Вскоре наступил вечер. Я вышел из пещеры и сел на камень. Взошедшая луна освещала мрачные скалы, отбрасывая густую тень, скрывавшую меня от постороннего взгляда. Я неожиданно почувствовал невыносимую тоску. Я подумал о своем безвыходном положении, о своем бессилии, об окружающих меня человекоподобных существах, из которых в течение столетии изгонялось все хорошее и в которых воспитывались самые дурные инстинкты. Последовательно проводимые в жизнь расовые теории и расовый отбор, дополненные систематическим кровосмешением, привели, по–видимому, к вырождению населения острова.
Как я позже убедился, эти мои выводы были несколько поспешными и не вполне точными. Действительными выродками в основном были лишь производители. Среди вождей очень часто встречались сильные личности, объединявшие в себе, однако, все пороки, жестокость и предельный эгоизм. Не подлежало сомнению, что и среди испытуемых должны быть сильные характеры, и только отвратительная операция кастрации, проделываемая над ними, превращала их в психических и физических калек.
В тот момент, однако, сидя на камне, я чувствовал себя совершенно одиноким и заброшенным. Моя жизнь целиком находилась в руках у жестокого и злобного Зигфрида, который щадил меня только в силу каких–то личных соображений, мне все еще непонятных.
Ежечасно могла произойти катастрофа, грозившая мне гибелью либо под топором, либо в зубах кровожадных псов. Гибель в борьбе с силами природы, во имя блага человечества, является, конечно, славной смертью, которая не может смутить члена мировой коммуны, но погибнуть на этом мрачном острове без пользы для кого–либо — эта перспектива казалась мне ужасной.
Мои грустные размышления были прерваны появлением Зигфрида. Он медленно спускался по тропинке и, видимо не заметив меня, сидевшего в тени, прошел в пещеру. Затем он вернулся и вполголоса сказал:
— Куда девалась эта чужеземная, собака?
Я поднялся со своего камня и окликнул старика.
Он подошел и сел со мной рядом.
— Ты все скучаешь? — спросил он.
Я молча кивнул головой.
— Ты хочешь, я сделаю так, что вожди разрешат тебе взять в пещеру женщину из испытуемых?
Я поспешил заверить Зигфрида в том, что предлагаемый им метод борьбы с моим плохим настроением не является эффективным. Воспользовавшись его благодушным настроением, я перевел разговор на тему о приборах, найденных Зигфридом после падения стратоплана.
Старик, однако, всячески уклонялся от ответа на вопрос, в какой части храма они спрятаны. Сначала он притворялся, что не понимает, о чем я говорю, а потом стал ссылаться на свою слабую память. При этом он все время посматривал на меня с плохо скрываемой подозрительностью.
Неожиданно Зигфрид переменил тон и перешел на шепот:
— Слушай, чужеземец, — сказал он, — не можешь ли ты сделать так, чтобы вожди решили, что я сильнее всех и что мне помогает бог Вотан? Ведь вы, чужеземцы, вероятно, умеете придумывать такие вещи. Ты мне сам рассказывал, что в твоих жилах течет смешанная кровь, подобная песку на берегу моря. Попробуй там отобрать песчинки разного цвета. Я знаю, что метисы всегда бывают хитрыми.
Это обращение Зигфрида пробудило во мне некоторые надежды. Я решил, что если сумею оказать услугу, то смогу добиться от него разрешения хотя бы коснуться радиоста–та. Я ответил старику, что подумаю.
— Только думай скорее, а то тебе отрубят голову, и тогда нечем будет тебе думать, — пробормотал Зигфрид.
После этого разговора прошел ряд недель, казавшихся мне бесконечными. Начался период дождей. Я несколько раз промокал до мозга костей и, наконец, заболел. Много дней я бредил и лежал без сознания. В те минуты, когда я был способен что–либо соображать, я с ужасом думал о том, что в любой момент меня могут отдать на растерзание псам или бросить в море. Иногда, когда я раскрывал глаза, я видел перед собой Зигфрида, с любопытством наблюдавшего за мной. Я совершенно потерял счет дням и не знал, сколько времени продолжалась моя болезнь.
Не подлежит сомнению, что я болел тропической малярией в очень тяжелой форме и остался жив только благодаря той последовательной тренировке и закалке, которую я получил в детстве и в зрелом возрасте.
Наконец, наступил день, когда я проснулся со свежей головой и чувством сильного голода. Я настолько ослабел, что почти не мог говорить и шепотом дал понять Кору, сидевшему в углу, что я хочу есть. Он поспешно вскочил и убежал.
Через несколько минут показался Зигфрид. Он, видимо, был обрадован моим выздоровлением и любезно сказал:
— А я уже думал, что ты подохнешь.
Увидев, что я голоден, он велел Кору дать мне выдолбленную тыкву, наполненную козьим молоком, и печеное черепашье яйцо. Я, несмотря на голод, выпил лишь несколько глотков молока. Вскоре я почувствовал усталость и заснул.
На другой день Зигфрид, когда я проснулся, с чувством злорадства сказал мне:
— Какой ты, чужеземец, стал старый!
Я попробовал найти какой–нибудь блестящий предмет, способный заменить зеркало, но такого не оказалось.
В течение нескольких недель я медленно оправлялся после перенесенной болезни. Зигфрид как–то сообщил мне, что среди вождей есть два знахаря, которые умеют лечить все болезни, но он не позвал ко мне ни одного из них, так как оба знахаря поддерживают Германа.
— Если бы я к тебе подпустил их, — сказал Зигфрид, — они бы вселили в тебя беса или просто подсыпали какого–либо дьявольского зелья…
Я в душе был благодарен Зигфриду за то, что он оставил меня без этой сомнительной медицинской помощи.
Оправившись и окрепнув, я решил посетить гору испытуемых, по которой соскучился. Этот холм представлял собой единственное место на острове, где относительно легко дышалось. Мне к тому же хотелось переброситься несколькими словами с Угольфом, которого я очень давно не видел. Когда я подымался по крутой тропинке, ведшей к вершине холма, неожиданно почувствовал сильное головокружение и слабость, так что вынужден был на несколько минут присесть. Отдохнув и собрав силы, я продолжал свой путь.
В то время, когда я сидел на камне, мне пришла в голову мысль, меня ошеломившая: жив ли еще Угольф и не расправились ли с ним младшие вожди, наблюдавшие за испытуемыми. Если с Угольфом что–либо случилось, это будет означать, что я потерял единственное существо на острове, к которому питал искреннюю симпатию.
Подгоняемый нетерпением и тревогою, я забыл о своей слабости; минут через двадцать я приблизился к вершине холма и услышал обычный крик и шум. На этот раз многие испытуемые меня узнали, но никто не решился со мной заговорить. Я не показывал вида, что ищу кого–либо, и безучастно бродил по тропинкам, наблюдая окружавшую меня жизнь.
В тени большого дерева я увидел группу подростков тринадцати–четырнадцати лет. Один из них, видимо, принадлежавший к группе кандидатов в вожди, важно восседал на камне. Перед ним на коленях стояли двое ребят и с явным страхом смотрели на него.
— Эй, вы, грязные метисы, — закричал будущий вождь, — несите меня.
Ребята, стоявшие на коленях, вскочили и куда–то убежали. Через несколько секунд они вернулись с носилками, сделанными из двух палок, перетянутых лианами. Подросток, сидевший на камне, величественно встал, лег на носилки, и будущие рабы понесли будущего вождя. Из кустов показался Угольф. Его темные волосы были всклококочены, на щеке его я заметил глубокий шрам, которого прежде не было. Угольф мрачно посмотрел на лежавшего на носилках подростка и, видимо, собирался ему что–то сказать, но, увидев меня, сдержался. Я пристально посмотрел на него и, повернувшись, пошел по тропинке, ведшей к противоположному склону холма.
Через несколько минут я оглянулся, чтобы проверить, идет ли за мной Угольф; к моему величайшему разочарованию, я его не увидел. Сначала я решил было возвратиться той же дорогой, по которой пришел, ко потом передумал и предпочел спуститься с холма по неизвестной мне стороне. Вскоре тропинка свернула в сторону, и я оказался в скалистой местности, по которой протекало большое количество ручьев. Это оказалось весьма кстати, так как я испытывал чувство жажды, мучившее меня почти беспрерывно после болезни. Я напился из одного из ручьев и, прежде чем продолжать путь, осмотрелся вокруг. В нескольких шагах от меня за высокой скалой я заметил Угольфа, который подозвал меня к себе рукой.