– А вот теперь я и в самом деле чувствую объятия смерти, – вновь раздался рядом с Кагалом голос шейха Сулеймана. – И конец здесь может быть только один. Клянусь Аллахом, моя голова не предназначена для того, чтобы неверный привязал ее к седлу и возил за собой. Ну что ж, дорога в пустыню для нас открыта. Эй, сын мой, ты что, сошел с ума?

Но Кагал уже поворачивал коня, вырвав поводья из рук вцепившегося в них шейха, на лице которого застыло изумленное выражение. Он поскакал по усеянной телами равнине навстречу серо–стальным рядам, неумолимо двигавшимся вперед.

Шейх вновь закричал вслед кельту, пытаясь остановить его безумный порыв.

Кагал занял место в рядах христиан как раз в тот миг, когда боевые рога протрубили начало атаки. С клятвами и проклятиями на устах рыцари Креста стремительно бросились вперед, навстречу летевшим к ним бешеным ордам. Пригибаясь под тучами непрерывно летящих стрел, мрачно глядя в лицо врагу, рыцари шли в свой последний бой. Два войска сшиблись, и это было подобно землетрясению. И вот тут впервые орда дикарей дрогнула.

Длинные пики тамплиеров в клочья разметали первые ряды кочевников; огромные крестоносцы начали теснить врагов, сбрасывая их с лошадей. Вплотную с воинами–монахами шло остальное христианское войско, выставив вперед мечи. От неожиданности дикие всадники в волчьих шкурах отступили назад, яростно рыча и бешено размахивая своими смертоносными саблями, но длинные мечи европейцев беспощадно разрубали головы и тела. Кочевники один за другим падали на землю под копыта своих коней, а рыцари все глубже и глубже продвигались в смешавшиеся ряды дикарей, воинственные крики которых сменились воплями ужаса и отчаяния. Орда подалась назад.

Но тут Байбарс, увидев, что ход битвы изменился, вновь применил хитроумный маневр. Мамелюки, обогнув самый опасный участок сражения, зашли в тыл к крестоносцам и нанесли им неожиданный удар. Не успевшие еще устать багайризы со свежими силами легко смяли ряды франков в то время, как кочевники прекратили отступать и с новым ожесточением ринулись вперед.

Окруженные со всех сторон, христиане падали один за другим, но, умирая, каждый старался унести с собой жизнь врага. Спиной к спине, в медленно сужавшемся кольце, в центре которого громоздился огромный валун с водруженным на него крестом патриарха, стояло насмерть последнее войско земли обетованной.

До тех пор пока конь не пал под ним, Кагал сражался в седле; затем он присоединился к кольцу пехотинцев. Охваченный неистовой яростью, он не чувствовал никакой боли от ран, и время потеряло свой смысл, и казалось, что уже целую вечность сверкает сталь и кружится водоворот лиц, искаженных гневом и отчаянием. Среди кровавого побоища кельт вдруг отчетливо увидел блеснувшие перед ним золотом доспехи; взмахнув мечом, он снес с плеч голову противника и только тогда понял, что убил самого Куран–шаха, хана орды. Вспомнив Иерусалим, он с мстительным наслаждением наступил ногой на мертвое лицо врага.

А битва между тем достигла высшего накала. Рядом с кельтом упал на землю мрачный молчаливый командир тамплиеров, затем сенешаль Аскалона и одновременно с ним правитель Акры. Тонкое кольцо защитников Креста редело под ударами кривых сабель; кровь заливала им глаза, а солнце нещадно жгло их; они задыхались от пыли и теряли сознание от ран. Однако христиане продолжали сражаться даже сломанными мечами и копьями, и против этого железного кольца Байбарс снова и снова посылал своих убийц, и каждый раз он видел, как его полчища опять откатываются назад.

Солнце уже начало клониться к горизонту, когда, охваченный безумным гневом от того, что ему не удается сломить сопротивление столь жалкой горстки воинов, эмир вновь переформировал ряды своих диких волков и они мощным вихрем обрушились на защитников Креста, оставляя после себя след из окровавленных тел.

Но даже тогда никто из христиан не отступил. Они падали один за другим под ударами кривых сабель мамелюков, но оставшиеся в живых продолжали сражаться. Внезапно атака прекратилась. Байбарс вновь отвел мамелюков назад, выстраивая их для нового маневра. Оглушенный тишиной Кагал безумными глазами обвел усеянное мертвыми телами поле битвы, и окровавленный, с множеством зазубрин меч выпал из его ослабевшей руки. Его шлем был давно потерян, доспехи пробиты, а из глубокой раны под кольчугой струилась кровь.

Но внезапно он вскинул голову.

– Кагал! Кагал!

Он вытер со лба пот и кровь, застилавшие ему глаза, и подумал, что у него начинается бред. Но тут он снова услышал все тот же голос:

– Кагал!

Он подошел к огромному камню, возле которого грудами лежали тела погибших. Среди этих тел он увидел Вулфгара Юта, узнав его рыжую, воинственно торчавшую бороду. Мощной рукой мертвец все еще продолжал сжимать покореженный и залитый кровью топор, а огромная груда мертвых кочевников под ним свидетельствовала о его неукротимой силе и ярости.

– Кагал!

Кельт опустился на колени рядом со стройной фигурой Рыцаря в Маске. Он стащил с него шлем – и оцепенел, увидев рассыпавшиеся непослушные черные локоны и ясные глубокие серые глаза. Он невольно вскрикнул:

– О святые угодники! Элинор! Я, должно быть, схожу с ума…

Тонкие руки обвили его шею, и в глазах у него потемнело. Через пробитые доспехи девушки текла кровь.

– Ты не сходишь с ума, Рыжий Кагал, – прошептала она. – И ты не грезишь. Я наконец пришла к тебе, хотя теперь мы вновь расстанемся. Я причинила тебе смертельное зло, и, только когда ты ушел от меня навсегда, я поняла, как люблю тебя. О, Кагал! Мы родились под несчастливой звездой – мы оба искали свою цель в огне и в тумане. Ты ушел, и я не знала, где тебя искать. Тогда леди Элинор де Курси умерла, и вместо нее родился Рыцарь в Маске. Я понесла свой крест в наказание. Только один верный слуга знал мою тайну, и он пошел со мной на край земли.

– Да, – пробормотал Кагал. – Я помню его – даже мертвый он остался верным товарищем.

– Когда я встретила тебя среди холмов под Иерусалимом, – слабо прошептала Элинор, – мое сердце готово было разорваться и выскочить из груди и упасть в пыль к твоим ногам. Но я не решилась открыться тебе. Ах, Кагал, я умерла сегодня за Крест, но не прошу прощения у Бога. Пусть на все будет Его воля. Но твое прощение мне нужно, а я не осмеливаюсь просить о нем.

– Я давно простил тебя, – с трудом произнес Кагал. – Не печалься больше об этом, моя девочка. Твоей вины было совсем немного. Все это теперь не имеет значения, все желания и мечты людей рассеялись здесь, как утренний туман. Мир кончился на этой равнине.

– Поцелуй меня, – еле слышно сказала Элинор, борясь с навалившейся на нее тьмой.

Кагал осторожно приподнял ее за плечи, коснувшись запекшимися губами нежных губ. Она судорожно выпрямилась в его руках, и ее прекрасные глаза зажглись каким–то странным светом.

– Солнце садится, и мир кончается, – задыхаясь, воскликнула девушка, – но я вижу золотую корону на твоей голове, Рыжий Кагал, и я сижу рядом с тобой на троне славы! Да здравствует король Кагал! Да здравствует Кагал Руад, король Ирландии!..

Она откинулась назад; из уголка ее рта потекла тонкая струйка крови. Кагал бережно опустил безжизненное тело Элинор на землю и поднялся, шатаясь, как в бреду. Он сделал несколько неуверенных шагов, чувствуя тошноту и головокружение. Солнце садилось за край равнины – она казалась Кагалу покрытой тонким платком кровавого тумана, сквозь который было видно, как беспорядочно двигаются неясные призрачные фигуры. В его ушах зазвенел шум множества голосов, и в этом шуме слышались возгласы приветствия королю, сливавшиеся в один мощный хор:

– Да здравствует Кагал Руад, король Ирландии!

Он тряхнул головой, и туман рассеялся. Король зашагал вниз по склону. Отряд всадников с хищными лицами стремительно помчался ему навстречу. Кагал услышал свист стрелы и почувствовал, как железный наконечник пробил его кольчугу. С безумным смехом он вырвал стрелу из груди, и из глубокой раны хлынула кровь. Затем копье пробило его горло, и он, ухватившись за древко, вырвал его и отбросил в сторону, не замедляя шага.