Как ни велики были боярские вотчины, основную часть населения Руси составляли не боярские холопы, а свободные "черносошные" крестьяне, жившие на землях великого князя. Как в прежние времена, крестьяне жили общинными "мирами" – маленькими деревнями в несколько домов, и некоторые из этих "миров" по-прежнему пахали на подсеках – вырубленных и выжженных участках леса. На подсеке все работы производились вместе, вместе рубили лес и вместе пахали – пней при этом не корчевали, и это вызывало удивление иностранцев, привыкших к ровным полям Европы. В XVI веке большая часть лесов была уже сведена и крестьянам приходилось пахать на старых подсеках, "пустошах". Теперь пахари могли работать и в одиночку; там, где земли не хватало, поля были разделены на семейные наделы, но время от времени переделялись. Это была обычная система земледелия, бытовавшая во всех странах в эпоху расселения земледельцев и освоения лесов. Однако в Западной Европе эта эпоха первоначальной колонизации пришлась на I тысячелетие до нашей эры, а на Русь она пришла много позже, поэтому община с переделами была давно забыта на Западе, там восторжествовала частная собственность – а на Руси сохранился коллективизм и общинный быт.

Многие работы проводились общинниками коллективно – этот обычай назывался "помочи". Все вместе строили дома, вывозили навоз на поля, косили; если в семье заболел кормилец, то вся община помогала пахать его поле. Женщины вместе трепали лен, пряли, рубили капусту; молодежь после таких работ устраивала вечеринки, "капустки" и "посиделки" с песнями и плясками до глубокой ночи – потом в дом вносили солому и устраивались спать попарно; если девушке не нравился доставшийся ей парень, то она пряталась от него на печи – это называлось "дае гарбуза". Детей, которые рождались после такой "капустки", называли "капустничками", и поскольку отец ребенка был неизвестен, то говорили, что их нашли в капусте. Сыновей женили в 16-18 лет, а дочерей в 12-13, причем свадьбу праздновала вся община: деревня жениха разыгрывала "набег" на деревню невесты с целью ее "украсть"; жених назывался "князем", его сопровождала "дружина" во главе с "боярами" и "тысяцким", знаменосец-"хорунжий" нес знамя. Община невесты делала вид, что обороняется; навстречу жениху выходили парни с дубинками и начинались переговоры; в конце концов, жених "выкупал" невесту у парней и у братьев; родители невесты по перенятому у татар обычаю получали калым – однако этот выкуп был не столь велик, как у мусульман. Укрытую покрывалом невесту усаживали в повозку – ее лица никто не видел, и поэтому-то девушку и называли "не веста", "неизвестная". Жених трижды обходил вокруг повозки и, слегка ударяя невесту кнутом, говорил: "Оставь отцовское, прими мое!" – вероятно, этот обычай и имел в виду Герберштейн, когда писал, что русские женщины считают побои символом любви. Свадьба заканчивалась трехдневным пиром, в котором участвовала вся деревня; на такой пир в прошлом веке уходило 20-30 ведер водки – но в XVI столетии крестьяне пили не водку, а мед и пиво. Татарские обычаи отозвались на Руси запрещением крестьянам пить спиртное во все дни, кроме свадеб и больших праздников, – тогда, на Рождество, Пасху, Троицу, вся деревня собиралась на пир-братание, "братчину"; возле деревенской часовни ставили столы, выносили иконы и, помолившись, приступали к пиршеству. На братчинах мирили поссорившихся и творили общинный суд; выбирали старосту и десятского. Волостелям и их людям было запрещено приходить на братчины без приглашения, просить угощение и вмешиваться в дела общины: "Если же кто позовет к себе тиуна или доводчика пить на пир или на братчину, то они, пивши, тут не ночуют, ночуют в другой деревне и насадок с пиров и братчин не берут".

Братчина судила по мелким проступкам; серьезные дела решал волостель – "но без старосты и без лучших людей волостель и его тиун суда не судят", говорят грамоты. Налоги собирал даньщик вместе со старостой, сверяясь с "переписной книгой", где были переписаны все дворы с количеством пахотной земли, высеиваемого хлеба и скашиваемого сена, а также указывалось, сколько надо платить "дани" и "корма". Даньщик не смел взять больше положенного, однако если со времен переписи какой-то хозяин умер, то до новой переписи "мир" должен был платить за него. Налоги составляли около четверти урожая, и крестьяне жили довольно зажиточно, средняя семья имела 2-3 коровы, 3-4 лошади и 12-15 десятин пашни – в 4-5 раз больше, чем в конце XIX века! Однако приходилось много работать, если в прежние времена на подсеке урожай достигал сам-10, то в поле он был втрое меньше; поля надо было удобрять навозом и чередовать культуры: так появилась трехпольная система, когда один год сеяли озимую рожь, другой год – яровые культуры, а на третий год оставляли землю под паром. Перед посевом поле пахали три раза специальной сохой с отвалом, которая не просто царапала землю, как раньше, а переворачивала пласты – но и при всех этих новшествах земля быстро "выпахивалась", и через 20-30 лет надо было искать новые поля – если они еще оставались в округе.

Короткое северное лето не давало крестьянину времени для отдыха, и в страду работали от восхода до заката. Крестьяне не знали, что такое роскошь; избы были маленькими, в одну комнату, одежда – домотканные рубахи, но на ногах носили сапоги, а не лапти, как позже. Грамотный крестьянин был редкостью, развлечения были грубыми: ходившие по деревням скоморохи устраивали схватки с прирученными медведями, показывали "блудные" представления и "сквернословили". Русское "сквернословие" состояло в основном из татарских слов, которые из-за ненависти, которую питали к татарам на Руси, прибрели ругательный смысл: голова – "башка", старуха – "карга", старик – "бабай", здоровяк – "болван"; тюркское выражение "бель мес" ("не понимаю") превратилось в "балбеса".

Сродни скоморохам были юродивые, собратья восточных дервишей. "Они ходят совершенно нагими даже зимой в самые сильные морозы, – свидетельствует заезжий иноземец, – посреди тела перевязаны лохмотьями, а многие еще с веригами на шее… Их считают пророками и весьма святыми мужами, поэтому и дозволяют им говорить свободно, все, что хотят, хотя бы даже о самом боге… Вот почему блаженных народ очень любит, ибо они… указывают на недостатки знатных, о которых никто другой и говорить не смеет…"

Любимым развлечением были кулачные бои: на масленицу одна деревня выходила на другую драться на кулаках, и дрались до крови, бывали и убитые. Суд тоже часто сводился к поединку на кулаках – хотя Иван III издал Судебник с писаными законами. В семье суд и расправу творил муж: "Если жена, или сын или дочь слова и приказания не слушают, – говорит "Домострой", – не боятся, не делают того, что муж, отец или мать повелевают, то их плетью постегать, смотря по вине; а бить их наедине, не при людях наказывать. За какую-либо вину не бить по уху, по лицу, под сердце кулаком, пинком, не колотить посохом, ничем железным и деревянным не ударять. Тот, кто в сердцах так бьет, может большой вред причинить: слепоту, глухоту, повреждение руки или ноги. Должно бить плетью: и разумно, и больно, и страшно, и здорово. Когда вина велика, когда ослушание или небрежение было значительное, то снять рубашку и плеткой вежливенько побить, за руки держа, да, побив, чтобы гнева не было, сказать ласковое слово".

Дела с образованием обстояли плохо у всех сословий: половина бояр не могла "руку к письму приложить". "А преж всего в Российском царстве многие училища бывали, грамоте и писати, и пети гораздо много было…" – жаловались священники на церковном соборе. Центрами грамотности оставались монастыри: там хранились книги, уцелевшие еще со времен нашествия, сборники "греческой премудрости"; один из таких сборников, "Шестоднев" Иоанна Болгарина, содержал выдержки из Аристотеля, Платона и Демокрита. Из Византии пришли на Русь и начатки математических знаний; таблица умножения называлась "счет греческих купцов", а числа записывали на греческий манер, с помощью букв. Так же, как в Греции, самым популярным чтением были жития святых; Русь продолжала питаться греческой культурой, и монахи ездили учиться в Грецию, где на горе Афон располагались знаменитые монастыри.