Ее мысли осыпались ей на сердце, как осыпалась на ее платье роза, соседняя с той, которую она сорвала необдуманным движением руки. «Возможно ли, что это мои собственные воспоминания? Вечные мечты! И зачем я здесь? Это также сон и мечта! Изабелла меня ищет, Альдо меня ищет. Меня подхватило ветром от винта, как соломинку. Никто меня не видал. Ах, я сумею спрятаться от вас. Я далеко-далеко! Что это, нежданно пришедшая любовь? Как часто любовь прилетает с концов земли, с босыми ногами, чтобы принести вам розу! Он брат Паоло. У него маленькие чистые зубы, как у ребенка. Я не хочу больше плакать. Я могу, может быть, найти себе утешение. Иногда неожиданно доносится до нас дуновение, несущее нам нашу настоящую судьбу. А что скажет Паоло? А что Изабелла? Им будет это неприятно. Может быть, он уже любит меня. Какая я глупая! Но как все это странно! Сейчас он уйдет, сейчас он полетит, сейчас он поднимется в воздух, поднимется вместе с моей желтой розой в небо. Роза осыпается, лепестки падают, кто может сказать, куда они упадут? И всему конец, все забыто. В один прекрасный день я получаю книгу миниатюр… Ах, может быть, Паоло уже полетел. За него можно не бояться. Почему так? Они умрут одной и той же смертью. Эти дни Паоло не мил Изабелле. Какое мне дело? Какая мне радость? Я не хочу ничего больше знать, ничего не хочу видеть. У него львиный взор. Что он обо мне подумает? Я пришла из Мадуры вместе с прорицателем, который жует бетель… Ах, не то. Мое сердце не здесь. Пожать ему перед отходом руку? А станет ли он меня после искать? Захочет ли еще раз увидать меня? На меня неприятно действует свет и толпа. Мне можно было бы остаться здесь, сидя на одном из брусьев, и ждать его с книгой миниатюр в руках… Глупенькая Ванина, маленькая индуска с серебряными кольцами на ногах!»

Так осыпались ей на сердце ее легкие мысли, но внутри нее шевелилось беспокойство, жестокое, как тоска, та самая тоска, которая заставила ее войти, ища убежища, в это незнакомое место. «Ах, я сумею спрятаться от вас! Я далеко-далеко!» Она была теперь далеко от своих палачей; избежала пытки; дышала свободно, попавши в струю счастливого ветра, который, может быть, унесет ее дальше за собой. И между мукой и восторгом ее, между страхом и надеждой, между воспоминаниями и предчувствиями прокрадывалась некоторая доля мстительного наслаждения, когда она увидела, что во львином взоре зажегся фосфорический блеск и заблестели маленькие белые зубы из-за рыжей бороды, по цвету похожей на позолоченную медь, с которой местами сходит позолота. И одно только это чувство удовольствия было определенным, а все остальные были туманны. И ощущение молодости своей было для нее ощущением бессмертия.

— Одна роза потеряна, другая — найдена! Кто вас посылает ко мне? Вы действительно пришли из Мадуры? Совершили такой длинный путь? Сегодня в первый раз я понесу с собой в небо цветок Будет он легок, как вы думаете? Может быть, на нем лежит бремя двойной судьбы. Я унесу его высоко-высоко. Обещаю вам, что отнесу его сегодня на высоту, еще не достигнутую ни мной, ни кем-либо другим, выше облаков.

— О нет!

— Разве вы не для этой цели подарили ее мне? Разве не потому у вас пояс голубого цвета? Она перейдет с малого круга на большой круг того же самого цвета.

Он горел необычным опьянением, и на лице его играла удивительная улыбка, которая сглаживала резкость черт его лица и, с другой стороны, рассекала его грусть. Казалось, будто неожиданное появление этой девушки — создания его мечты и самой погруженной в мечты — пробудило в нем звуки славы, представлявшие мир таким ярким, пламенным, свободным, как никогда дотоле. Он уже не чувствовал недоверия и презрения к людям. Вся его душа обвилась вокруг новой судьбы и сама просветлела, но ее закрыла, как абажур, надетый на лампу. Какой добрый гений привел к нему эту девушку — сестру той женщины, которую любил его друг? В силу какой гармонии произошло это?

— Готовься к выходу! — скомандовал он своим людям и поправил розу на своей груди.

А большой ослепительный ангел снова забился под навесом! Сарай в этот миг наполнился вихрем и шумом; винт снова начал вращаться и уже вместо деревянных лопастей представлялся воздушной звездой в воздухе. Рабочие испытывали его силу, привязав остов канатом к металлическому измерителю, а этот последний к балке; и канат натягивался со всей силой, как будто великой пленнице «Ардее» страстно хотелось улететь; один из рабочих, стоя на коленях, следил за стрелкой измерителя.

— Готовы, — отозвался на команду чей-то преданный голос.

И винт остановился; «Ардею» отвязали, и прекратилось биение ее семидольного сердца. Взявши ее за ребра тела и за дуги крыльев, люди принялись вытаскивать ее на место пускания. Холстяные занавески раскрылись; ворвался мощный поток белого света. Показались горы облаков, воздушные Альпы из амбры и снега. Толпа со своими криками придавала равнине вид морских волн. Один человек был в небе и казался хрупким и непобедимым, выдаваясь туловищем над спиной аппарата и вырисовывая свой силуэт на белом просторе. Первыми узнали его два светлых глаза.

Как орел начинает полет с песчаной поверхности не прыжком, но бегом, сопровождая бег все усиливающимися взмахами крыльев, и отделяется от своей тени слабым подъемом, пока наконец на распростертых крыльях не вздымается навстречу ветру; как сначала его когти оставляют на земле глубокие следы, затем постепенно все легче и легче, затем как будто едва задевают песок, а последний след совсем не заметен, — так же покидала землю машина, легко катясь на трех колесах среди голубоватого дыма, производившего впечатление, будто под машиной загоралась сухая трава.

Быстро поднялась. От действия руля высоты заныряла носом, поднимая с горячей земли маленькие вихри пыли, которые закрутились завитками. Пошла навстречу ветру, закачалась, как чайка, поднимающаяся в воздух, как акробат, идущий по натянутой веревке. Обогнула первый шест, приподнялась; прямо и быстро, как стрела, пролетела над зеленой линией тополей селения Геди; пролетела над домами, пошла наперерез ветру, как на булинях; вступила в область света, отраженного от облаков, стала прекрасной, как изображение бога солнца в Эдфу, как эмблемы, висящие над дверями египетских храмов — крылатая!

Ни разу еще Джулио Камбиазо не чувствовал такой полной гармонии между своей машиной и своим собственным телом, между своей изощренной волей и этой механической силой, между своими инстинктивными движениями и механическими движениями машины. Начиная от лопастей винта до ребра руля, все летающее тело было для него как бы продолжением и дополнением его собственной жизни. Когда в случае неожиданного удара, скачка, порыва ветра он нагибался над рычагом, когда перегибался на внутреннюю сторону круга своего полета в противовес опускающейся наружной стороне машины, когда, идя бейдевинд, он передвижениями своего тела безошибочно поддерживал центр равновесия и время от времени менял направление оси полета — в эти минуты он чувствовал, что связан с своей парой белых крыльев живыми нитями, как будто это были грудные мускулы ястребов, которые на его глазах бросались вниз со скалы в Мокаттаме или кружили над болотом в Саке.

«Брат, брат, будем одинокими, будем свободными, уйдем подальше от земли-мучительницы! — думал Паоло Тарзис, который, объехав уже первый круг, догонял сверху своего товарища. — Я не хочу больше грустить, не хочу терзаться сердцем, не хочу скрывать от тебя своей муки. Я чувствую потребность позвать тебя, кинуть тебе восклицание, услышать твой голос во время полета. Твоя победа будет моей победой. Моя победа — твоя. Какое сегодня величественное небо!»

Он оставлял позади себя всю смуту своей страсти, волнующий смех Изабеллы, лихорадочный, враждебный взгляд юноши, чванство приятельниц Изабеллы, глупость кавалеров, всю эту непрошеную толпу, которая окружила его, налезла на него. Он снова обретал свое любимое безмолвие, свою пустыню, свое дело.

— «Ардея»!

Тысячи голосов повторяли дивное латинское имя. С трибун, с оград, с экипажей, стоявших на дороге в Кальвизано, на дороге в Монтикьяри, с перекрестков белых дорог, с деревьев, на которых гроздьями нависли люди, ото всего великого множества лиц, поднятых кверху, к божественным путям, от обуявшего толпу восторга поднялся крик, подобный перекатам грома или рокоту волны: