Олег Яцкевич:

Нас советская власть воспитывала: все должны быть равны и сыты. В “Елисеевском” стояли гигантские пирамиды из консервированных крабов. Натуральные крабы! Но как-то нам и в голову не приходило их покупать. Пшенная каша – нормально, котлеты из фарша – нормально. А крабы – это к чему? Вот выпускает фабрика Володарского пальто – коричневые, темно-серые, темно-зеленые. Все! И эту гамму все носят!

Виктор Лебедев:

В витрине магазина стояла такая гора банок из крабов. И крабы стоили копейки. Потом уже мода появилась, поняли, что это – деликатес. Но это уже были шестидесятые годы. А в пятидесятые это было в свободной продаже, как ни странно. Такой вот парадокс: не было каких-то фундаментальных вещей, а деликатесы присутствовали. Можно было пойти на угол Литейного и Невского и купить там икру, и достаточно недорого. Но, с другой стороны, ни овощей, ни фруктов…

Георгий Ковенчук:

Стиляги были, как правило, людьми передовых взглядов. Это было мировоззрение. Стиляги доставали и читали Хемингуэя, который у нас не печатался, Ремарка, Кафку. Все было направлено против заскорузлой, жлобской, заказной культуры.

Вадим Неплох:

Нас привлекала Америка. Мы не думали о какой-то там политике – о свободе, несвободе. Нам нравилась их музыка. Сегодня ее почти нет. Сегодня – другая музыка, и другие песни, и другие лица, и все другое.

И Америка не всегда была “врагом номер один”. Ведь только недавно закончилась война, и мы помнили встречу на Эльбе (встреча войск 1-го Украинского фронта СССР с войсками 1-й армии США 25 апреля 1945 года недалеко от города Торгау на Эльбе, символизирующая союзничество двух стран в войне с гитлеровской Германией. – Г. Л.). И мы выросли на американской тушенке и яичном порошке. Я не знаю, выжили ли мы бы вообще, если бы они нас не подкармливали. И мы понимали, что там посвободней немножко. Я помню, как мы в подвале смотрели “Серенаду Солнечной долины” и понимали, что там иначе, не так, как у нас, что там такого жлобства нет. Может быть, оно там тоже было, но мы не думали об этом. У них были другие лица.

Валерий Попов:

Все или были стилягами, или пытались быть ими. Кроме комсомольцев, которые с ними боролись. Вот так общество разделялось на стиляг и антистиляг. Вне борьбы никто не остался. Это была глобальная идея тех лет.

Я жил в Саперном переулке – улица Преображенского полка, такое очень красивое питерское место, – и в соседнем доме номер пять был заводик. И мы рвались туда, рискуя свободой, и в сараях хватали полоски какой-то технической ткани – байки, что ли. Мы понимали, что это цвета какие-то запретные – розовый, нежно-лимонный. Цвета, которые не принято носить советскому человеку. И потом мы шли по улице, держа эти шарфики в кармане, и только перед Невским их надевали. Это был такой вот гражданский акт – почти как на баррикады выйти. Надевали эти шарфики, шли по Невскому и глядели – как реакция? Принимают нас за своих или нет? А там шли такие красавцы в то время – откуда они все это брали, не понимаю. Откуда брались подошвы толстые, полиуретановые, разлапленные такие, выходящие за пределы ботинок? Пиджаки до колена зеленого цвета… Фарцовщиков тогда еще не было, был железный занавес. Но какие-то моряки, наверно, ездили все-таки… И галстуки с маленькими узлами, где обязательно – обезьяна или голая женщина, – до колена болтались. И еще походка должна была быть разболтанная, утомленная такая. Там были “бенц” и “полубенц”, два признанных лидера…

Валерий Сафонов:

Это был, безусловно, протест против серости. Я и своих друзей воспитывал в этом роде и вместе с ними ходил к портным, показывал, как надо шить, какую модель и так далее. Можно сказать, я их одевал. Им это нравилось, потому что это было действительно модно и красиво.

Анатолий Кальварский:

Мне не нравилась одежда, которая продавалась в наших магазинах, и поэтому я старался чем-то отличаться, одеться так, как мне нравилось.

Кто такие стиляги? Просто люди, которые хотели хорошо одеваться, не хотели носить стандартную одежду – серую, безликую. Я знаю очень многих людей, которых считали стилягами и из которых потом получились нормальные, порядочные люди. Таких друзей у меня было очень много.

Валерий Попов:

Я соображал, что в школе надо с отличниками тусоваться, их держаться, а после школы надо к хулиганам прибиваться, которые уже знают, куда пойти, – знают, где танцы, где “зажимуха”… Такие были страшные места – например, клуб завода “Лентрублит”. Туда надо было ехать куда-то за Лиговку, в рабочий район – мой друг Юра Краснов знал. Он был второгодник, опытный сердцеед. Мы в рабочие клубы приходили – это было такое самое порочное место – и танцевали там с работницами буги-вуги, касались их, зажимали…

Потом я попал в ЛЭТИ – Ленинградский электро-технический институт. Тогда в Питере было два таких института люкс – гуманитарные не ценились совершенно, – только ЛЭТИ и Политех. ЛЭТИ мне больше понравился, потому что он на Петроградской стороне, а она сама по себе противостоит центру. Центр весь такой регулярный, имперский, а там все эти вольные дома, модерн, наяды, все эти переулочки, речки. Петроградская сторона меня завоевала каким-то своим духом свободы – это был Монмартр тех лет. И в ЛЭТИ шел цвет молодежи – такие красавцы… Не было уже той карикатурности, как в первые годы на Невском, но все были одеты очень хорошо, были замечательные джаз-банды. И даже профессора были тронуты всем этим делом – были в твидовых пиджаках, в джинсах. То есть стиляжничество превратилось из полукриминала уже в элитарность на моих глазах. Все доценты были стилягами – они как-то плавно перетекали из студентов. И дух диссидентства там был – всякие анекдоты, фольклор. Профессор – рассеянный идиот, студент – хитрый жулик. Такой дух вольности. Огромные были стенгазеты, на пять метров. И там – замечательные стихи какие-то, шутки, фельетоны. А в многотиражке был еще советский дух. Помню, одного художника разбили за абстракционизм. И когда я сейчас прихожу на встречи в ЛЭТИ, вижу, конечно, замечательных людей. Я прихожу и любуюсь ими – такие элегантные, вальяжные, независимые, непартийные. Вот в этом котле сварилась и получилась хорошая похлебка в результате.

Борис Дышленко:

В чем мы себя осуществляли? В основном в танцах, в музыке, в одежде. В стиле поведения. Причем стиляги вели себя в разных городах и в разное время по-разному – а я бывал в разных городах. Скажем, стиляги в Одессе вели себя изысканно вежливо, а ленинградские стиляги вели себя раскованно и, как бы это сказать, по-свойски. При этом обращались с незнакомцем, узнав в нем единомышленника, очень вежливо, но быстро переходили на дружеский тон.

Стиляги старались копировать западный образ жизни, о котором ничего не знали, разумеется. То есть танцевали танцы, которых не знали, имитировали. Когда мне было шестнадцать лет, на Западе уже существовал рок-н-ролл, а у нас о нем только узнали и пытались танцевать его, имитировать. Это было вообще ни на что не похоже. Может быть, и смешно. Но это был все же какой-то протест против того образа жизни, который нам навязывали. Комсомольцы изобретали какие-то танцы, которые назывались “ай-лю-ли”, со словами: “Ай-лю-ли, ай-лю-ли, это новый танец, ай-лю-ли, ай-лю-ли – он не иностранец”. Это очень важно, что он “не иностранец”. А ритмически это была имитация рок-н-ролла, но несколько помягче.

Олег Яцкевич:

Хорошие шмотки, любовь к джазу. Ничего антисоветского, прозападного. Нам нравился Запад, но и сейчас людям нравится Запад.

Вадим Неплох: