- Хорошо, - сказала Меланиппа и, проворно отперев дверь, зашагала прочь, но не в ту сторону, куда направилась царица. Чуть придя в себя, я, громко шепча благодарности, последовал за ней; она на мгновение притормозила, чтобы, оглянувшись, окинуть меня по-прежнему безразличным взглядом, потом зашагала дальше. Я никак не мог свыкнуться с нескончаемой вереницей чудес: невероятное совпадение самой этой встречи, очевидное прощение, дарованное вдруг мне, ее абсолютная неподвластность возрасту… До чего славными были ее бедра и талия, точеными ножки (она не признавала узорчатых, в ромбовидных крапинах, колготок, которые носило большинство амазонок), изящными - под очаровательной кольчужной блузочкой-безрукавкой - плечики! Мы кружили по коридорам и задворкам; ночь выдалась спокойная, темная, благоуханная - но я в своей наготе и под влиянием распиравших меня чувств весь покрылся гусиной кожей, а моя мошонка из-за нависшего прощания со мной сжалась в комочек.

Завернув за угол, мы наткнулись прямо на дворцовую свалку мусора, при взгляде на которую, несмотря на вопиющую необходимость сохранять молчание, я издал горестный вопль: поверх очисток и черепков, освещенный ущербной луной, валялся кверху брюхом бедный дохлый Пегас, распростав крылья, словно переливчатая чайка, задрав в небо, в которое ему уже никогда было меня не поднять, все четыре ноги. Я полез прямо через всю мерзотину, чтобы обнять своего конька за шею, проклиная его отравителя, причитая и славословя: старый планерушка, надежный сотоварищ во всех моих героических свершениях, мой залетный сводный братишка! Ах, он еще не умер, он только умирал: встрепенулось белое маховое перо, у меня под ухом слабо откликнулось лошадиное сердце.

- Гиппоман! - прошипел я Меланиппе, которая (столь же влюбленная в коней, как и все амазонки), забыв про свой меч, бросилась вместе со мной через помойку прощупывать пульс у него на щетке, отогнула ему веко (белок сверкнул без зрачка, словно у статуи, - или как крохотная луна) и даже, чтобы вдохнуть в него жизнь, попробовала дышать изо рта в рот. "Похоже, Бог с ней, с Филоноей, - похоже, сказал я, - прежде чем ты меня убьешь, мы должны дать этому коню настоящего гиппомана - иначе он пропал!"

Меланиппа уселась, откинувшись на пятки, утерла рот носящим отметины боевых ранений запястьем, на миг задумалась и протянула мне свой меч:

- На мне есть чуток. Как у всех амазонок, особенно в Первой Четверти. Почему бы не убить меня и не спастись самому?

И голос был тем же самым. Я колебался ничуть не дольше, чем она раздумывала, и спрятал руки за спину:

- Нет.

- Вдуть мне и дать деру?

Я закрыл глаза и покачал головой.

- Забрать его у меня силой?

Я опять помолчал.

- Нет. Со всем этим, Меланиппа, покончено. Я просто скажу: пожалуйста.

Она положила свой меч и искоса уставилась на меня снизу вверх:

- Ты и в самом деле импотент?

- Конечно, нет.

- Ненавижу этот город, - сказала она, вдруг становясь разговорчивой. - Как и все амазонки. Дело не только в мизантропии, которая на самом деле амазонкам чужда. Наши пророчицы говорят, что какая-то жительница Тиринфа, чье имя начинается с альфы, родит величайшего женоубийцу всех времен - Геракла Амазонобойца. Вот почему я здесь квартируюсь: мне предписано проверить Мегапента и убить его, если он и в самом деле хоть наполовину полубог, каковым, как я убедилась, он не является. Я знала настоящее имя Сфенебеи и на что она всегда уповала; если бы ты или любой другой бог или полубог ее осеменил, я бы ее убила. Но мне кажется, что она уже больше не понесет.

Я согласился и вдобавок проинформировал ее (весьма кстати зная об этом от Полиида), что звать эту женщину будут Алкменой ("могущественная как и т. д."), любовником ее окажется сам Зевс, а первого свидания ждать им осталось еще несколько поколений. Мне не хватило духу добавить, что кровавая встреча их сына в Фемискире - как она представлена на одной аттической черно-фигурной амфоре, в которую однажды, еще в наши школьные дни, скаламбурив, перекинулся целивший в "Амфитриона" Полиид, - уже стала предметом истории будущего.

- Ты можешь оживить Пегаса? - взмолился я.

Она осклабилась:

- Наверняка. С тобой. Встань сзади. - Быстрым и сдержанным движением, на самом деле весьма женственным, она извлекла из-под хитона единственный крохотный листочек магической травки и наклонилась, чтобы поднести его к лошадиной морде. Почти неосознанно - я был совсем рядом, позади нее, и взволнован, и любопытен - я легонько возложил свои руки ей на бедра. Она улыбнулась мне через плечо: "Будь готов сразу вспрыгнуть".

О, я был готов - и стоило ей только вполне это почувствовать, Пегас, словно взорвавшись, вскочил на все четыре ноги этаким ржущим водоворотом перьев. Я схватился за уздечку и, собрав все силы, пытался удержать его внизу, пока она вскарабкивалась ему на спину и помогала мне усесться перед собой. Только и хватило времени, что на мимолетнейшую мысль о еще раз принесенной в жертву Филоное: Меланиппа, весело смеясь, крепко обнимала меня, чтобы не свалиться, за талию, пока я пришпоривал его голыми пятками, мы ракетой взвились вверх прямо с дерьма, и она даже вцепилась в мой торчком стоящий здоровенный фаллос, когда мы пролетали на высоте пяти километров Арголиду - потом Аттику, Эвбею, - и смело, как заправский пилот рычагом, выруливала им меня через черное Эгейское море под слишком близкими, чтобы им завидовать, звездами и луной к Скифии, Фемискире, заросшим тростником теплым берегам Фермодонта.

Там, посмотрим-посмотрим, они с Беллерофоном с тех пор счастливо и жили. Она сняла с Пегаса свинец и поместила его в Полиидов карандаш своего возлюбленного. Таковы ее слова, такова его жизнь. Ее гиппоман не на виду; они летают три раза в день. Она не хочет объяснять природу своего бессмертия (каковое, однако, делает он вывод, должно включать в себя некий летейский компонент, поскольку она помнит всего несколько деталей давнего насилия и еще меньше о своем детстве и ранних подвигах в Пятом эскадроне легкой кавалерии), но он чувствует себя омываемым оным, помолодевшим по меньшей мере на дюжину "лет", вновь высоко стоит его приливная вода. Посмотрим-посмотрим. Она, Меланиппа, изумительная любовница - игривая, раскрепощенная, с воображением, худенькая и налитая. Они немного борются. Она любит кусаться, обычно совсем не больно. С Беллерофоном все тоже в полном порядке, хотя четверть часа, проведенные на Антеевой разделочной доске, взыскали свою дань с его генитальной самонадеянности. Временами ему любопытно, как поживают без него Филоноя и детишки, а также и его мать, и старая Сивилла, и что случилось с Полиидом. Но он утешается тогда всей этой петрушкой в конце "Персеиды" касательно смертной и бессмертной составляющих: см. выше.

Что еще… По выходным они отправляются в Фемискиру, посещают рестораны, театры, музеи и все такое прочее; будние дни проводят в скромном коттедже, который снимают неподалеку от болот, там они, собственно, и пишут эту историю. Эти в конечном счете скромные ограничения на их передвижения накладываются, как полагает Беллерофон, из-за послеизгнаннической визы Меланиппы и его собственного статуса бывшего насильника и бывшего царя их главного бывшего врага. Дам де де. О да, он весьма впечатлен жизнью среди амазонок: действительно эмансипированный народ, они не больше похожи на свои карикатурные подражания из Тиринфа, чем пассивный педераст похож на женщину. Нередко встречается среди них лесбиянство, еще распространеннее бисексуальность, но большинство все же - воинствующие гетеросексуалки, и мужененавистницы крайне редки. Сами мужчины приветствуются как гости и пользуются сердечным к себе отношением, хотя все их посещения происходят под тщательным надзором, и лишь в исключительных обстоятельствах им разрешается жить и работать в полисе. Беллерофон сделал ряд набросков к антропологическому трактату об отношениях между амазонками и их соседями-антиподами, всецело мужской общиной гаргарейцев; когда-нибудь в их безвременном будущем он с помощью Меланиппы, без сомнения, его напишет; члены двух этих сообществ свободно, например, каждый год совокупляются в продолжение двух весенних месяцев - среди лесистых холмов, высящихся вдоль разделяющей их границы, откуда отяжелевшие амазонки возвращаются вынашивать детей домой; мальчиков-младенцев не убивают и не кастрируют, а любовно выкармливают, пока не приходит пора оторвать их от груди, и возвращают гаргарейцам. Поскольку никто не знает своих родителей (а неопределенные местоимения у амазонок все женского рода), им чужд запрет на инцест: когда Беллерофон пересказал Меланиппе историю некоего будущего царя Фив, она была опечалена, что он случайно убьет своего отца, но сочла вполне справедливым, что в виде компенсации ему придется жениться на собственной матери. Хотя супружество и запрещено (и амазонским учительницам очень трудно втолковать своим хихикающим подопечным, что это такое), любовь между мужчинами и женщинами, даже "постоянные" отношения наказываются единственно тем условием, что влюбленные отказываются от достигнутого положения в своих общинах и живут вне города, словно в сезон спаривания, - на самом деле здесь подобные связи рассматривают как своего рода постоянный сезон спаривания, следовательно постоянное недоумие, и позволяют себе ласково-пренебрежительные шуточки касательно ненасытности их ненасытности, лишенности их воображения воображения и взаимной безответственности. Между прочим, та самая любовница Джерома Б. Брея, как и дамы Антеева двора, должно быть, просто подражала амазонкам: ни Меланиппа, ни кто-либо еще в округе никогда не слышал о "Торе", "Пятикнижии", "Гематрии" и всем остальном.