Теперь башню отгородили от пруда позднейшие строения, она утеснена со всех сторон так, что и посмотреть на нее как следует стало неоткуда, и все же это удивительное сооружение остается жемчужиной Москвы, архитектурным чудом, заставляющим поражаться искусству и вкусу строителя.

Кстати, о названии пруда. Поганым он стал из-за близости боен, откуда в него стекали отходы. Существует предание, что Петр как-то гневно упомянул о том, что «вор Данилыч», владелец пруда, мог бы его за свой счет вычистить. Умный Меншиков, разумеется, не стал медлить – пруд был мигом вычищен.

Земли на Мясницкой улице Меншиков начал скупать в 1699 году и, постепенно расширив свое владение, создал здесь великолепную усадьбу с дворцом, оранжереями, службами и обширным садом. В 1704 году по его приказу была сломана церковь Архангела Гавриила и приступили к постройке новой, под руководством Ивана Петровича Зарудного. Завершили постройку в невиданно быстрые сроки: освящение церкви состоялось уже в 1707 году.

Смелой и неслыханной была для того времени постройка храма-колокольни, дерзкой мысль – вознести ее надо всем, что было до нее выстроено в Москве: шпиль Меншиковой церкви был выше тридцатисаженной Сухаревой башни и на полторы сажени – самого Ивана Великого! Знай, мол, наших: строил не кто-нибудь, а «полудержавный властелин», взысканный неслыханными милостями, почетом, ставший знатнейшей персоной в государстве, во вчерашнее безродство которого уже невозможно верить…

Москвичи не только должны были отовсюду видеть церковь, зиждителем которой является «Светлейший князь Российский, генералиссимус, Военной коллегии президент, сенатор, Верховного тайного совета член, генерал-губернатор Санкт-Петербургский и Ингерманландский, кавалер орденов Св. Андрея Первозванного и прусского Черного Орла, и прочая и прочая», но она напоминала им о себе курантами: из Англии за изрядные деньги выписаны и установлены в поднебесье знатные часы, отбивающие не только четверти, но производящие в двенадцать часов колокольную музыку, продолжающуюся полчаса.

Но особенно порадел светлейший об уборе храма, о его украшении. Снаружи и изнутри он роскошно декорирован: лепнина, живопись, скульптура… Именно этот поразительный по красоте, изяществу, блеску и богатству, по изумительному чувству меры сплав архитектурных форм с лепниной, росписями и скульптурой позволяет считать автора Меншиковой башни крупнейшим и оригинальным мастером, создателем своего отличного стиля.

Можно, вероятно, согласиться с И.Э. Грабарем, назвавшим Меншикову башню поэтическим дифирамбом красоте русского иконостаса. В самом деле, в ее архитектуре – многое от него. Прогулки молодого Зарудного по Москве не прошли бесследно! На всю жизнь запомнились ему первые впечатления от знакомства с невиданным у себя на родине великолепием иконостасов столичных соборов и церквей: войдешь внутрь, и перед тобой – вызолоченная стена с яркой пестротой ярусов икон, резьбой и росписью тябл, живописное и праздничное видение, способное придать жизнь и блеск полупотемкам под церковными сводами…

Вглядываясь в тонкие резные колонки портика церкви Архангела Гавриила, обрамленного монументальными завитками боковых волют, в пилястры по краям восьмерика, карнизы с полукруглыми завершениями посередине и другие детали фасада, невольно вспоминаешь сооруженные Зарудным иконостасы собора Петропавловской крепости и Преображенского собора в Ревеле (Таллине): там так же перекинута между выступающими коринфскими колонками арка, словно воспроизводящая один из мотивов портика Меншиковой башни.

Пленяют роскошь и вкус ее внутреннего убранства. Зарудный широко применял декоративную скульптуру, вводил неведомые московскому церковному зодчеству кариатиды, убирал стены лепными гирляндами, цветами, покрывал росписью плафоны и простенки. Если оглядеть помещение церкви с хоров – в поле зрения не окажется вершка пространства, свободного от рельефных узоров, картушей, моделированных карнизов, скульптурных головок херувимов, стилизованных эмблем, и это, вместе с необычайностью совмещения церкви с колокольней-башней, заслоняет религиозный характер сооружения, придает ему светский вид. Перед тобой точно дворцовый зал или пышный гражданский монумент, далекий от своего подлинного назначения. Недаром эта постройка вызывала и нарекания ревнителей старых церковных традиций, злорадствовавших по поводу ее недолговременного красования, неугодного, поясняли они, божественному провидению.

Церковь Меншикова в первоначальном виде – с тонким шпилем, увенчанным металлической фигурой Архангела Гавриила и с музыкальными часами, какую мы видим на гравюре А. Зубова 1711 года «Въезд Петра I после Полтавы» или литографии голландца Яна Бликлайта, – простояла всего полтора десятка лет: в 1723 году ее подожгла молния и пожар уничтожил весь верх башни. Шпиль обвалился, упали часы, а колокола – их было пятьдесят – обрушили при падении своды. Впрочем, она и до этого была запущена.

С перенесением столицы в Санкт-Петербург Меншиков перестал интересоваться своей московской башней. Тщетно отписывал ему туда Зарудный, что кровля течет, шпиц, глава и все деревянные строения, где часы, от сырости и гнили грозят падением, иконостас не доделан и народ ропщет, что церковь стоит «аки в запустении», светлейшему было не до того…

Была, кроме того, увезена в Петербург главная святыня храма – икона Богоматери, привезенная Меншиковым из Полоцка, после похода, и написанная, по свидетельству духовенства, самим евангелистом Лукой! После пожара этот образ вынесли в придел Введения Пресвятой Богородицы, построенный по распоряжению Меншикова в память одноименного храма в селе Семеновском, где были похоронены его родители. Образ был отсюда вытребован в 1726 году в Петербург больным князем для его домовой церкви на Васильевском острове. В дальнейшем след этой иконы затерялся. После опалы Меншикова и его ссылки в Березов в 1727 году, «пожитки его были розданы, образ пропал, киота же к нему осталась в Москве», – узнаем мы из записи в церковном синодике, составитель которого, впрочем, осмелился упомянуть, что «Полоцкая богоматерь находится в собственной образной Елизаветы». Так это или нет, очевидно одно: от затеянного великолепия церкви светлейшего ко времени пожара оставалось уже немного, все нуждалось в поновлении и ремонте. Огонь разорил церковь окончательно.

Целых долгих шесть десятилетий церковь не возобновлялась: открытым оставался один Введенский придел. По сведениям географического словаря Щекатова, ее перестроил в 1787 году московский архитектор Гавриил Захарьевич Измайлов. Не стало ни дерзко вознесенного шпиля, ни заморских курантов. Верх башни больше уже не переделывался – мы теперь видим его в Измайловском варианте. Нижние ярусы башни были восстановлены в первоначальном виде. Именно в те годы церковь попала в руки мартинистов: в приходе жили влиятельные масоны – не был ли среди них и друг Василия Баженова И.И. Юшков, для которого он строил дом на Мясницкой, потомок Юшки Урви Хвост? – чем и объясняется характер новой росписи храма, частично дошедшей до нас. То были латинские надписи и мистические эмблемы, столь чуждые православному учению, что против них почти полвека спустя ополчился всемогущий московский митрополит Филарет и в 1852 году добился распоряжения Синода их уничтожить. Однако церковным властям оказалось не так-то легко это осуществить: лишь в 1863 году, после смерти Филарета, эти надписи были стерты, и то частично.

Внутри башни можно и сейчас увидеть не слишком искусно нарисованные на стенах пламенеющее сердце с крыльями, корону на верху столпа, другие изображения. Владыке, кстати, казалась особенно творящей соблазн надпись, сопровождавшая эту корону: «Existimatione nixa» – «утверждена на уважении», тогда как власть монарха – это Филарет внушил себе твердо! – ниспосылается небом и утверждается божественным промыслом! Некоторые надписи не перегружены смыслом: «Candor non loeditus auro» – «белизна не портит золота», или «sine fna» – «без конца», «Ascendit» – «возносится» и тому подобное.