И на это Петр — к несказанному удивлению пана Войти, которому не доводилось до сих пор слышать ничего равного по смелости, — ответил, что он вовсе не уверен, что в Библии написана одна лишь чистая правда, но если пана Сыхровского волнует это высказывание об остановившемся Солнце, то пусть он поймет, что даже если бы теория о вращении Земли вокруг Солнца получила всеобщее признание и никто уже не сомневался бы в ее достоверности, люди все равно не перестали бы говорить, что Солнце всходит и заходит — ведь нельзя же выразиться иначе? Нельзя же сказать, что наша половина земного шара приклонилась к Солнцу или отклонилась от него? Нелепица получается. И если для пана Войти это существенно, то он спокойно может по-прежнему считать выражение «и остановилось Солнце», которое мы находим в Книге Иисуса Навина, в главе десятой, в стихе тринадцатом, обычной языковой неточностью.

— Понимаю, отлично понимаю! — радостно воскликнул пан Войти. — На самом деле речь тут о Земле, это она остановилась, но людям кажется, будто останавливается Солнце, поэтому в Библии ради краткости и вящей убедительности сказано, что остановилось Солнце.

— Нет, и Земля тоже не останавливалась, — возразил Петр и спросил у пана Войти, в состоянии ли он представить себе хоть на мгновение, что произошло бы, если бы Земля вдруг стала неподвижной? Разве ему не случалось наблюдать, что бывает, когда служанка, несущая поднос с посудой, вдруг замедлит свой стремительный шаг и замрет на месте? Остановится только одна она, а посуда не прекратит движения и посыплется с подноса наземь. Точно так и с Землей: если бы она вдруг остановилась, то все, что есть на свете, сорвалось бы с места, и Иисус тоже улетел бы вместе со своими вояками, выброшенный в мировое пространство, а вместе с ними улетели бы и короли аморрейские, и город Гаваон, и деревья, и твари земные, и реки, и моря опустели бы разом. Нет, никогда, никогда ничего подобного на Земле не случалось.

— А что же случалось? — в полной растерянности спросил пан Войти. — Не останавливалось Солнце, и Земля тоже не останавливалась — чему же тогда верить, если даже на Библию нельзя положиться?

— Верить нужно собственному разуму, — сказал Петр. — Негоже толковать Писание рабски и дословно: библейские тексты необходимо понимать метафорически и с определенной оговоркой, а если церковь этому противится и настаивает на своих буквоедских толкованиях, — это преступная глупость, которая причинила нам больше бед и несчастий, нежели мор, оспа и все прочие напасти, вместе взятые. Не останавливалось Солнце, потому что оно неподвижно и уже поэтому останавливаться не может; не останавливалась и Земля, потому что за сим последовало бы невообразимое, — так что же тогда останавливалось? Остановилось Время, уважаемый пан Сыхровский, но и Время остановилось только по видимости и то лишь благодаря тому, что Иисус Навин со своим войском развил такую бешеную и отчаянную военную деятельность, что за очень короткое время, скажем, за несколько минут, перебил столько неприятелей, сколько при рассудительном ведении войны убивают за целые часы. А поскольку движение времени мы измеряем видимым нам движением Солнца, то библейский хроникер и написал, что остановилось Солнце. Если бы люди умели рассуждать, повсюду воцарился бы мир и покой, и не был бы сожжен Джордано Бруно, протестанты и католики могли бы сложить оружие, и человечество, столетиями терзаемое религиозными раздорами, получило бы возможность заняться более серьезными и полезными делами.

Пока они так развлекались, по стране прокатились события тревожные и недобрые, так что замок Српно, мрачный и пользующийся дурной репутацией, парадоксальным образом сделался островком спокойствия и мира, уцелевшим посреди разбушевавшегося моря. Судя по сообщениям и слухам, передаваемым случайными людьми, мимоходом заглянувшими в крепость, за последний год император сильно сдал и позволял себе поступки, противоречившие здравому смыслу и с неизбежностью приближавшие трагическую развязку. Так, помимо всего прочего, он якобы пригласил в Чехию иноземных наемников, чтобы те охраняли его безопасность, а наемники, не получив обещанной мзды, начали возмещать убытки грабежом деревень и даже целых городов. Однажды, где-то в декабре, к вечеру дождливого, но вполне теплого дня, в Српно объявился бродячий музыкант — великий искусник, поскольку умел играть на пяти инструментах одновременно: на флейте, кобзе, лютне, барабане и на треугольнике, что совершал с помощью рук, ног и губ; от него они узнали, что император обезумел и велел всем придворным выколоть глаза и вырвать языки.

Спустя день после появления музыканта в Српно приехал купец, который подтвердил, что события, разыгравшиеся наверху, ошеломительны, потрясающи и грандиозны, но завершились они в конечном счете иначе и много спокойнее, чем того жаждала людская молва; обошлось без ослеплений и лишения языков; просто-напросто император отрекся от престола и удалился на покой, зато призвал своего брата, чтобы тот принял его скипетр. А бродячий горшечник, один из тех, кто в свое время покупал у пана Янека превосходную замазку для горшков, привез об этом отречении удивительные подробности: выходило так, что сперва император приказал срыть весь пражский Град, включая храм святого Вита. Подобных слухов становилось все больше и больше, так что пан Войти — треугольничек снова резко обозначился на его лбу — приказал оседлать коня и отправился в стольный град, чтобы справиться, сколько во всем том есть правды.

Воротился он четыре дня спустя, очень встревоженный. Как оказалось, сведения, просочившиеся в Српно, были сильно преувеличены и перевраны, но доля правды в них содержалась. Петра, сказал он, конечно, заинтересует, что ужасные события, произошедшие в Праге, как-то связаны с его собственной историей, вернее, с историей его покойного отца.

— Как называлась та проклятая вещица, которую император вымогал у пана Янека и которую пан Янек отказывался ему передать так упрямо, что предпочел погибнуть, только бы не пойти на это?

— Философский камень, — напомнил Петр.

— Ну, разумеется. Философский камень.

Так вот, после смерти пана Янека император не прекратил поиски этого Камня, хотя они были связаны с огромными разрушениями. Домишко пана Янека, Петрова родителя, он приказал разобрать столь основательно, что от него осталась только груда камней, но эти камни он тоже повелел разбить на куски, поглядеть, не скрыто ли чего внутри, а деревья в саду он велел не рубить, а вырывать с корнем, почву в саду перелопатить на глубину четырех локтей; разумеется, все это пан Войти установил только по слухам, поскольку на месте их дома стоит уже другой, новехонький; когда императору найти ничего не удалось, груду разбитых камней и пядь развороченной земли продали с молотка в счет возмещения долгов пана Янека; пану Войти это было любопытно узнать, поскольку все косвенно касалось любезного его сердцу Петра, потому он рассказал ему все с такими подробностями. Император искал Камень с большим размахом, а посему повелел обследовать и разорить даже маленькое кладбище, где была похоронена жена пана Янека, разрушить костел Девы Марии Заступницы, где — понаслышке — пан Янек незадолго до своей кончины отстоял утреннюю мессу, и кабак, куда он после этой мессы заглянул выпить пива. Сдается, что император создал настоящую шпионскую сеть, сыщики обнюхали каждый шаг, совершенный паном Янеком в последние дни жизни перед арестом; ну а когда один усердный человек припомнил, что почти перед самой аудиенцией пана Янека видели в храме святого Вита, император тут же послал свору сыщиков, и те под его личным наблюдением принялись разрушать храм, взламывать каменный пол, открывать гробницы, разрушать алтари, орган, церковные кафедры и все прочее. Причетника, который воспротивился этому варварству, император заточил в башню, а позже в эту башню переправляли всех, кто отважился прошептать хотя бы одно словечко протеста против такого буйства. Выкалывали при этом кому-нибудь глаза, вырывали языки — это пану Войти неизвестно; твердо одно — жить в пражском Граде становилось все опаснее, пока на помощь не явился срочно призванный брат императора, который в те годы пребывал неподалеку, в Оломоуце на Мораве. Только он смог обезвредить несчастного безумца, заперев его в башне; одновременно он выпустил на свободу всех заключенных, поскольку это были в большинстве своем невинные люди, брошенные в тюрьму по приказу императора и его фаворитов без суда и следствия.