— Какая же это, на фиг, заграница — Чехия?

— О-о, деточка! Многие достойные люди и того не видели. Где он еще был? В Германии был?

— Чуть ли не каждый месяц.

— Он сам тебе говорил?

— Когда говорил, когда я догадывалась. Чего-нибудь обронит типа: «Немчура, мать их, жмоты!» или «Они, козлы, вместо своей обхезанной гуманитарной помощи лучше бы визовый режим ужесточили. Какого отребья там только нет сейчас.»

— Ясно. А как ты думаешь, в Италии он был?

— Был. Пару бутылок «кьянти» привез. Распили вместе.

— Ну, это винцо и в Польше можно приобрести.

— Не знаю, но он хвалился: «Вот, из дольче Ниполи.»

— Из прекрасного, стало быть, Неаполя. «Увидеть Неаполь и окочуриться.»

— Ты это о чем?

— Эх, а еще филолог. Классика, бэби. «Увидеть Неаполь и умереть». Но это я так, к слову. А в Швейцарию он заглядывал?

Рытова на мгновенье задумалась.

— Скорее всего, что да, — с расстановкой произнесла она.

— Догадки, или?..

— Опять-таки косвенное признание. Как-то мы с ним заспорили о языках в Швейцарии — ну, французский, ретороманский, немецкий. Я немецкий знала неплохо — в свое время — и сказала, что даже сейчас могла бы объясниться. А он мне: «Ни черта подобного». Я спрашиваю: «Почему же?» «А потому, что там диалект, свитцердюйч. Сложно его на слух воспринимать». А я: «Это все врут, наверное». А он: «Но я же не вру « Такой вот разговор был или что-то подобное.

— Понятно. Вы с Владом документацию вообще-то где держали — я имею в виду официальную, легальную, так сказать, документацию?

— В магазине. Там крохотная такая комнатка задняя есть. Телефон, факс, компьютер — развернуться негде, зачем все это там, если у Влада дома тоже имеется. Чудо-сейф в комнатке и сигнализация, естественно.

— Ладно, тот сейф мы оставим в покое. Тем более, что в нем, кроме печатей, ваших липовых отчетов для фининспекции да пары бутылок с импортным пойлом ничего и нету. Так, а жил Влад, значит, на квартире своих родителей, которые переехали в Москву, чем он посодействовал. Интересно, чего же это он сам здесь застрял?

6

«Богатая женщина», — подумал Бирюков, — так, кажется, выражаются любители «клубнички» в подобных случаях. Но годам к сорока, наверное, расползется, как квашня. Сейчас наличествует талия, о-очень высокая грудь, слегка тяжеловатые бедра и длинные ноги. В Барселоне год назад пылкая гречанка по фамилии, кажется, Путулиду выиграла стометровку с барьерами, очень ее напоминает. Хотя в случае с чемпионкой не обошлось без подарка судьбы, заставившей явных фавориток грохнуться за десяток метров до финиша, страсть и желание лаже на телеэкране просматривались. Страсть и желание, они всеохватны, это не только желание быть первой с спорте, как та Путулиду, или в бизнесе, как эта Ставраки. Подружка Клюева тоже смогла бы махать над барьерами своими длинными мускулистыми ногами, но она выбрала иное занятие. Наверное, Клюев охарактеризовал ее точно, хотя и откровенно цинично: кобылица с мозгами лисы. Такое вот неизвестное биологии межвидовое скрещивание. Да, лицо ее можно назвать безупречно совершенным, очень привлекательная мордашка. Но... То, что называется печатью похоти, эгоизма, примитивной хитрости и даже жестокости явно наличествует.»

Бирюков продолжал рассматривать Ставраки: большие карие глаза, густые соболиные брови, ровный нос с тонкими трепещущими ноздрями, четкая линия губ, к цвету которых так и напрашивалось пошловатое определение — коралловые. Почти не подкрашены губы.

Вдоволь налюбовавшись директрисой фирмы «Фея», Бирюков, наконец, ответил на ее вопрос — по какому он делу и кто такой.

— Лина, я друг Жени Клюева.

— Очень приятно, — произнесла Ставраки, приоткрыв ослепительно белые зубы. Прозвучало это с подтекстом: «Здравствуй, здравствуй, хмырь мордастый», и Бирюкову показалось, что Клюев, пожалуй, переоценил степень своего влияния на нее.

Вздохнув, он подал Ставраки записку:

— Вот, Женя просил передать.

Она взяла сложенный вдвое лист бумаги, отошла в угол, села за стол, жестом пригласила садиться Бирюкова. Пока Ставраки, сдвинув свои фото- и киногенические брови, читала записку, Бирюков прикидывал варианты ее ответа. Все возможные варианты можно было усреднить одним: «Он что, ошизел?!»

Но, оторвавшись от чтения эпистолы, Лина подняла на него глаза, в которых читалась озабоченность:

— А почему он сам не пришел?

— Не смог. Там ведь написано.

— Ну... «обстоятельства никак не позволяют.» Что за обстоятельства?

— Да как вам сказать... Не хочет он, чтобы его кое-кто увидел.

— А кто же именно?

— Если бы мы с Женей знали ответ на этот вопрос, то, наверное, не стали бы прибегать к вашей помощи, — говоря это, Бирюков подумал, что блефует: знай, не знай, все равно без средств передвижения, о котором шла речь в записке, им никак не обойтись, во всяком случае, Клюев так считает.

— Ладно, — Лина Став раки поджала губы. — Он и позвонить мне не мог?

— Лина, давайте без дураков. Он думает, что ваш телефон могут прослушивать. То есть, вообще-то мы с ним не совсем в этом уверены, особенно я, но Евгений считает, что подстраховаться надо на сто процентов.

— Вы с ним во что-то влипли? — по-простецки этак спросила Лина, а Бирюков подумал; «Сейчас амбала из приемной кликнет, велит меня больше никогда не пускать к ней. С амбалом-то я справлюсь, но задумка Клюева насчет автотранспорта не осуществится.»

— Есть малость, — тоже по-простецки ответил он.

— А вы машину умеете водить?

— Права у меня есть. И водил, когда учился.

— А он не хочет, чтобы я машину пригнала?

— Он считает, что за вами могут следить, — в связи с тем, что он у вас работает, — Бирюков не верил своей удаче.

— «Работает» — это слишком сильно сказано, — усмехнулась Лина. — Ладно, я дам вам водителя. Ведь «Форд» вы не учились водить.

Зато Клюев, похоже, мог водить все что угодно. В десять вечера они катили к дому Рытовой, и Клюев излагал теории о том, что хоть сегодня и пятница, но в одну воронку бомба два раза не падает.

— Готов спорить, — говорил он. — Теперь Галина для них никакого интереса не представляет, раз они знают, что она кое с кем повстречалась и кое-что порассказала. Так что нечего им у нее на «хате» делать. Ей, правда, тоже нечего делать в твоей квартире, но ты уж, Николаич, прости.

— Женя, не говори ерунды. Не тот случай, чтобы выбирать, терпеть мне общество Рытовой или нет.

— О’кей, согласен. А ты точно помнишь, что оставил дверь незапертой, когда уходил из квартиры?

— Точно. Там один замок автоматически защелкивается, так я его блокировал.

— А зачем ты так поступил? — спросил Клюев непонятным тоном.

— Не знаю. Интуитивно, наверное. Что-то мне подсказало, что поступить надо именно таким образом, — Бирюков и в самом деле не мог понять, почему он не запер дверь.

— Молодец, Николаич. Ты проявляешь не то что недюжинные, а прямо блестящие способности. Десять к одному что мы сейчас найдем великолепную бронированную дверь запертой. И один из десяти за то, что нас кто-то ждет за дверью.

Клюев подогнал машину к тому подъезду, где находилась квартира Рытовой. Не спеша вынул ключ зажигания, захлопнул дверцу. Со стороны могло показаться, что человек к приятелю заскочил на пять минут — сейчас по чашечке кофе выпьют, о планах-прожектах на день грядущий поговорят, и человек опять вернется к своему автомобилю, который, слава Богу, не успели украсть, потому что движение по этой улице не слишком оживленное, народа шатается не много в разное время суток. Бирюков вспомнил, что с ним произошло сегодня утром здесь, и слегка поежился.

Естественно, они поднялись по лестнице. Во-первых, совсем невысоко им надо подниматься, а во-вторых, в лифте народ уж очень любит попутчиков разглядывать. Вроде бы и физиономию отвернул, а сам — зырк! зырк! Понятно, инстинкт. Любой незнакомый объект инстинкт велит изучить. Даже если это что-то очень неприятное и пугающее.