Валерия Герасимовна вздыхает. А мы, глядя на неё, седеющую, моложавую, думаем о том, что, вероятно, нелегко было ей, молодой, красивой, отказаться от счастья. Но, с другой стороны, неизвестно, кем стали бы её дети, не принеси она себя «в жертву»?

А сейчас она может гордиться ими: один сын – врач, другой – инженер, а дочь – учительница.

Сложное это дело – решить судьбу детей. И не всегда, может быть, следует идти на поводу их эгоистических побуждений. Случается, что и неродной отец окажется для них лучше родного. Но бывает и так, что попадётся детям такой отец, что было бы им лучше жить только с матерью.

Вновь заходит разговор о детях, о том, как сложен и противоречив бывает порой внутренний мир мальчишек тринадцати-четырнадцати лет. Валерия Герасимовна уверяет, что работа с мальчиками ей даёт большее удовлетворение:

– Мальчики живее реагируют на окружающее. Мальчишке, тому до всего дело. Он «может не знать, что задано на завтра в школе, но он знает, какая температура воздуха была вчера в Антарктиде и сколько тонн груза способен поднять своим хоботом африканский слон».

Приведённые Валерией Герасимовной слова писателя Льва Кассиля вызывают улыбку. По лицам, вдруг потеплевшим, видно, как смягчаются ожесточённые сердца пап и мам. Теперь им уже не кажутся собственные чада столь безнадёжными, они начинают верить в то хорошее, что заложено в них.

И вероятно, не один отец, возвращаясь в тот вечер домой, по дороге из школы вспомнит свои мальчишеские годы и, может быть, испытывая угрызения совести, что не всегда с должным вниманием относился к сыну, даст себе слово быть не столько строгим судьёй его, сколько близким другом.

А мне почему-то кажется, что Валерия Герасимовна не зря под конец принялась хвалить своих мальчишек. Ей хотелось сгладить то тягостное впечатление от собрания, которое кое у кого из нас могло остаться.

Только с Валей миновала опасность (по геометрии он принёс уже две «четвёрки»), как с Олей стало твориться что-то неладное. Она совершенно перестала заниматься. Если раньше у неё еле хватало времени, чтобы справиться с домашними заданиями, то теперь она сидит над ними час-два, не больше. Результаты не замедлили сказаться. Заглянула в её дневник и глазам своим не поверила. Одни «тройки»! Редко-редко промелькнёт «четвёрка», есть и «двойки».

Сама Оля, кажется, ничуть не обеспокоена тем, что её школьные дела плохи. Но, видя мою тревогу, старается делать так, чтобы мне заметно было её усердие. Готовить уроки садится в той комнате, где я занимаюсь своими делами. Раскладывает на столе учебники, решает задачи, пишет упражнения по русскому языку, но не проходит и часа, как она собирает книги со стола, укладывает их в портфель и говорит:

– Нам сегодня, мама, мало задали. Я всё уже приготовила…

И охотно идёт в магазин за хлебом или выполняет какое-нибудь другое моё поручение. От неё не услышишь теперь, что ей некогда, что у неё уроки не готовы. А раньше, бывало, зайдёшь в детскую, сидит девчонка над задачами, нервничает, что не успеет решить их до школы. Какой уж тут магазин!

Сколько раз, бывало, Таня, придя из школы, возмущалась беспорядком в квартире:

– А Лелька полдня что делала?! Неужели не могла прибрать?!

– У неё уроков много было…

Теперь мне уже не приходится брать Олю под свою защиту. Наоборот, видя в руках её веник, я говорю:

– Повтори-ка лучше правила по грамматике. По-моему, ты не твёрдо знаешь их. А пол потом подметёшь!

Боюсь, что это моё постоянное беспокойство за школьные дела Оли только во вред ей. В самом деле, если мама так встревожена «двойками» дочери, то самой дочке можно не волноваться за них.

Но в чём всё-таки дело? Почему Оля охладела к учёбе? Ведь училась же она до сих пор хорошо. Мысли об Оле не дают мне покоя. Я уже сходила в школу, поговорила с классной руководительницей. Она тоже в недоумении.

На парте Оля сидит с девочкой из нашего же дома. Девочка нравится мне: скромная, тихая, но учится посредственно, и способности у неё, вероятно, средние, и по дому занята очень – мать работает, на руках девочки братишка.

«Уж не в этой ли дружбе дело?» – тревожно думаю я, наблюдая увлечение Оли новой подругой. Может быть, она не хочет учиться лучше той девочки, которая ей нравится, с которой она дружна?

Я оказываюсь права в своих опасениях. Приходит Оля домой и докладывает, что её и Катю спрашивали по естествознанию. Катя получила «три».

– А ты?

– Тоже «три»…

– Но ты же хорошо подготовилась! – не сдержав раздражения, восклицаю я. Меня задевает, что Оля, приготовив урок под моим наблюдением и, по моему мнению, на «отлично», получила только «тройку».

– А что я буду выхваляться?! Да?! Катя получила «три», а я получу «пять»? – в запальчивости кричит Оля.

– Лелька, ты, Лелька! – только и нахожу я что сказать. – Да разве так можно понимать дружбу! В ней надо всегда равняться на лучшего!

– А Катя во сто раз лучше меня! – продолжает кричать Оля, и мелкие бисеринки слез сыплются из её глаз. Видно, что ей уже и самой невмоготу.

Я привлекаю Олю к себе, усаживаю её на свои колени, и мы с ней выясняем, какая дружба может считаться на стоящей. Приходим к такому решению: во всём, что касается помощи мне, Оля будет равняться по Кате, а в учёбе Катя постарается не отставать от Оли. И чтобы Кате было легче учиться, Оля вместе с ней будет готовить уроки.

Кончается первое полугодие. Наши школьники приналегли на занятия. Особенно усердно сидит за книгами Оля. Меня беспокоит, что она почти не бывает на воздухе, но выгнать её на улицу невозможно.

– Ну да! Не хватает только того, чтобы я «четвёрку» получила! – говорит она, когда я пытаюсь выдворить её из дому.

Оля по-прежнему дружна с Катей. Я рада, что та опасность, которая нависла над Олей в начале их дружбы, миновала. Но как важно было вовремя установить причину «болезни»!

Размышляя над этим, я думаю – всегда ли «двойка» является тем действенным средством, к которому надо прибегать, чтобы подстегнуть нерадивого ученика? Ведь в арсенале школы есть и другие средства, чтобы помочь споткнувшемуся ребёнку. Между тем как часто многие учителя, не задумываясь над тем, почему ученик плохо ответил урок, и приписывая это только лени, с чистой совестью ставят в журнале «двойку».

Нередко за первой «двойкой» следует вторая, третья. Ребёнок теряет веру в себя. А иногда и озлобляется. Тогда ему уже гораздо труднее бывает помочь…

Мне вспоминается история с Таней, которая приключилась с ней, когда Таня была в седьмом классе. Таня вдруг принесла из школы одну за другой три «двойки» по математике. Всё началось, конечно, исподволь. Таня болела, отстала и, отчаявшись наверстать упущенное, совсем перестала заниматься. В результате у неё возникло непреодолимое отвращение к математике. Наша вина с мужем была в том, что мы своевременно не обратили на это внимания и не приняли должных мер.

Школа забила тревогу. Меня вызвал директор, и немало справедливых упрёков услышала я от него. Потом в учительскую позвали Таню. Все учителя, как один, жаловались на неё (по другим предметам она тоже из чувства протеста «схватила» несколько двоек!), стыдили, упрекали.

Я молчала. Мне было и жаль девочку, перед которой я чувствовала свою вину, и в то же время я хотела дать понять Тане, что разделяю негодование учителей. Когда Тане разрешено было покинуть учительскую, она обернулась в дверях, метнула на меня взгляд затравленного зверька и, сдерживая слёзы, сказала:

– Ну, пойдём, мама!

Ничего мне не хотелось больше, как встать и пойти за Таней, чтобы поговорить с ней спокойно, ласково. Но директор школы попросил меня задержаться. Могла ли я ослушаться человека, который вместе со мной был озабочен судьбой моей дочери? Таня ушла, а я осталась. Как я жалела потом об этом! Может быть, по дороге к дому мы с ней хорошо, по душам поговорили бы? А то, когда я вернулась из школы домой и хотела приласкать её, она оттолкнула мою руку и выбежала из комнаты.