Поднимай бревна, кричит Тамаш Фойя, начальник отдела (у которого младшая сестра в министерстве и т. д., и даже якобы и т. д.). Обитатели крепости застыли в молчании. Им страшно. Сильно стреляют. Не бойтесь, восклицает Фойя и выступает вперед. Стучат молотки и гремят, бренчат цепи, которыми обхватывают бревно. Не бойтесь, восклицает бравый Фойя. и никто не смеет бояться. По шлему нач. отдела щелкает пуля, сбивая серебряный гребень. Тамаш, уйди оттуда. Сейчас. И наклоняется, чтобы помочь поднять другое бревно. И застывает, нагнувшись, будто окаменев. Тамаш, кричит потрясенный Байттрок. Тамаш стоит, опустившись на одно колено. Шлем скатывается у него с головы, длинные седеющие волосы падают на лицо. Байттрок бросается наверх к открытому пролому и относит Тамаша на руках. Кладет его в углу у подножия башни. Дайте фонарь. Лицо у Тамаша Фойи стало как восковое. По бороде струится кровь и капает на стол и, пропитав скатерть, дальше на пол, на ковер, гармонирующий (по цвету) со скатертью. Тамаш, восклицает Байттрок, ты можешь говорить, и смотрит на него глазами, полными слез. Могу, с трудом произносит Тамаш. Сражайтесь за… — голова его никнет, он откидывается назад.

Что здесь такое, восклицает Хорват. Товарищ, говорит кто-то дрожащим голосом, в эту минуту выстрелом убит начальник отдела товарищ Фойя. Его как раз проносят на носилках для камней. Ноги повисли. Руки без перчаток сложены на нагруднике. Байттрок идет позади, неся его шлем. Умер? — спрашивает Хорват. Умер, печально отвечает все тот же кто-то. Сражайтесь дальше, восклицает партийный секретарь. Он снимает свой стальной шлем. Подходит к нач. отдела и безмолвно, со скорбью смотрит на него. Господи, упокой его душу! Стань перед Господом Богом, Тамаш Фойя, покажи свою окровавленную рану и укажи на эту крепость! С непокрытой головой, сокрушенно смотрит он им вслед до тех пор, пока фонарь не исчезает за углом. Томчани в это время возится со связкой каната. Товарищи! Это нам может быть полезно. По идее, в 903-й комнате есть шкаф, точнее есть шкаф, в котором, по идее, скрываются чрезвычайно ценные, относящиеся к параметрическому программированию сведения. Скрываются ли? Скрываются. Товарищ Пек опирается на пепельницу Имре. Если бы я был кош-шечкой, я бы от радости стал гоняться за собственным хвостом. Хорват смотрит, смотрит, потом обращается к занятому возней парню. Не бойся, тяни как следует — канат не колбаса! Берись крепче, черт подери! Тяни так, будто… турецкого султана тянешь на виселицу. Друг Беверли подпискивает. (Чуточку провоцирует.) Поверьте, товарищи, Картер тоже делает только то, что диктует ему крупный капитал.

Обитатели крепости с раскрасневшимися лицами мчатся в вихре сражения. Ступени осадных лестниц уже стали скользкими от крови, вокруг лестниц стена окрасилась в пурпурный цвет. Внизу росли кровавые груды раненых и мертвецов. В смертельной битве трудно сориентироваться, усложняется система отношений, и, например, случается так, что двое из одного лагеря кидаются друг на друга, и пока Байттрок колет, режет, рубит саблей заклятого врага, топорик в его руке обращен в сторону Хорвата; что же мы видим здесь: неизбежную междоусобицу политического и хозяйственного руководителей или узкий личностный конфликт? (Женщины?) И так же, как враждуют боевые товарищи, братаются воюющие друг против друга. Товарищ Брандхубер взбегает теперь по лестнице, держа над головой круглый легкий плетеный щит, из-под которого только иногда поблескивают белки его глаз. Поднявшись на высоту одной сажени, он весь съеживается, сгибается и лезет дальше. Лезь, лезь, черномазый, дай полюбуюсь на твою губастую рожу, подбадривает Хорват. И вот черный барс взбирается вверх. Партийный секретарь рывком опускает забрало. Как раз вовремя. Брандхубер, выпрямившись, взмахнул пикой, но туг же сломал ее о стальной подбородок шлема. Что теперь будет? Лязгает кирка, и нападающий, упав с лестницы, летит вниз головой — или уже без нее?

Наша сила в единстве, Миклош, шепчет товарищ Брандхубер. Не будем повторять старые ошибки, он указывает на шрам на руке партийного секретаря, не подмажешь — не поедешь! Партийный секретарь кивает; ему ли не знать, что политическими связями можно достичь того же самого, что и хозяйственными, что нет такого руководителя, который не учитывал бы политического фактора. Чуть в стороне черным облаком расплывается пороховой дым. Хорват поднимает голову. У него чистый, прямой взгляд. Дорогу талантам, восклицает он, те, кто верят в нас, используют нас, но не зависят от нас, они самостоятельны и все-таки наши люди. На лице у него засохшая струйка крови. Да как же им не зависеть, удивляется Йожеф Брандхубер. О чем это ты, когда один витязь пихает другого в грудь, это можно истолковать как дружескую потасовку или как смертельную угрозу.

А по грудам падших с воем наступают новые и новые отряды. Вопят трубы, грохочут барабаны, боевой клич смешивается наверху с окриками приказов, пушечным ревом, ружейной пальбой, с разрывами снарядов, ржаньем лошадей, хрипом умирающих, скрипом осадных лестниц. Люстру застилает дым. Джакомо беспорядочно вопит, потом к нему присоединяется и друг Беверли. Возле дворца пробили брешь! Безопасность производства! Менеджер-систем! Давай по голове бей, ребята! Я керим! Страхование объемов производства! Я рахим! Развитие! Максимальные прибыли! Дух торгашества! Левантийская торговля! Да славится твой пророк! Регуляторы! Сдавайте крепость! Всех перебью! Волюнтаристы! Капиталисты! Пушкари, стреляйте, только в самую гущу!

Сражение достигло своей решающей фазы. Беседа относительно выровнялась, карты раскрылись, каждый признал свою власть и подверженность влиянию под видом влиятельности, каждый старался подстроиться под уготованную ему роль, борьба перешла в ту обостренную стадию борьбы за статус, когда любой хозяйственный вопрос является политическим. Друг Беверли подтягивается на краю кастрюли и с умным видом выглядывает; Экономичность, интересы народного хозяйства, политика, техническое развитие, безопасность производства, применение мощностей — все это скорее предлог, чем объект борьбы руководителей. Золотистый хомячок сопит. Он устало падает назад, поближе к Джакомо. Этот шельмец как раз справляет нужду.

Товарищ Брандхубер зажал в зубах большой, трепещущий красный флаг, чтобы водрузить его на башне. С древком во рту он немного шепелявит. Интерефы рабофиф, гудит он. Интерефы рабофиф! Оптима-лифафия?! Ефё фего. Товариф-фи! Мы не фтроим оптималифтифескиф планов, а работаем, товариф-фи. Он уже почти достиг башни. Лица бледнеют, гул ужаса проносится в воздухе. Огонь, восклицает партийный секретарь. Тысячи летящих-гремящих-взрывающихся молний. Вой, крики, дым, хлопки, вонь пороха. Секиры, кирки, топорики лязгают о железные крюки лестниц. Башня пошатнулась и с оглушающим треском рухнула. Известковая пыль облаком поднимается над развалинами, а по камням сочится кровь, как вино из раздавленного под прессом винограда.

Постепенно война стихает во всех квадратах стола. Повсюду черные от копоти, окровавленные человеческие останки, воздух сотрясают непрерывные восклицания: эй ва! и медед! Зал заседаний переполнили раненые. Там хлопочут цирюльники и женщины с тазами воды, кусками полотна, корпией, квасцами и арникой. Янка Дороги протягивает Томчани свой платок. Но она так неудачно встала, что парень ее не замечает. Господи, Господи, громко заплакал Томчани, мне выбили глаз¹⁰. К окровавленному лицу он прижимает обгорелый рукав рубахи. Хорват сидит среди других на плетеном стуле, покрытом сермягой. На голени у него зияет такая большая рана, что из нее под стул натекла лужа крови. Не вопи, Томи, прикрикивает он на него. Лучше хоть одноглазому, да с принципами, нежели с обоими глазами, да… И, сжав зубы, терпит, пока цирюльник арникой промывает ему страшную рану на ноге.

Командировки за границу, переводы в провинцию, снятия с повышением, потеря престижа, премии и премийки — небольшая пертурбация власти; как и копоть, грязь, кирпичи, камни и трупы: окровавленные, в изодранной одежде, покрытые копотью, неподвижные. Болван, кричит товарищ Пек чьей-то неловкой руке, пытающейся оказать ему помощь. Из-за своей комплекции товарищ Пек вряд ли участвовал в битве. Он вообще-то раздобыл саблю, шпоры, то-се, но, характерно наклонив голову набок и вперед, лишь немного помахал саблей в воздухе неподалеку от стены, чуть ли не задевая ее, а потом спрятался в «Непсабадшаг» к своим верным хомякам послушать их умных советов. Видя, что смертоубийство стихает, он немного порвал на себе одежду (долой блестки!) и укусил губу так, чтобы выступила кровь. И все же было видно, что он «над схваткой». Как бы мне хотелось однажды пристроиться в кружевных воротничках к какому-нибудь обозу. Вот и хорошо, чавкает Джакомо.