Оцепенев от ужаса, кавалькада замерла на месте, чтобы переждать, когда рассеется туман; наконец он рассеялся, и тут обнаружилось, что смерть Маттео весьма неблагоприятно изменила настроение оливреенных лакеев; слуги, которых после своего освобождения из Српно Петр встретил на бенешовской дороге и которые прежде послушно охраняли графскую повозку, держались теперь в отдаленье, сгрудившись вокруг Иоганна, который, как оказалось, у них верховодил. Когда Джованни отдал приказ продолжать путь, слуги сперва и бровью не повели, а возница, которому было доверено управление каретой, подошел к пристяжной только после того, как Иоганн согласно кивнул ему головой.

До сих пор Джованни с Петром держались во главе процессии, но теперь, не сговариваясь, ехали чуть ли не последними, позади слуг, не спуская глаз с молодцов в красных ливреях. Стоило кому-нибудь из слуг приостановиться или обернуться, как они тут же хватались за пистолеты.

Лишь часа через два медленной езды топи сменились всхолмленной местностью, полями и лугами, забегающими в леса.

Юноши вздохнули с облегчением, им показалось даже, что и красные спины, маячившие впереди, тоже расслабились; если слуги и на самом деле замышляли какую-нибудь пакость, то, по-видимому, пока предоставлялась возможность, не нашли в себе достаточно отваги, а теперь, снова почувствовав под ногами надежную твердую почву, были рады, что дьявольское искушение миновало.

— Когда доберемся до Вены, их придется прогнать, — прошептал Петр на ухо Джованни. — Сколько платил им твой отец?

— Не знаю, — смутился Джованни.

— А сколько у тебя осталось денег?

— Я нищий.

— А как же ты намерен продолжать путь дальше?

— Падре, если я вправе судить его светлую память, допустил ту ошибку, что не разговаривал со мной о своих финансовых делах, — ответил сокрушенный Джованни. — А в дорогу — по соображениям безопасности — падре никогда не брал много денег. Я помню, шесть лет назад, когда мы ехали в Чехию, он останавливался у разных банков, и там ему всегда платили столько, сколько он требовал. Не знаю, как он это устраивал, но у меня тогда сложилось впечатление, будто люди понапрасну добиваются денег, — ведь стоит только обратиться к ближайшему банкиру, как он тебе даст все, что ты пожелаешь.

— Впечатление несколько ошибочное, — заметил Петр. — Вероятно, у твоего отца имелись аккредитивы этих банкиров. Где эти аккредитивы?

— Понятия не имею, — удивился Джованни. — У него с собой был мешочек дукатов, но бумаг — никаких.

— А в седле у него ничего не было?

— Не знаю, — пожал плечами Джованни.

— А где седло?

Джованни, вспыхнув по самые уши, наклонил голову.

— Так где же седло? — повторил Петр.

— Во время схватки с разбойниками у Маттео лопнула подпруга или что там еще, — признался Джованни. — Так я ему позволил взять седло отца.

— Damned, — проговорил Петр. — Mille tonnerres de nom de Dieu. Himmelhergott, das ist ja zum Kuckuch holen[30].

— Ругайся по-итальянски! — взмолился Джованни.

Петр удовлетворил его просьбу.

— Р..! М..! — рявкнул он.

Джованни заткнул уши, ибо выражение, употребленное Петром, было невыносимо оскорбительным для нежного слуха благочестивого итальянца.

Пока молодые люди развлекались таким манером, лакеи поджидали их и, растянув рот от уха до уха, с удовольствием наблюдали за ссорой молодых господ.

— Вперед! — гаркнул Петр и вытащил из кобуры, притороченной к седлу, оба пистолета. — Кто обернется, первым получит пулю в лоб!

Поехали дальше. Теперь Петр уже не выпускал пистолетов из рук. Красные спины лакеев снова оцепенели и сжались.

— Прости меня, Петр, — прошептал удрученный Джованни. — Я в самом деле идиот.

— Оба мы идиоты, — отозвался Петр. — Об этих аккредитивах мы должны были позаботиться, когда сидели в той Льготе. Но когда ты захвачен мыслью покорить мир, такие пустяки ускользают, вот в чем дело. Ты знаешь, о чем я думал, пока мы не въехали в эту топь? Что самый большой враг человечества — это римский папа. Захватив власть, мы должны будем первым укротить и поставить на колени его. Потом объединим Италию, а уж во вторую очередь — Европу. Каррамба, не просиди я полтора года в Српно, как бы я уже преуспел!

— Перестань, — попросил Джованни. — Думай лучше о том, что нам делать сейчас, здесь, на месте.

— Сейчас нужно добраться до Вены, потом продать коляску и все вещи, заплатить лакеям и немедленно их уволить, — предложил Петр.

— Об этом позаботится дядюшка Отто, — уверил Джованни и опять развеселился как дитя. — Он в таких делах разбирается, знает, сколько платят лакеям, а может, за карету с вещами и сам даст хорошую цену, у него денег куры не клюют, и ему незачем меня обманывать, а когда мы все проверим, может, еще и окажется, что этих аккредитивов вообще в седле не было и что отец схоронил их где-нибудь в карете, может, в шкатулке с драгоценностями, откуда мне знать. Спокойно все осмотрим, лучше всего у Гайнесбургов во дворе, а если ничего не окажется, дядюшка Отто замолвит за меня словечко у венского банкира, чтоб тот дал мне денег и без аккредитива. Ну, а если не выйдет, выручки от продажи нам хватит, чтобы добраться до дядюшки Танкреда. Ничего страшного, Петр, мы спасены!

— Факт? — переспросил Петр.

— Факт! — подтвердил Джованни. — Ты вообще представляешь, сколько мы с собой везем? В шкатулке, помимо прочего, перстень Цезаря Борджа, в нем — бриллиант с голубиное яйцо, а еще собольи шубы, и бесценные картины, которые падре хранил при себе свернутыми в рулонах, среди них — подлинная «Мона Лиза» кисти божественного Леонардо, и золотые слитки, и рукопись Диоскорида Педания, за которую в свое время падре заплатил такие деньги, что всем чертям сделалось тошно.

Так ехали они все дальше и дальше, пока не добрались до Вены.

Город, называемый также Виндобона или Флавиана, был небольшой, но добротный и безукоризненно чистый, поскольку от домов, расположенных вблизи Дуная, помои по трубам отводились прямо в реку, а от домов, стоявших далеко от берега, — в особые закрытые рвы, называемые сенкрубнами, или выгребными ямами; вольного разгуливания поросят по улицам здесь не терпели. Город был укреплен валами и стенами, рвами, насыпями и бастионами, столь основательными, что в свое время они играючи выдержали напор лютых орд турецкого султана, так что тому пришлось с позором воротиться восвояси с сотней тысяч военного люда. Высокая башня епископского храма святого Стефана слыла главным украшением и ориентиром Вены, которая, впрочем, во всем, вплоть до упомянутых выше достопримечательностей, была обычным городом, с четырьмя большими рыночными площадями; на одном из рынков продавался хлеб, на другом — фрукты и коренья, на третьем — рыба, а на четвертом, так называемом новом, — зерно. Перед укреплениями, как мы говорили выше, протекала река Дунай, самая широкая, самая глубокая и самая стремительная изо всех европейских рек, и через нее было перекинуто несколько деревянных мостов, самый большой из которых вел к главным воротам города, называвшимся Замковыми; этот мост был знаменит тем, что каждый год, во время ледохода, обрушивался в воду и через Угорскую землю несся до самого Скифского моря (тогда оно еще не называлось Черным), куда Дунай и впадает; несколько лет назад во время такого разрушения на этом злополучном мосту лишился жизни сам господин Иоахим из Градца, канцлер Королевства Чешского.

Петр с Джованни проехали по этому мосту, на сей раз капитально отремонтированному, опять-таки заняв место во главе процессии, и оттуда, поскольку Джованни хорошо держал в памяти топографию Вены, уверенно добрались до просторной площади, раскинувшейся перед иезуитской коллегией; там продавали хлеб, но лучшим украшением площади являлся удачно поставленный и пышно отделанный дворец семьи барона Гайнесбурга; построенный в итальянском стиле по образцу прославленного palazzo Diamanti[31] в Ферраре, он отличался от него лишь тем, что вместо мраморных, в форме алмаза обтесанных пластин на фасаде феррарского дворца, здесь, применительно к скромным венским масштабам, алмазы были только изображены темно-коричневой и беловатой краской на светлой штукатурке; но и это выполнено было очень и очень хорошо. Увы, радость обоих путников, достигших первой значительной цели своего путешествия, была омрачена одним непредвиденным обстоятельством: все окна великолепного здания оказались закрыты деревянными ставнями, так что создавалось впечатление пустоты и заброшенности; впечатление это усилилось у путников при виде запертых ворот; даже после того, как Джованни постучал по этим воротам бронзовой ручкой в форме головы тритона, дом остался безмолвным и тихим, и только когда он обрушил на ворота целый град ударов, а Петр громыхнул по ним рукоятками своих пистолетов, да так, что один их них выстрелил и повредил изображение амура, сидящего на карнизе, в левой створке ворот открылось зарешеченное оконце, из которого по частям, поскольку окошко было маленькое, высунулось взбешенное мужское лицо, сперва — глаза, а потом губы; на венском диалекте эти губы прошамкали нечто о хулиганах, бандитах, негодяях, на которых он, говорящий, пошлет бирючей, надсмотрщиков и так далее.