- Я не могу настаивать, сын мой, и силой принуждать тебя прийти к свету, - голос мужчины был таким проникновенным, что Софии самой страстно захотелось припасть к его ногам и честно сознаться во всех проступках, плача и покаянно заламывая руки. Так убедительно и пылко, и при том небрежно-спокойно, мог говорить только истинный проповедник, смысл жизни которого - вдохновлять и обращать в свою веру. Это были люди особого сорта, имеющие власть над сердцами, которую, как говорили, даровал им сам Изначальный. - Это возможно сделать только по доброй воле, и ты об этом извещен. Ты делаешь свой выбор осознанно, зная о его последствиях, и в свой час пожнешь все худые плоды. Конечно, я не оставлю тебя без помощи. Это святое место, и каждый, кто нуждается, получит здесь кров и пищу, физическую или духовную. Вы можете остаться - на столько, на сколько это необходимо.

Он легко коснулся головы ювелира, давая благословение и завершая разговор.

- Благодарю вас, святой отец, - Себастьян поднес ко лбу сложенные руки и поднялся.

***

- И часто ты бываешь здесь? - негромко спросила София, когда после более чем скромного ужина ювелир указал девушке её комнату. Сама атмосфера этого дома не позволяла повышать голос, говорить быстро или - о ужас! - смеяться. Если честно, девушка чувствовала себя здесь немного подавленно, не в своей тарелке, хоть и казалось, что даже сами стены пропитаны ощущением благостного покоя, умиротворения и тишины, которая была здесь с сотворения мира.

- Если бы не этот дом, я предпочел бы совсем не приезжать в Ледум, - честно признался Себастьян. Он открыл незапертую дверь и сделал приглашающий жест внутрь, деликатно оставаясь за порогом.

Комната оказалась не то, чтобы маленькой - просто крохотной. Она больше напоминала узкую нишу с простым деревянным лежаком у одной стены. Из предметов мебели имелся еще низенький столик с одной-единственной, зато увесистой книгой в твердом темном переплете.

- Не слишком-то тут уютно, - София ошарашено повертела головой, но больше никаких элементов интерьера не обнаружилось. Даже окна и того в комнатке не было, если не считать узкой щели под самым потолком, необходимой для поступления кислорода.

- Обращай внимание на суть, а не на то, что видимо глазу, и может оказаться лишь уловкой сознания, иллюзией, - невесело усмехнулся ювелир, думая о своем. - В вашем городе здесь самое комфортное место для жизни.

- Но как этому человеку удается выживать, да еще и содержать такой особняк? - недоумевала девушка, зябко обхватив руками плечи. - И почему стража до сих пор не арестовала его?

- Конечно, у святого отца есть официальное занятие, для отвода ненужных подозрений, - кратко объяснил Себастьян. - Кроме того, церковь здесь и во всех других местах испокон веку существовала на пожертвования добрых людей.

- Таких, как ты?

Ювелир покачал головой, отчего-то помрачнев еще больше, и отвернулся.

- Спокойной ночи, София. Здесь принято ложиться спать и вставать рано.

***

Бессонница не давала сомкнуть глаз. Очевидно, организм ювелира умудрился-таки отдохнуть за минувшие сутки, пока восстанавливался от кровопотери. А еще говорят, невозможно наесться впрок или выспаться на неделю вперед. Вранье! В опроверженье своим же собственным словам, Себастьян бесцельно таращился в потолок, и не думая забываться безмятежным сном человека, совесть которого чиста. Утомившись от этого занятия, со вздохом поднялся и стал мерить комнату шагами. Мерить-то тут было особо нечего - три шага в длину, два в ширину. При желании, можно и одним прыжком одолеть. Однако Себастьян был уверен, - никому прежде и в голову не приходило тут прыгать и скакать - помещение предусматривалось для менее подвижных видов деятельности.

Это была комната, а точнее сказать, келья, которую Серафим занимал всякий раз, когда судьба заносила его сюда. Всё здесь было хорошо знакомо и мило сердцу. Однако на сей раз душевный покой и умиротворение почему-то не желали в облаке неземного сияния снисходить на ювелира. Слова, произнесенные святым отцом, звучали и звучали в ушах, заставляя сердце кровоточить от боли. Себастьян попытался было, как и хотел, провести ночь в молитвах, но, к его вящему ужасу, сосредоточиться и остановить хаотичный бег мыслей никак не удавалось. Голова была полна мирского мусора.

Мнение святого отца, с которым они были знакомы без малого десять лет и очень сблизились, имело большой вес для ювелира. Сегодня священник говорил с ним, как с чужим. Несмотря на отсутствие всякого упрека, несмотря на мягкий, сострадательный тон голоса, сильф чутко уловил какое-то охлаждение, отдаление, отчуждение. Это очень опечалило Себастьяна. Во всей Бреонии не отыщется человека, который был бы посвящен в дела ювелира больше, и который вызывал бы у него такое безоговорочное доверие, уважение и любовь. Хранитель церкви был мужественный и преданный своему делу человек. Много лет продолжал он беречь в Ледуме источник духовного света, безропотно снося непрекращающиеся тяготы и лишения, терпя все причуды окужающего порочного общества. Все прочие священники в своё время были убиты или же бежали прочь из города, бросив приходы на растерзание стражи.

Тяжело думать, что он потерял веру в ювелира, поставил на нем крест. Возможно, это было заслуженно, правильно, но Себастьяну малодушно не хотелось терять человека, который был для него не только священником и духовным наставником, но и другом, - возможно, единственным искренним другом в целом мире. Однако сегодня святой отец предпочел ограничиться только формальной исповедью и, под предлогом сильной занятости, отказал в личной беседе.

Этот отказ заставил ювелира страдать.

Прервав мучительные раздумья о наставнике, Себастьян обратился мыслями к Софии, но и тут не нашел облегчения. Какого черта проклятая Искаженная бесцеремонно влезла в его жизнь, разрушила его такой ясный, четко устроенный, логичный мир, спутала все чувства? Себастьян ощущал, как внутри кровеносных сосудов клокочет злость, почти ярость, с которой он не в силах справиться. Впервые за долгие годы душевное равновесие ювелира оказалось нарушено, да еще как! Чашки невидимых весов ходили ходуном, грозя всему механизму сбоем или серьезной поломкой.

Всё это просто не укладывалось в голове. Да что там, вообще нигде не укладывалось! И ради чего, Господь всемогущий, он сам же, по доброй воле, вернулся к нелепой девице, да еще и притащил её сюда, в святая святых его мира? В душе творилось необъяснимое смятение, поднималась буря чувств, благополучно спавших всё это время. Заглядывая в себя, Себастьян ужасался этому чуждому, несвойственному ему состоянию. От прежнего порядка и понимания себя не осталось и следа. Думая о Софии, ювелир был искренне поражен самому себе: ему никак не удавалось определить своего отношения к этому человеку - оно скакало, как взбесившаяся лошадь, колеблясь от состояния тихой ненависти до слюнявого умиления.

Но еще больший ужас, заставлявший кровь леденеть в жилах, вызывал тот безжалостный факт, что чувства к Моник теперь также с трудом поддавались определению.

…Моник - его первая, единственная, вечная любовь. Это чувство было столпом мироздания ювелира, основой всех основ, мерилом и эквивалентом всех чувств. Оно просто не могло измениться. В противном случае придется признать, что его гармоничный мир рухнул, рассыпался, превратился в хаос, чего допускать нельзя…

Вот на этом и остановимся.

Себастьян глубоко вздохнул и замер, прекратив беспорядочное, как движение атомов, блуждание по комнате. Всё не так страшно. Он просто немного на взводе от всех этих неудач с поиском черного турмалина. Не стоит сейчас накручивать себя еще больше и делать скоропалительные, почти наверняка неверные выводы.

Внезапно что-то отвлекло ювелира от увлекательной душевной маеты. Посторонние звуки, негромкие, но совсем не вписывающиеся в чуткую ночную тишину. Кто-то осторожно, деликатно ломился в дом, точнее, в одно из окон на первом этаже.

Не мешкая, Себастьян бесшумно выскользнул из кельи, не забыв прихватить с собой заряженный револьвер и шпагу.