Ох-хо-хо, после того, что вы мне понарассказывали, я даже не знаю, как это сделать.

8

Петцольд чувствовал — теперь пойдут «гости». И вовсе не визит Маргитты Хоффмайстер послужил причиной для такого заключения. Слишком долго он жил, вверяя себя своей интуиции, чтобы сейчас не поверить ей.

Как поступить сейчас? Выйти на «Феникса»? Но какой властью тот обладает сейчас? Кому понадобятся документы, каков их «вес» сейчас? Общество ко всему уже привыкло, как постепенно организм привыкает к наркотикам, алкоголю, любому яду вообще. Доза — точнее две одинаковых, хранимых в разных местах, известных только Петцольду — возможно, не окажет уже заметного воздействия на организм общества.

Почему эвакуировали «Густава»? Ведь он был не более, чем связным. Из-за Маргитты? Допустим. Значит, всего-навсего произошел обрыв одного проводка, одной цепочки.

* * *

17 сентября, пятница.

Ясенево.

Клифф радостно метался по пoляне, попеременно изображая то преследователя, то преследуемого. Подругой Клиффа по этой своеобразной игре в пятнашки была восточноевропейская овчарка Гера.

— А вот интересно, если он ее трахнет, — предположил Великжанин, глядя на собак, — какие щенки получатся? И получится ли что-то вообще?

— Должно, наверное, что-то получиться, — пожал плечами Данилов. — А почему тебя интересует именно «Угрюмый»? И разве у Примакова нет ничего на него?

— Все есть у Евгения Максимовича, да только нету этого самого «Угрюмого». Как в воду канул. Я тебе еще когда говорил — эвакуировать его надо. Или там потихоньку убрать.

— Это мы всегда успеем, — Данилов подумал о том, что дуболом Великжанин, никогда не поймет, что это за явление было — «Угрюмый», и сколько надо вложить времени и трудов, чтобы подготовить такого человека — разумеется, имея нужный «материал».

— Нет, Валентин Игнатьевич. Сейчас надо успеть. Не позже конца следующей недели. А еще лучше — дня через три. Всех на уши поставить, но на «Угрюмом» поставить точку.

— А как на это Примаков посмотрит — если узнает? — Данилов искоса взглянул на собеседника.

— Ты его боишься, что ли? — вопросом на вопрос ответил Великжанин. — Наш это человек, наш. Другие нас сменят — он и тем свой будет. А пока он будет делать то, что от него требуется. Человек умный, мягкий и покладистый — когда надо быть покладистым. А с теми, кто не хочет быть покладистыми, у нас разговор короткий. Уж какой вроде бы грозный начальник Степанков — как же, он по закону и нашу службу вроде как проверять может — а как турнул его Александр Иваныч от Бурейко, так он и убрался несолоно хлебавши. Раз уж мы от Генерального Прокурора кого угодно прикрыть можем, то от академика-разведчика — вообще как два пальца обо...ть. Но академик не станет шуметь, потому и сидеть ему в своем кресле долго, как при Мишке еще сидел. А Степанков последние денечки в своей должности догуливает.

Данилов знал, что Бурейко все же являлся в Генеральную Прокуратуру несколько раз и давал показания. Хотя чуть больше недели назад люди Коржакова действительно «турнули» прокурорских. Чем Прокуратура вооружена? Бумажками. Ерин-то от нее четко отмежевался, Ерин Генеральному Прокурору нынче не союзник, А у Коржакова сейчас власти сосредоточено, пожалуй, побольше, чем у Президента, потому что он влияет на Президента, а не тот на него.

— Значит, так, — подытожил разговор Великжанин, — надо срочно найти «Угрюмого».

* * *

Констанц, земля Баден-Вюртемберг.

18 сентября, суббота.

Клаус Зигерт был рад старому знакомому.

— Детлеф, сынок, я уж думал, что ты укатил куда-нибудь за океан.

— С чего бы это? — Петцольд пожал жесткую и шершавую, словно коряга, руку старика.

— Ну, разбогател...

— Разве я похож на человека, который когда-нибудь разбогатеет? Единственный водоем, который я способен преодолеть по воде или по воздуху — разве что вот это озеро.

— Так ты собрался в Швейцарию? — водянистые глазки Клауса хитро взглянули из-под серовато-седых бровей.

— Вечно ты меня в чем-то подозреваешь. Нет, даже в Швейцарию я не собрался.

— А почему бы и нет? Твоя «Лорелея» на ходу.

— Разве? — прищурился Детлсф.

— А как же? Главное — сердце, мотор. А уж мотор, который ты поставил на «Лорелею», будет служить вечно. Парус —

дело ненадежное. А яхта с мотором — все равно, что богатая невеста.

— Тогда, пожалуй, я прокачусь на этой «богатой невесте».

С той стороны Боденского озера смотрела Швейцария — неестественно яркие, словно на поздравительной открытке, сине-зеленые горы. По глади озера сновали редкие сейчас яхты. Сезон заканчивался.

— За все лето ты ни разу не показался, Детлеф, — сказал Клаус. — А уж какие стояли денечки!

«Лорелея», небольшая, всего в восемь тонн водоизмещением яхточка, стояла в небольшой естественной бухточке, образованной двумя вдающимися в воду песчаными отмелями. Наскоро осмотрев двигатель, Петцольд запустил его. Зигерт оказался прав — мотор яхты функционировал, как часы.

— Осторожно выведя «Лорелею» из заводи, Детлеф Петцольд прибавил обороты. На открытом пространстве уже ощущалось небольшое волнение. Его создавал умеренный восточный ветер. Развернув нос яхты против ветра, Петцольд направил «Лорелею» в сторону Фридрисхафена. Но, пройдя вдоль берега километра три, яхта, следуя за извивом береговой линии, повернула на северо-запад Здесь озеро образовывало более узкий и более короткий рукав.

Выключив двигатель и всматриваясь в поросший редким лесом и кустарниками берег, Петцольд вращал штурвал яхты до тех пор, пока она не остановилась, слегка покачиваясь на невысокой волне.

Петцольд бросил за борт якорь, потом, манипулируя прибором, напоминающим прибор дистанционного управления телевизором, стал искать что-то под толщей воды. Наконец он нашел то, что искал, и поздравил себя: место выбрано правильно, и запомнил он это место очень хорошо.

Скрывшись в небольшой рубке, Петцольд появился из нее минуты через три, облаченный в резиновый гидрокостюм с ластами и маской.

Подойдя к борту «Лорелеи», он сел на него и, словно заправский ныряльщик, кувыркнулся назад.

Под водой Петцольд пробыл недолго, с полминуты всего. На поверхности он появился с небольшим плоским ящичком в пластиковой оболочке.

Подплыв к борту «Лорелеи», Петцольд забросил ящик на палубу, ухватился за свисающий с борта короткий веревочный трап и ловко вскарабкался на палубу.

Человек, расположившийся на берегу метрах в двухстах от того места, где стояла на якоре «Лорелея», смотрел в бинокль с двадцатикратным увеличением.

— Есть! — прокомментировал наблюдатель. — Все идет, как по-писаному. Он все-таки взял эту штуковину.

Человек с биноклем говорил по-русски.

— Может быть, и его здесь возьмем? — тоже по-русски спросил второй, которого с реки вовсе не было видно, так как он находился в углублении, поросшем густой шелковистой травой.

— Охренел, что ли?

— А чего тут особенного? Щелкнуть отсюда, — он кивнул на продолговатый футляр, несколько напоминающий те, в которых носят скрипки, — и концы, как говорится, в воду. Самое милое дело.

— А потом что?

— К посудине вон на лодочке доберемся. Тут никого, считай, нету, да и вообще немцы народ спокойный и доверчивый, даже чересчур. А то потом пасти хмыря этого — умучаешься. Вон сколько раз он от нас отрывался.

— Хм... Надо подумать, — сказал человек с биноклем — Вообще-то ты, наверное, прав.

Оба они были молоды, не больше тридцати лет на вид, не очень чтобы спортивные, но достаточно подтянутые, с развернутыми плечами. И одеты оба были почти что одинаково — те же высокие кроссовки, хотя разных фирм и разной расцветки, те же куртки с капюшонами, те же спортивные брюки. И стрижки у них были одинаковые — почти что голые затылки, открытые уши.