «Об обязанностях», I, 150–151).

Стремясь хоть как-то уравновесить влияние консула-плебея, сенаторская аристократия выдвинула, отчасти против его собственной воли[74], своего ставленника Л. Эмилия Павла, который с легкостью удостоился избрания. Он происходил из одной из древнейших римских фамилий. Консул 219 года, он успел отличиться в Иллирии и входил в посольство, направленное для объявления войны Карфагену. В помощь консулам были назначены два проконсула, наделенных империем[75], — Гней Сервилий и М. Атилий Регул, то есть консулы предшествующего 217 года. Это решение диктовалось необходимостью обеспечить высшими командными кадрами армию, разросшуюся до восьми легионов. Правда, приводя эту цифру, Тит Ливий (XXII, 36, 1–2) высказывает некоторые сомнения в ее достоверности. Но изменился и состав легионов. Теперь вместо четырех тысяч пеших и двух сотен конных воинов каждый из них насчитывал пять тысяч и три сотни соответственно. Добавим сюда союзные войска с равным количеством пехоты и вдвое большим — конницы, и мы действительно получим итоговую цифру в 87 200 человек, которую дает Тит Ливий и подтверждает, правда, не с такой степенью точности, Полибий (III, 107, 9), ограничившийся указанием числа легионов — восемь. По тем временам это действительно была огромная армия, равной которой не знает история Древнего мира. Современные исследователи порой высказывают сомнения в достоверности приводимых источниками количественных данных о составе римских войск (см., например, G. De Sanctis, 1917, pp. 131–133), однако известно, что накануне кампании, обращаясь к солдатам с речью, Эмилий Павел обещал им, что они будут драться вдвоем против одного. Между тем армия Ганнибала насчитывала к этому времени как раз около 50 тысяч человек.

Теперь мы знаем, какие силы собрал Рим, чтобы бросить их против Ганнибала, и знаем, каким людям эти силы были доверены. На самой верхушке власти оказались два человека, которых почти ничто не объединяло, зато разделяло все. Выборы консулов протекали бурно, в атмосфере неприкрытой враждебности народной партии к аристократии, которую оппозиция обвиняла в сознательном затягивании войны с Ганнибалом и чуть ли не в заманивании его в Италию (Тит Ливий, XXII, 34, 4). Все эти претензии публично высказал вновь избранный консул Варрон в речи, произнесенной накануне отбытия в действующую армию (XXII, 38, 6). Отчаянная борьба за власть, которую даже победителю хочешь не хочешь приходилось делить с коллегой, еще больше усугубила разлад, и прежде осложнявший жизнь предшественникам нынешних консулов, которые проиграли свои сражения во многом именно из-за отсутствия согласованности в действиях: П. Корнелию Сципиону и Тиберию Семпронию Лонгу в 218 году, Гнею Сервилию Гемину и Г. Фламинию Непоту до июня 217 года, Фабию и Минуцию совсем недавно. Чередование 12 пучков фасций — этого символа консульской власти, в мирное время осуществлявшееся с интервалом в месяц, во время боевых действий производилось ежедневно. В этих условиях такая вещь, как консульская коллегиальность, становилась пустым звуком, особенно если каждый из консулов имел собственную стратегию ведения кампании. В день Каннской битвы очередь командовать выпала Варрону, значит, и ответственность за поражение лежит на нем. С другой стороны, будь на его месте Эмилий Павел, разве что-нибудь изменилось бы? Второй консул самим фактом своего присутствия оказался вовлечен в эту, с позволения сказать, стратегию, разработанную не им [76].

В небольшой речи-поучении, которую Тит Ливий приводит в качестве иллюстрации духовного родства Кв. Фабия Максима и Эмилия Павла (XXII, 39), старый диктатор, обращаясь к консулу, излагает свой взгляд на то, как следовало бы организовать войну с Ганнибалом, выражая, по всей видимости, точку зрения если не всей, то хотя бы части сенаторской аристократии. Располагая такими мощными людскими ресурсами, нужно было просто опоясать армию Ганнибала плотным кольцом, заперев ее на крохотном апулийском пятачке, возле стен Гереония, и взять измором. Иными словами, он предлагал повторить примерно то же, что делали Атилий Регул и Сервилий Гемин зимой 217/16 года, действовавшие согласованно и потому сумевшие добиться пусть скромного, зато вполне реального успеха (Тит Ливий, XXII, 32, 1–3; Полибий, III, 106, 8-11). Возможно, в его словах и имелась доля истины, однако не будем забывать, что выносить оценки после событий всегда легче.

К началу лета, когда съестные припасы в Гереонии стали подходить к концу, Ганнибал решил двинуться к югу, где урожай поспевает раньше. Его выбор пал на небольшой городок Канны, расположенный на берегах Ауфида (ныне Офанто). Здесь, как ему стало известно, римляне устроили склад зерна и прочей сельскохозяйственной продукции, производимой в окрестностях Канузия (ныне Каноза). Этот район считался богатейшим в Апулии, особенно же славилась местная шерсть, получаемая от особой породы овец. Устраивая свой лагерь, Ганнибал позаботился, чтобы вультурн — ветер, несущий с собой тучи пыли, который современные итальянцы называют либеччо, — дул ему в спину, а римлянам, соответственно, в лицо.

В конце июля римская армия вплотную приблизилась к противнику и разбила лагерь в 12 километрах северо-западнее первого карфагенского лагеря, неподалеку от Салапии (Полибий, III, 110, 1). Несколько дней спустя Варрон решил уменьшить эту дистанцию и повел свои войска вперед, однако по пути подвергся нападению карфагенской конницы. На следующий день Эмилий Павел довел армию до Ауфида и разбил сразу два лагеря — по обоим берегам реки. Ганнибал, в свою очередь, также переправился через Ауфид и остановился на левом берегу, вблизи от большего из двух римских лагерей. Два дня спустя он выстроил свои войска в боевой порядок, предлагая римлянам сразиться. Однако Эмилий Павел, распоряжавшийся в тот день, боя не принял, — к величайшей досаде Варрона, которого выводили из себя беспрестанные наскоки нумидийцев, не дававших римским солдатам даже спокойно набрать из реки воды (Полибий, III, 112; Тит Ливий, XXII, 45, 1–4).