Бартлбут достаточно хорошо знал — хотя бы уже потому, что испробовал на себе, — какие пагубные последствия может иметь страсть даже для самых благоразумных людей, и не сомневался в том, что предложение критика было сделано всерьез. В качестве первой меры предосторожности ему следовало бы обезопасить уже восстановленные акварели, а для этого — прекратить их уничтожать на тех самых местах, где они некогда были нарисованы. Но предположить, что Бартлбут так и поступит, значило недостаточно хорошо его знать: брошенный ему вызов он не мог не принять, и акварели по-прежнему продолжали отправляться на свое исходное место, дабы там обретать белизну изначального небытия.

Эта финальная фаза великого проекта всегда осуществлялась с меньшей официальностью, чем предшествующие стадии. В первые годы — если находилось время съездить туда и обратно на поезде или слетать на самолете — эту операцию часто производил сам Бартлбут; позднее этим занимался Смотф, а затем, когда пункты назначения оказывались все более отдаленными, было взято за правило отправлять акварели представителям, с которыми Бартлбут некогда связывался на месте или с теми, кто их впоследствии сменил: к каждой акварели прилагался флакон со специальным растворителем, подробный план с точным указанием, где все должно произойти, пояснительная справка и письмо за подписью Бартлбута, который просил представителя надлежащим образом произвести уничтожение полученной акварели, следуя указаниям в пояснительной справке, а после завершения операции отправить ему обратно лист бумаги, ставший вновь чистым. До последнего времени операция проводилась точно, как предусматривалось, и спустя десять-пятнадцать дней Бартлбут получал белый бумажный лист, и ни разу ему даже не пришло в голову, что кто-то мог лишь сделать вид, что уничтожил акварель, а на самом деле отправил ему простой лист бумаги, — в чем он все же не забывал удостовериться, проверяя на всех листах — а они изготавливались для него специально — наличие его личной монограммы и мельчайших следов разреза Винклера.

Чтобы отразить наступление Бейсандра, Бартлбут рассмотрел несколько возможных решений. Самое эффективное заключалось бы в том, чтобы поручить уничтожение акварелей верному человеку и приставить к нему телохранителей. Но где найти верного человека, учитывая почти безграничное могущество, которым обладал критик? Бартлбут доверял лишь Смотфу, но Смотф был слишком стар, и к тому же за эти пятьдесят лет миллиардер — ради успешной реализации проекта — почти совсем отстранился от управления своим капиталом, передав его управляющим, и теперь даже не нашел бы средств, дабы обеспечить старому слуге дорогостоящую охрану.

После долгих размышлений Бартлбут решил обратиться к Роршашу. Никто не знает, как он сумел заручиться его помощью, но, во всяком случае, именно при содействии продюсера он поручал телеоператорам, отправлявшимся для репортажей к Индийскому океану, на Красное море или в Персидский залив, уничтожать акварели по установленным правилам и снимать это уничтожение.

В течение нескольких месяцев эта система функционировала без сбоев. Накануне отъезда оператор получал акварель, которую следовало уничтожить, а вместе с ней запечатанную коробку со ста двадцатью метрами обратимой пленки, то есть такой, которая в отличие от негативной после проявки дает реальное изображение. Смотф и Клебер отправлялись в аэропорт и встречали оператора, который вручал им выбеленную акварель и снятую пленку, которую они сразу же отвозили в лабораторию на проявку. В тот же вечер или — самое позднее — на следующий день, на кинопроекторе 16 мм, установленном в прихожей, Бартлбут мог отсмотреть фильм. После чего он его сжигал.

Однако различные инциденты, которые с трудом можно было принять за случайные совпадения, свидетельствовали о том, что Бейсандр не отказался от своих намерений. Наверняка, это он организовал ограбление квартиры Робера Кравенна, химика, занимавшегося реакварелизацией пазлов после истории с Морелле в 1960 году, и устроил преступный пожар, в результате которого чуть не сгорела мастерская Гийомара. Бартлбут, чье зрение слабело с каждым днем, все больше выбивался из намеченного графика, и поэтому на момент ограбления в мастерской Кравенна не было пазла; что касается Гийомара, то он сам потушил очаг возгорания — смоченные в бензине тряпки — еще до того, как поджигатели успели выкрасть акварель, которую он только что получил.

Но этого было явно недостаточно, чтобы Бейсандр отступился. Меньше двух месяцев назад, двадцать пятого апреля 1975 года, в ту самую неделю, когда Бартлбут окончательно потерял зрение, неминуемое все же произошло: отправившаяся в Турцию съемочная группа с оператором, который должен был съездить в Трапезунд, чтобы произвести уничтожение четыреста тридцать восьмой акварели Бартлбута (на тот момент англичанин отставал от графика уже на шестнадцать месяцев), не вернулась: через два дня стало известно, что четыре человека погибли в совершенно необъяснимой автокатастрофе.

Бартлбут решил отказаться от своих ритуальных уничтожений; отныне собираемые им пазлы уже не надо было склеивать, отделять от деревянной основы и погружать в раствор, из которого лист бумаги выходил бы абсолютно белым, а было достаточно просто укладывать в черную коробку мадам Уркад и бросать в печь. Это решение оказалось одновременно запоздалым и бесполезным, так как Бартлбут так и не успел завершить пазл, начатый в ту неделю.

Через несколько дней Смотф прочел в газете, что компания «Marvel Houses International», филиал «Marvel Houses Incorporated» и «International Hostellerie», объявила себя несостоятельной. Новые расчеты показали, что, учитывая увеличение строительных расходов, для амортизации инвестиций в двадцать четыре культурных заповедника потребуется не четыре года и восемь месяцев и даже не пять лет и три месяца, а шесть лет и два месяца; основные заказчики, напуганные этой перспективой, вывели свои капиталы и вложили их в гигантский проект по буксировке айсбергов. Программа «Marvel Houses» была приостановлена sine die. О Бейсандре никто никогда ничего больше не слышал.

Глава LXXXVIII

Альтамон, 5

В большой гостиной четы Альтамон два официанта завершают последние приготовления к приему. Один из них, негр атлетического сложения в небрежно натянутой ливрее эпохи Людовика XV — жакет и штаны в тонкую зеленую полоску, зеленые чулки, туфли с серебряными пряжками — с легкостью приподнимает край трехместного дивана из лакированного темно-красного дерева, украшенного стилизованной листвой и перламутровыми инкрустациями; другой, метрдотель с желтоватым лицом и выдающимся кадыком, одетый в чуть великоватый для него черный костюм, расставляет на мраморной столешнице длинного десертного стола, придвинутого к стене справа, большие блюда британского металла, наполненные маленькими бутербродами с пунцовым говяжьим языком, красной икрой, вяленым мясом, копченым угрем, ростками спаржи и т. п.

Над десертным столом висят две картины мастера жанровых сцен Дж. Т. Мастона, художника английского происхождения, который долгое время жил в Центральной Америке и приобрел известность в начале века: первая картина, под названием «Аптекарь», представляет темную лавочку, заполненную большими цилиндрическими сосудами, в глубине которой лысый мужчина в зеленоватом рединготе с лорнетом на носу и огромной лупой, закрепленной на лбу, кажется, мучительно разбирает какой-то рецепт; на второй картине, «Натуралист», изображен худой сухопарый мужчина с энергичным лицом и бородкой, стриженной по-американски, то есть густо растущей под подбородком. Скрестив руки, он стоит и смотрит, как маленькая белка бьется в мелкой паучьей сети, растянутой меж двух гигантских тополей и сплетенной отвратительной тварью с большим, как голубиное яйцо, телом и огромными лапами.

У стены слева, на полке мраморного в прожилках камина, между двумя лампами с цоколями из медно-желтых снарядных гильз находится высокий стеклянный колпак, а под ним — букет цветов, все лепестки которых сделаны из тонких золотых пластинок.