Изменить стиль страницы

Павел Саксонов-Лепше-фон-Штайн

Можайский — 7: завершение

Сериал на бумаге

Завершение _1.jpg

Кроме ремонта церкви, произведен с разрешения городской Управы ремонт здания, в котором помещались могильщики, дворники и прачечная. Вследствие увеличения штата могильщиков, ветхое помещение, где они жили, оказалось невозможно тесным: на 18 квадратных саженях при 3½ аршинах высоты помещались кухня и спальня для 18 могильщиков, кроме того, над нарами на протянутых веревках сушилась мокрая одежда могильщиков, а на русской печи сушились мокрые сапоги. Такое состояние не могло быть дольше терпимо, почему необходимо было немедленно принять меры к устройству отдельного помещения для кухни, столовой и спальни, а также дать отдельную сушилку для просушивания мокрого платья и обуви могильщиков. Недостаток времени и средств заставил решиться утилизировать для спальни могильщиков пустой, ничем незанятый барак, когда-то спешно построенный в холерное время на случай заболевания служащих холерою; к чему и было приступлено немедленно по выходе разрешения городской Управы.

Снаружи оборвана обшивка всего дома; оборвана подшивка потолка; верхний настил снят; чистый и черный полы сняты; перегородки выломаны, сломаны развалившаяся русская печь и пришедшая в ветхость железная печь, сломано ветхое отхожее место: разобран сгнивший люк, и все сделано вновь. Все деревянное здание переконопачено новою паклей с обеих сторон…

Отчет СПб городской санитарной комиссии.

Плодотворная трудом, благородными поступками и здоровыми радостями жизнь — вот основное условие здоровья. Честное стремление быть: для семьи — добрым членом; в своем деле — хорошим исполнителем; для Родины — верным своему долгу гражданином, — дает жизни ценное содержание.

Справочник СПб Градоначальства.

1.

Туман обволакивал площадь Сан-Марко так, что создавалось впечатление, будто он спускается с крыш — прокураций, нового атрия, базилики. На самом же деле он полз от пьяцетты: с Большого канала и лагуны. Площадь — пустынная — была мокра и мрачна, колокольня до половины исчезла из виду.

Приподняв воротник пальто, Можайский поежился: давненько он не был в Венеции и уже позабыл, насколько неприютным может быть этот — пропахший тиной, стоячей водой и нечистотами — город.

«И занесла же меня нелегкая…» — подумал князь и отступил под арки.

Середина марта — в Европе март уже перешагнул за середину[1] — даже на юге выдалась хмурой: с затяжными дождями, низким клочковатым небом, редким солнцем и сильными ветрами. Ветра хотя бы разгоняли туман, но нынешний день оказался исключением: в вышних сферах что-то переменилось, ветер спал, и с лагуны тотчас начало заволакивать.

Настроение у Можайского было ни к черту: он уже несколько дней находился в Венеции, но все еще не продвинулся ни на шаг. Утрами его терроризировали назойливые чиновники, днем раздирали на части торговцы, вечерами — всякие местечковые сумасшедшие, отчего-то славшие и славшие ему приглашения: извольте, мол, принчипе[2], оказать нам честь и так далее.

Проблема возникла из-за того, что о прибытии Можайского невесть как и откуда узнал Джанпьетро Таламини — венецианский репортер и владелец Иль Гадзетино[3]. Этот милый во все остальное время человек написал передовицу, согласно которой выходило, что суа эцелендза[4] — Можайский принчипе — был никто иной, как подлинный герой нашего времени: блестящий офицер, спаситель сотен душ, выдающийся сыщик и криминалист.

«Что, — задавался вопросом Таламини, — привело в наш древний город борца с преступностью из Северной Пальмиры? Ответа нет, но тайна эта — волнующая, интригующая — достойна нашего общего внимания. Ибо, — тут следовала иллюстрация: перепечатка из русской газеты фотографии страшного пожара, — его сиятельство — не тот человек, который занимается пустяками. Из достоверного источника нам стало известно, что речь — ни много и ни мало! — может идти о вовлеченности кого-то из наших важных персон в недавние чудовищные события, посеявшие страх и ужас в столице великой империи! Сами обстоятельства прибытия в наш город его сиятельства — почти без багажа, под именем без титула — дают основательный намек: отнюдь не красоты и зрелища привлекли под сень святого Марка крупнейшего российского эксперта по преступному миру. Мы — читатель должен об этом узнать…»

Впрочем, сам Можайский догадывался, откуда милейший синьор Таламини почерпнул информацию.

«Ну, Сушкин, — прочитав передовицу и в сердцах отшвырнув газету, подумал в тот день Юрий Михайлович, — ну, погоди!»

Всё складывалось не просто плохо, а хуже некуда.

2.

Намерение Можайского выехать заграницу наделало шума. Только, в отличие от почти публичного скандала, вызванного статьей в венецианской газете, столичный шум затронул узкий круг.

Прежде всего, Можайского потребовал к себе фон Нолькен — полицмейстер IV отделения, в которое входил участок Юрия Михайловича.

— Извольте объясниться! — с порога начал Карл Станиславович.

Можайский — неизменно честный до оторопи — оказался в затруднительном положении. Лгать он не хотел, сказать правду — не мог.

Нолькен крутил и так, и этак, щипцы менял на испанские сапоги[5], но Можайский был непреклонен: молчал по существу и только извинялся.

Тогда настала очередь Клейгельса.

Николай Васильевич принял «нашего князя» в своем доме на Гороховой, усадил в удобное кресло, напоил чаем, поинтересовался общим ходом дел — домашних, не служебных — и вообще проявил себя в этой странной беседе не столько начальствующим лицом, сколько старшим товарищем, едва ли даже не отечески снисходительным старшим родственником.

Этот прием — обычно очень эффективный — тронул Можайского, но также не заставил переменить намерения.

— Но объясните хотя бы, что именно вы задумали? — попросил, поглаживая свои знаменитые баки, Николай Васильевич.

Можайский замялся: как и в случае с Нолькеном, лгать он не хотел, а сказать правду не мог. Если только отчасти?

— Николай Васильевич! — решился он наконец. — Не хочу прибегать к моральному шантажу, но вынужден это сделать. Прошу вас, дайте честное слово, что дальше вашего дома сказанное мною не пойдет!

Клейгельс перестал поглаживать баки и нахмурился:

— Вы же понимаете, такое слово я дать не могу.

— То есть вам придется сделать доклад?

— Безусловно.

Ситуация зашла в тупик.

Можайский поблагодарил за чай, поднялся из кресла и покинул особняк на Гороховой.

3.

Далее — уже не в такой благодушной атмосфере — были встречи с Сергеем Эрастовичем[6], с Дмитрием Сергеевичем[7], с Иваном Николаевичем[8].

Сергей Эрастович рвал и метал: он подозревал, что Можайский каким-то образом оказался посвящен в отношения Молжанинова и власти, и совершенно искренне опасался, что Можайский своим неуместным вмешательством — Сергей Эрастович так и выразился: «неуместным вмешательством» — сорвет уже начавшуюся операцию. Однако в чем заключалась операция и что за нужда такая заставила Молжанинова срочно отправиться в Италию, Сергей Эрастович разъяснить отказался. Получилось так, что оба они — и сам Сергей Эрастович, и Можайский — уперлись рогом и словно сговорились стоять насмерть: каждый по свою сторону баррикад.

вернуться

1

Россия жила по Юлианскому календарю, тогда как Италия — по Григорианскому. В России было самое начало марта, в Италии — его середина.

вернуться

2

2 Князь (ит. Principe).

вернуться

3

3 Il Gazzettino — старейшая из существующих поныне венецианских газет. Основана в 1887 году.

вернуться

4

4 Sua Eccelenza — «его сиятельство».

вернуться

5

5 Средневековые орудия пыток.

вернуться

6

6 Зволянским — как с директором Департамента полиции Министерства внутренних дел.

вернуться

7

7 Сипягиным — как с министром внутренних дел.

вернуться

8

8 Дурново — как с председателем совета министров.