В отделе редких книг Библиотеки имени Ленина хранится альбом с гравюрами видов «Мельницы», подмосковной, принадлежащей князю С.М. Голицыну, изданный в Париже в конце первой половины прошлого века. Часть их утрачена – сохранилось всего семнадцать листов из двух с лишним десятков, – бумага сделалась ломкой, края листов помяты, но, вглядываясь в тщательно и с любовью воспроизведенные подробности пейзажей, оживленных добросовестно выписанными фигурками людей и сценками в парке, как бы погружаешься в прошлое, осязаешь жизнь далеких времен. Автору гравюр, художнику Рауху, было, вероятно, наказано передать будни усадьбы: на гравюрах нет ни пышных выездов, ни праздничной толпы. Зритель должен был видеть без помех торжественную красоту умело созданных живописных перспектив, отдельно стоящих вековых дубов, стройных колоннад и портиков дворца, церкви, павильонов и хозяйственных построек, украшенных лоджиями, куполками, лепными деталями.
На первом листе – въезд в усадьбу с торжественными воротами, копирующими, как упоминалось, сооруженные Росси в Павловском парке. По обе стороны ворот тянутся чугунные решетки с декоративными вазами и жирандолями – въезд по вечерам в торжественных случаях щедро освещался фонарями. За широким проемом между центральными колоннами ворот открывается перспектива прямой аллеи с видными вдали дворцом и колокольней церкви. По обе стороны аллеи – кущи парка с отдельными высоко взнесенными кронами старых деревьев. Перед воротами – обширная площадка: подъезжающему к усадьбе предоставлялось еще издали любоваться великолепием монументального въезда и, пожалуй, заранее проникаться почтением к небожителям, в чьи владения он собирался вступать! Надменно, подавляя пришельца своим величием, взирал на него с высоты герб хозяина – эмблема его наследственных прав и священных привилегий…
В сторонку от ворот отъехала пароконная коляска с поднятым верхом. Экипаж пуст, лошади укрыты попонами: седоки, вероятно, отправились на прогулку по парку, кучеру же надо ждать их возвращения. Ему кланяется крестьянин, опирающийся на посох, – не предлагает ли он ему место, где бы поставить лошадей и самому отдохнуть? В аллее – силуэты редких гуляющих, виден разносчик с лотком, у ворот – всадник, завершивший свою прогулку в парке, оттуда же идет франт в сюртуке и светлых панталонах…
Из всего, что воспроизвел художник на этой гравюре, не осталось и следа: как уже говорилось, на месте ворот – людный перекресток с троллейбусной остановкой и автобусами. Впрочем, и сейчас в стороне от проезжей части улицы высится небольшой обелиск, фигурирующий и на гравюре. Однако у него столь плачевный вид, что и определить трудно: старый ли это верстовой столб, какие ставили в старину у выездов поселков и городов, или остаток какого-то памятника? У художника же на одном из фасов обелиска прикреплено что-то вроде металлического венка и вокруг – чугунные двойные цепи на столбах…
На большинстве гравюр хоть где-нибудь да виднеются за деревьями или над другими постройками главки Влахернской церкви. Поставленная в центре усадьбы, рядом с барским домом, венчающим самое высокое место, она была, очевидно, видна отовсюду. Однако современному посетителю не так-то легко угадать в нескладном, квадратном здании, с как бы наугад пробитыми окнами прежнюю церковь, о пышности которой без малого два века пеклись владельцы усадьбы: то возводили колокольню, то перекладывали купол или пристраивали пышные парадные лестницы с трех сторон. Ныне церковь перестроена под общежитие и помещение автобусной станции; колокольня и промежуточная часть, соединявшая ее с основным храмом, снесены. Уцелели от прошлого его облика закругленные углы двухколонных портиков. Но вовсе рядом с ней в неприкосновенности сохранилась ризница необычной формы – это приземистое, круглое, суживающееся кверху здание с далеко выступающим свесом крыши и куполком, с четырьмя симметричными полуциркульными окнами.
Более всего художник любил, как видно, писать пруды в их живописном обрамлении. Он запечатлел аккуратные дорожки, подстриженные кусты, густые опушки и поэтические полянки, склонившиеся над «лоном вод» задумчивые ракиты, тут и там – одинокие могучие дубы и непременно фигурирующие на всех листах, где пруды, – лодочки и даже мачтовые суденышки, боты с тентами, гребцы и катающиеся декольтированные дамы и кавалеры в цилиндрах. По аллеям чинно прогуливаются матери с детьми, парочки – мужчины осторожно ведут своих дам под руку или учтиво раскланиваются, расшаркиваясь и церемонно приподнимая шляпу. Тут же собачки, домашняя птица, в стороне пасутся овечки и даже устрашающе рогатые коровы, опершийся на палку пастушонок любуется подплывшими к берегу лебедями – все как на классической пасторальной картине! На нескольких листах видим художников с мольбертами. Князь, несомненно, приглашал живописцев, чтобы запечатлеть на холсте красоты своей резиденции, и сам автор эстампов, таким образом, увековечивал себя или своих собратьев за работой.
Одна из гравюр – пожалуй, самая насыщенная «документальными» деталями – воспроизводит площадь перед дворцом: внимательно вглядевшись, узнаешь сохранившиеся фрагменты архитектурных сооружений Кузьминок: тут и грифоны, поддерживающие светильники, и начинающаяся от пруда чугунная решетка с лежащими на своих постаментах – теперь уже второй век – львами, с условно львиными мордами, и в правом углу листа – часть портика бывшей церкви. Там, где сейчас стоянка автобусов, изображена запряженная цугом карета: из окошка дверцы выглядывает дама в шляпе с роскошным страусовым пером. Возле гарцует всадник в треуголке, лосинах и ботфортах. Весь задний план занимает скрупулезно выписанный фасад дворца со всеми подробностями декора, даже деталями барельефов фриза. Прорисовано каждое звено цепей, провисших между столбами ограды.
Прекрасна гравюра и с видом Конного двора – одна из самых живописных в альбоме. В водах пруда светлеет отражение фасада; под берегом дремлет причаленная лодка, в тени векового дуба расположился художник в надетой набекрень шляпе с высоченной тульей. Возле двора – несколько групп гуляющих. Они, быть может, ждут часа, когда раковину музыкальной «беседки» заполнят музыканты, назначенные услаждать слух «почтенной публики». А может быть, они вблизи любуются клодтовскими конями, так эффектно поставленными у подножия павильона с дорическими колоннами. И в самом деле, эта центральная «беседка» Конного двора, при своей простоте и лаконичности форм, пленяет завершенностью и гармонией общего вида.
Гравюры уводят нас и в дальние уголки парка, показывают исчезнувшие или перестроенные здания – это целое путешествие в отшумевшее прошлое. Они побуждают нас задуматься над громадностью затраченных тут трудов, вложенных средств и талантов, создавших подлинное произведение искусства. Оно некогда тешило тщеславие и удовлетворяло вкусы одного человека – баловня судьбы, которому довелось родиться владельцем двадцати пяти тысяч «мужских» душ, их семей и убогого достояния, имевшему право присваивать себе плоды их трудов и распоряжаться судьбой. Но летели годы, наслаивались десятилетия, миновал век, и бесследно сгинули старые порядки, непостижимые для пришедших на смену поколений. И в уцелевшей вельможной усадьбе уже видишь не огражденное законом достояние владетельной семьи, а творение рук народа, воплощение его талантов, мастерства и умения, принадлежащее Отечеству, составляющее драгоценную часть великого исторического наследия нации.И мне кажется, что долг каждого поколения – вложить свою лепту в дело сохранения таких жемчужин, как бывшее село Влахернское, Кузьминки тож, восхищавшее москвичей полтора века назад и призванное радовать и услаждать наших потомков!
Спустя семь веков
«Я простился с Новоспасским и еще долго глядел на Москву, величественно обнявшую древние села Кучки; окинул взором окрестные дали и сказал про себя: «Лишите некоторые места отечественных воспоминаний – останутся лишь крутые холмы с прибрежными долинами; лишите воспоминаний памятники какой-либо страны – большая часть представят взору невзглядные громады камней. То же было бы и с этими видами, и с этими памятниками при остуде в нас патриотизма. Нет, места прекрасные вдвойне! Наш взор привык любоваться вами, а сердце вас благословлять: с ваших холмов еще нам веет нашим родным минувшим, достойным памяти, – ваши камни говорят много тому, в ком еще не простыла русская кровь!» – писал Н. Иванчин-Писарев («Утро в Новоспасском». – М., 1841).