Вечером бухгалтер Мельников докладывал Тирсту в его домашнем кабинете.

— Разочли всех полностью, а в кассе на сорок два рубля прибыло против того, что до выплаты состояло. Надо быть, мужики из деревень за вином понаехали. Бочка‑то не винная, а золотая оказалась!

— Как Исус Христос: пять хлебов на пять тысяч ртов и всем хватило, — вставил Ярыгин, забравшийся в угол в любимое свое кресло.

Но Тирст по–прежнему выглядел озабоченным.

— Не вижу причины радоваться, — хмуро сказал он. — Из слов ваших заключаю, что мастеровые все заработанные ими деньги пропили. А есть что они будут?.. Что вы смотрите на меня с таким изумлением, Ефим Лаврентьевич? От голодного рабочего на нашей огненной работе мало проку.

— Провианту в заводских складах достаточно содержится, — заметил Мельников.

— Так что же, опять по пуду на рыло выдавать? Всем — и работнику и лодырю, как встарь делалось! — вконец раздражаясь, вскричал Тирст. —Надобно, чтобы провиант не получали, а покупали на заработанные деньги. Тогда только рвение к работе будет!

— Не тревожьтесь, Иван Христианыч, — возразил. Ярыгин с пренебрежительной усмешкой. — Рвения не убудет. Только и разницы: вместо звонкой монеты рассчитаете рабочих выписками. На золотых приисках издавна так делается. Покажите ему, Василий Федотыч, образец.

Тирст внимательно осмотрел продолговатый листок, поданный ему Мельниковым.

На листке было тщательно выведено печатными буквами:

— По билету, — пояснил Мельников, — может рабочий получить любого товару в заводской лавке. Да можно будет и с Шавкуновым условие заключить, чтобы и он отпускал.

— Вряд ли удастся склонить к тому Шавкунова, — усомнился Тирст.

— Не извольте сомневаться, — возразил Мельников. — Шавкунов своей выгоды не упустит. А вступать с заводской конторою в спор Шавкунову не с руки. Вот Ефим Лаврентьевич говорит, что, ежели понадобится, можно и прикрыть его торговлишку.

— Статья пятьсот семьдесят пятая Устава Горного, седьмой том Свода законов Российской империи, — снова подал голос из угла стряпчий, — На основании сей статьи при заводах частных лиц всякие промыслы не иначе могут быть открываемы, как с согласия владельца. Именно потому вступать в спор с заводской конторой Шавкунову не с руки. Да вы и не тревожьтесь, Иван Христианин. Шавкунов в убытке нс останется. Товар по выписке он в первую очередь пустит лежалый, да и ценою дороже, чем за наличные. Еще спасибо вам скажет!

— Он‑то, может быть, и скажет, — в раздумье произнес Тирст.

— Опасаетесь, что спасибо не скажут мастеровые? — Ярыгин коротко хохотнул и тут же продолжил совершенно серьезно: —Не мне пояснять вам, что на первом месте интересы завода, а интересы рабочего на втором, ибо завод кормит рабочего, а не наоборот. К тому же, если кто не пожелает получать расчет выписками, можно пойти навстречу и рассчитать товаром.

— Как товаром? — не понял Тирст.

— Изделиями завода, — пояснил Ярыгин. —Печным литьем, например. Рабочие могут сбыть его окрестным крестьянам, да и тому же Шавкунову. На Абаканском заводе Пермикина, без малого полгода подряд, рабочих железом рассчитывали. И ничего, брали… Правда, такой способ более убыточен для рабочего. На рубль выписки Шавкунов даст товару на семь, а то и на восемь гривен. А железо, конечно, примет в полцены… Словом, Иван Христианович, когда завод на ходу и амбары не пусты, рассчитать рабочих — дело не хитрое.

— Вьюшками да болтами, — с неудовольствием сказал Тирст.

— Экой ты жалостливый, Иван Христианыч! — едко усмехнулся Ярыгин. — Пороть только привык. А теперь, вместо плети, копейкой управлять надо.

Тирст промолчал, и Ярыгин спросил, как бы сочувствуя:

— На казенном заводе спокойнее было начальствовать?

Тирст молчал, и тогда Ярыгин, хитро подмигнув, добавил:

— Зато на частновладельческом прибыльнее.

— Господин Лазебников положил мне оклад жалованья вдвое против получаемого ранее из казны, — с достоинством ответил Тирст, давая понять, что не может и не хочет принимать на свой счет прозрачные намеки стряпчего.

Глава одиннадцатая

ЧЕРНАЯ ТУЧА

Иван еще издали заметил грузную фигуру казачьего вахмистра. Хотел было свернуть в чужой нроулок, но одернул сам себя: что ж теперь, вето жизнь прятаться от него? Да и не спрячешься… только хуже на мысль наведешь…

Запрягаев надвигался молодцеватой поступью, развернув плечи, как на параде, и выпятив квадратный подбородок. Ивана вроде не признал и смотрел сквозь него.

Иван снял картуз, поклонился, тряхнув кудрями.

— Здравия желаю, господин вахмистр!

— А, Кузькин, — милостиво откликнулся вахмистр — Здравствуй, братец! — но тут же спросил строго: — Почему не на работе?

— В ночную смену, господин вахмистр.

Налитое кровью лицо вахмистра отразило напряжение мысли.

— В ночную, говоришь… Понятно, братец. и сейчас куда путь держишь?

— Домой, господин вахмистр.

— Откуда?

— В лавку ходил за вином.

Вахмистр внимательно оглядел фляжку, словно оценивая ее вместимость.

— За вином, говоришь?.. Это хорошо… хорошо, говорю, кому вино пить.

Иван понял, что от гостя не отмахнешься.

— Была бы охота, Севастьян Лукич. Может, не побрезгуете, составите компанию?

Вахмистр нахмурился, как бы припоминая что‑то. Потом сказал со вздохом:

— Дела, братец, дела. Служба!.. Однако чванных и сам не люблю. Честью зовут, не отказывайся. А ты мне, Кузькин, сразу по сердцу пришелся.

«Не я тебе по сердцу пришелся, кабанье рыло!» —подумал Иван, а вслух сказал:

— Уж не побрезгуйте, Севастьян Лукич!

Вахмистр для фасону посопел ему минутку, потом покровительственно потрепал Ивана по плечу.

— Кто ко мне с уважением, и я тоже. Ты, братец, мужик правильный. Только, — он погрозил Ивану коротким толстым пальцем, — чтобы не засиживаться. По одной, по другой и того… Служба, сам понимать должон.

Иван понял, что все это пустой разговор, коли засядет, скоро не выпроводишь. Надо предупредить Настю.

— Севастьян Лукич! Дозволь отлучиться на самую малость. Забежать к Шавкунову, сальца копченого прихватить. Без сытой закуски за столом тоскливо.

— Дело, братец, дело, — охотно согласился Запрягаев. — Шагай проворней, а я на лавочке посижу.

Лавка Шавкунова через улицу, почти напротив. Как изловчиться добежать до дому?.. На счастье подвернулся Тришка. Он стоял у прилавка и, переминаясь с ноги на ногу, упрашивал Шавкунова поверить в долг в последний раз. Как видно, от недавно занятой полтины в кармане ничего пе звенело.

— Проходи, не мельтеши в глазах! —отвечал Шавкунов, утирая рушником потную лысину.

— Дак вить в последний раз, — убеждал Тришка, — нешто за мной пропадет…

— Проходи, проходи, по будням не подаю! — И лавочник отмахнулся полотенцем, как от назойливой мухи.

Иван. положил на Тришкино плечо тяжелую руку.

— Чего канючишь?

— Еремей Федотыч! —обрадовался Тришка. — Хоть ты поручись. Всего и ирошу‑то кусок сала. Помирать теперича, что ли, коли денег нет!

Тришка был уже пзрядно пьян.

— Отрежь ему на пятак. Я плачу, — сказал Иван лавочнику.

Тришка завернул сало в грязную тряпицу и подался к дверям.

— Постой! —придержал его Иван. —Беги ко мне, скажи Глафире: хозяин гостя ведет. — Тришка навострил уши. — Самого вахмистра Севастьяна Лукича. Чтобы на стол собирала.