— Ну, вот видите, ваше преподобие, — проговорил пленник, — наше положение начинает становиться рискованным. Извольте же отнестись к делу серьезно.
— О-о! — вскричал с яростью монах. — Я попал в ужасную западню.
— Довольно! — прервал его капитан громовым голосом. — Эта комедия не может продолжаться больше, отец Антонио. Не вы попали в ужасную западню, а, наоборот, я должен был попасть в нее по вашей милости. Я знаю вас с давних пор, и все ваши планы известны мне до мельчайших подробностей. Вы уже давно ведете свою опасную игру. Нельзя служить одновременно и Богу и черту без того, чтобы это рано или поздно не открылось. Я ведь хотел только сделать вам очную ставку с этими честными людьми, чтобы привести вас в смущение и заставить сбросить с себя ту маску ханжества, которую вы постоянно на себя надеваете.
Пораженный резкостью этих слов, монах некоторое время не мог вымолвить ни одного слова, сознавая полную справедливость обращенных к нему упреков. Наконец он поднял голову и, обращаясь к капитану, высокомерно спросил:
— В чем же именно вы меня обвиняете?
Дон Хуан презрительно улыбнулся.
— Я обвиняю вас в том, — ответил он монаху, — что вы намеревались завести отряд, которым я командую, в устроенную вами засаду, где теперь нас поджидают ваши достойные сообщники, чтобы ограбить нас и перебить. Что вы можете на это возразить?
— Ничего, — сухо ответил отец Антонио.
— Вы правы, потому что ваши уверения в своей невиновности не достигли бы цели. Однако, ввиду вашего собственного признания, я не отпущу вас без того, чтобы у вас осталась навсегда память о нашей встрече.
— Будьте осторожнее, капитан: я — слуга церкви, моя одежда делает меня неприкосновенным.
Капитан насмешливо улыбнулся.
— Это не важно, — заметил он иронически, — ее с вас снимут.
Большая часть солдат и погонщиков, проснувшихся от слишком громкого разговора между монахом и офицером, понемногу подходила к ним и с любопытством следила за происходившим.
Капитан указал солдатам на монаха рукой и скомандовал:
— Снимите с него верхнее платье, привяжите к дереву и дайте ему двести ударов кнута.
— Презренные люди! — вне себя закричал монах. — Я прокляну всякого, кто осмелится ко мне прикоснуться. Вечное осуждение грозит тому, кто дерзнет поднять руку на служителя алтаря!
Солдаты остановились, приведенные в ужас этим проклятием, которое отняло у них всякую решимость, вследствие их невежества и крайнего суеверия.
Монах скрестил руки и, с торжествующим видом взглянув на офицера, произнес:
— Несчастный безумец, я мог бы наказать тебя за твою дерзость, но я прощаю тебя, пусть накажет тебя Бог! Он будет твоим судьей, когда пробьет твой час. Прощай! Эй вы, пропустите меня!
Драгуны, смущенные и перепуганные словами монаха, медленно, хотя и с некоторой нерешительностью, расступились. Капитан, вынужденный сознаться в своем бессилии, сжимал кулаки и гневно озирался по сторонам.
Монаху уже почти удалось пройти сквозь ряды солдат, как вдруг он почувствовал, что чья-то рука его удерживает. Он обернулся, очевидно намереваясь отчитать человека, дерзнувшего до него дотронуться, но выражение лица его тотчас же изменилось при взгляде на того, кто его удерживал. Это был не кто иной, как неизвестный пленник, главный виновник нанесенной ему обиды.
— Постойте, ваше преподобие, — сказал охотник, — я понимаю, что эти храбрецы, будучи католиками, страшатся вашего проклятия, не решаясь поднять на вас руку из боязни вечных мучений, но для меня это безразлично: я, как вы знаете, еретик и ничем, следовательно, не рискую, освободив вас от вашей одежды, и, если позволите, я окажу вам эту маленькую услугу.
— О! — сказал монах, скрежеща зубами. — Я убью тебя, Джон! Я убью тебя, несчастный!
— Ба-а! Ба-а! Люди, которым чем-нибудь угрожают, обычно живут долго, — возразил тот, стаскивая с него монашескую одежду.
— Ну! — продолжал он. — Теперь вы, мои храбрецы, можете без всякой опасности для себя исполнить приказ своего капитана: человек этот для вас не более чем первый встречный.
Смелый поступок охотника сразу освободил солдат от нерешительности, которой они поддались. Как только на плечах монаха не стало его внушающей ужас одежды, они, не внимая более ни мольбам, ни угрозам осужденного, крепко привязали его, невзирая на крик, к дереву и наградили двумя сотнями ударов кнута, согласно приказу капитана. Между тем охотники присутствовали при этой экзекуции, мрачно считая удары и отвечая громким смехом на вопли несчастного, который извивался от боли, как змея.
После сто двадцать восьмого удара монах замолчал, сильное нервное потрясение сделало его нечувствительным к боли. Однако он был еще жив, зубы его были стиснуты, а на искривленных губах выступила белая пена; глаза смотрели пристально, но ничего уже не могли видеть, и единственным признаком жизни были глубокие вздохи, от которых время от времени вздымалась его могучая грудь.
Когда наказание было приведено в исполнение и монаха отвязали, он безжизненно повалился на землю, где и остался лежать не шевелясь.
Его одели и оставили в покое, не заботясь о том, что с ним будет дальше.
Оба охотника, поговорив о чем-то шепотом с капитаном, ушли.
Остаток ночи прошел спокойно.
За несколько минут до восхода солнца солдаты и погонщики поднялись, чтобы нагрузить мулов и приготовить все для дальнейшего похода, а затем был дан сигнал к выступлению.
— Однако где же монах? — воскликнул внезапно капитан. — Мы не можем так его здесь покинуть. Положите его на мула, и мы оставим его на первом постоялом дворе, который попадется нам на дороге.
Солдаты сейчас же повиновались и принялись искать отца Антонио, но все их поиски были бесполезны: он исчез бесследно.
Узнав об этом, дон Хуан нахмурился, но после минутного размышления беззаботно тряхнул головой.
— Тем лучше, — проговорил он, — а то этот монах всю дорогу причинял бы нам одно только беспокойство.
Караван выступил в дальнейший путь.
ГЛАВА XVI. Политические подробности
Прежде чем продолжать свой рассказ, мы вкратце опишем политическую обстановку в Техасе в ту эпоху, когда происходили события, о которых мы взялись рассказать.
Со времени утверждения испанского владычества техасцы с оружием в руках отстаивали свою свободу. После ряда битв, сопровождавшихся переменным успехом, они были в несчастный день 13 августа 1813 года наголову разбиты в сражении при Медине полковником Арредондо, под командой которого был эстремадурский полк с присоединившейся к нему коауильской милицией.
Начиная с этого времени вплоть до второй мексиканской революции Техас находился под невыносимым игом военного режима и не имел никакой возможности организовать правильную защиту от постоянных набегов Indios Bravos.
Соединенные Штаты много раз заявляли о своих претензиях на эту страну, утверждая, что естественной границей Мексики и их государства служит Рио-Браво-дель-Норте. Но в 1819 году они вынуждены были признать явную несостоятельность своих требований и стали искать окольных путей для того, чтобы захватить в свои руки эту богатую область и включить ее в свои пределы.
Тут-то они и прибегли к своей неизменно коварной и вероломной политике, которая должна была доставить им в конце концов торжество.
В 1821 году первые американские переселенцы робко и почти незаметно появились в Техасе, принялись расчищать земли под пашни, втихомолку селились на них, и в 1824 году они уже представляли собой сплоченную массу, достигавшую пятидесяти тысяч человек. Мексиканцы, все время занятые своими нескончаемыми внутренними войнами, не догадывались, что, открыв доступ американской иммиграции, они сами оказали ей поддержку.
Не прошло и восьми лет с прибытия первых американцев в Техас, как они уже составляли основную часть его населения.
Кабинет Вашингтона не скрывал теперь своих прожектов и уже громко поговаривал о том, чтобы купить у Мексики техасскую территорию, на которой испано-язычное население совершенно исчезло, чтобы уступить место отважным и решительным по духу представителям англо-саксонской расы.