— Где, Эстель? Я хочу отправить тебе подмогу, если смогу.

— Не думаю, что это в моих интересах. Преследователи могут услышать. Они могут проследить за тобой.

Будет тяжело. Нужно постепенно, шаг за шагом. Я прикрыла микрофон рукой и крикнула Мэтту:

— Проверь идентификатор номера, узнай, откуда она звонит.

Он кивнул. Я вернулась к Эстель.

— Когда ты говоришь, что тебя преследуют, то имеешь в виду Смита? Или его людей? Они хотят причинить тебе боль?

— Да. Да.

— Ах. Церковь. Почему люди не оставляют его?

— Они… они не могут, Китти. Всё сложно. Нам запрещено об этом говорить.

Мэтт прижал лист бумаги к окну кабины. Надпись гласила: «Таксофон — неизвестный».

— Эстель? Опиши мне процесс исцеления. Ты увидела объявление о церковной встрече и пошла в шатёр. Как давно это было?

Она дышала более спокойно, но её голос всё ещё звучал напряжённым, приглушённым, как будто она боялась, что её подслушают.

— Четыре месяца назад.

— Что произошло, когда ты приехала?

— Я прибыла сразу после наступления темноты. Увидела палатки, трейлеры, автоприцепы – целый временный город. Всё выстроено в круг и отгорожено канатом. И охрана. У ворот собрались восемь человек. Нас проверили металлодетектором. Пытались найти оружие и убедиться, что среди нас нет журналистов. Только истинно верующий мог встретиться со Смитом. И… я хотела верить. Я действительно хотела верить. У одного из нас — кажется, он был оборотнем — нашли микрофон или что-то подобное. В общем, его выставили.

Они выставили оборотня. Это впечатляет.

— Люди, которые попытались ворваться в церковь, встретились со значительной силой. Кто занимается безопасностью?

— Его последователи. Все, кто живёт и работает в том лагере — веруют.

— Но они должны быть сильны. Целые стаи оборотней пошли за ним…

— И выстояли против них. Вертигры, вампиры - все. Они с противником на равных, Китти.

—Значит, по-настоящему они не исцелились.

— Нет, исцелились. Я никогда не видела, чтобы они превращались в зверей, даже в полнолуние. Вампиры гуляли при дневном свете!

— Но они сохранили свою силу? Они всё ещё могли иметь дело с оборотнем на равных?

Избавиться от слабостей и при этом не потерять преимуществ? Некоторые могли сказать, что это лучше, чем исцеление.

— Думаю, да.

Интересно.

— Продолжай.

— Меня отвели в основную палатку. Там проходила своего рода церковная служба, со старомодным возрождением и паствой. Мужчина на помосте подозвал меня к себе.

— Это был Смит? Как он выглядел?

— Он… он выглядел совершенно обычным.

Конечно. Вероятно, она даже не узнала бы его в толпе.

— Я ожидала проповедей, чтения лекции с обычными библейскими цитатами о ведьмах и злодеях. Мне было всё равно; я была готова пойти на всё что угодно ради исцеления. Но Смит не стал морализаторствовать. Он заговорил о желании измениться. Он спросил, хочу ли я этого, есть ли у меня желание помочь ему достигнуть моей души и найти мою смертность, мою жизнь. Я согласилась. Его слова были такими убедительными. Тогда он положил руки на мою голову.… Это было по-настоящему, Китти. По-настоящему! Он коснулся моего лица, и моя душа озарилась светом. Каждый пропущенный восход солнца вернулся ко мне. И голод — он исчез. Я больше не хотела крови. Моя грудь снова вздымалась, словно по жилам текла кровь. К коже вернулся розовый оттенок. Я снова стала смертной, живой и дышащей, как Лазарь. Воистину! Смит показал мне крест, я коснулась его — и ничего не произошло. Я не сгорела. Он убедил меня, что я могу выйти на солнце.

Когда Эстель поначалу начала говорить, я подумала, что услышу историю сектантки, утратившей веру, готовой представить секреты Смита и сказать точно, почему он является самозванцем. Но Эстель не говорила как разочарованная бывшая последовательница. Она до сих пор верила. Она говорила как сторонница, которая потеряла доверие или веру в своё право на спасение.

Я должна была спросить:

— Ты смогла, Эстель? Ты смогла выйти на солнце?

— Да, — прошептала она.

Чёрт. Исцеление. Я почувствовала щекотку в животе, искру надежды, которая горела как изжога. Выбор, побег. Я могу вернуться к прежней жизни. Если захочу.

Но бесплатный сыр только в мышеловке.

Я не пустила в голос эмоции, пытаясь сохранить журналистскую беспристрастность.

— Ты оставалась с ним четыре месяца. Что ты делала?

— Путешествовала с трейлерным городком. Выходила на помост и выступала свидетелем. Я видела восходы солнца. Смит заботился обо мне. Он заботится обо всех нас.

— Значит, ты исцелилась. Здорово. Но зачем оставаться? Почему все исцелённые остаются и не начинают новую жизнь?

— Он — наш лидер. Мы преданы ему. Он спасает нас; мы бы умерли за него.

Она говорила так ревностно, что мне стало любопытно, неужели я столь критично настроена. Но я так близко подобралась. Вопросы, одни вопросы.

— Но теперь ты хочешь оставить его. Почему?

— Там… там нет свободы. Я видела солнце. Но не могла покинуть его.

—Не могла?

— Нет… не могла. Всё что я есть, моё новое «я» — лишь благодаря ему. Словно... он сотворил меня.

О боже.

— Немного похоже на семью вампиров. Преданные последователи служат своему господину, который создал их.

В этом отношении напоминает стаю оборотней, но я не хотела об этом думать.

— Что?

— У меня к тебе несколько вопросов, Эстель. Ты стала вампиром против своей воли или была обращена добровольно?

— Всё… всё произошло по моей воли. Я желала бессмертия. Меня обратили в 1936 году, Китти. Мне было семнадцать. Я заболела полиомиелитом. Так или иначе, я бы умерла или в лучшем случае осталось бы калекой на всю жизнь, понимаете? Мой господин предложил выход. Исцеление. Он сказал, что я слишком очаровательна, чтобы пропасть.

Я представила себе её портрет. Она выглядит молодой, крайне невинной, с чистым взглядом и аурой обаяния, которой обладает большинство вампиров.

— Когда ты решила, что больше не хочешь быть вампиром? Что заставило тебя искать Илайджа Смита?

— У меня не было свободы. Всё вращалось вокруг господина. Я ничего не могу без него сделать. Какая это жизнь?

— Не жизнь?

Ох, не забывай о внутреннем голосе.

— Я должна была уйти.

Если бы мы здесь занимались популярной психологией, то я сказала бы Эстель, что у неё проблемы с обязательством и принятием ответственности за последствия своих решений. Она вечно бегает в поисках исцеления и сейчас прибежала ко мне.

— Скажи мне, что произошло.

—Теперь я стала смертной — я могла делать, всё что захочу, правильно? Я могла гулять средь бела дня. Я занималась проверкой посетителей у главных ворот две ночи назад. Растворилась в толпе и никогда не вернулась. Я нашла укрытие — старый сарай, кажется. Утром я вышла через открытую дверь на солнце… и загорелась. Голод вернулся. Он… он забрал своё исцеление, своё благословение. Свою благодать.

—Исцеление не работало.

— Нет, работало! Но я потеряла веру.

— Ты загорелась. Как сильно ты поранилась, Эстель?

— Я… я только потеряла половину лица.

Я закрыла глаза. Симпатичное изображение Эстель, которое я представляла, треснуло, фарфоровая кожа покрылась пузырями, почернела, превратилась в пепел, пока не выступила кость. Эстель нырнула в тень и потому что всё ещё была вампиром, бессмертной — выжила.

— Эстель, по одной из теорий, Смит обладает своего рода эстрасенсорными способностями. Это не исцеление, но ограждает людей от некоторых побочных эффектов их натуры. В случае вампиров — это уязвимость к солнечному свету и потребности в крови, необходимость превращаться в зверя — для ликантропа. Последователи Смита должны оставаться с ним, чтобы он мог сохранять эффект. Это своего рода симбиоз — он сдерживает их бурные натуры и питается силой и вниманием. Как думаешь?

— Я не знаю. Я больше ничего не знаю.

Она шмыгнула носом. Её голос звучал глухо, и я поняла, отчего раздаются помехи.