Искренне ваш

Альберт Эйнштейн.

Однако написать такое письмо — одно, а добиться передачи его надлежащему лицу, в особенности, когда таким лицом являлся президент Соединенных Штатов,— совсем другое дело. Все были согласны, что не следует посылать такое письмо по почте. Его должен лично передать президенту человек, способный детально объяснить суть дела и доказать крайнюю необходимость срочных действий.

Но шли недели, а они не могли найти в научных кругах лица, внушающего доверие Белому дому, кто бы согласился передать послание Эйнштейна Рузвельту. В конце концов остановились на экономисте Александре Саксе, которого Сциллард усиленно накачал тонкостями теории ядерного деления.

Прошло более двух месяцев со дня подписания письма, и лишь И октября 1939 г. Сакс, который иногда выполнял роль неофициального советника президента, добился аудиенции в Белом доме. Он прочитал президенту письмо Эйнштейна и выдержки из памятной записки, подготовленной доктором Сциллардом, в которой в популярной форме излагался смысл и потенциальное значение уранового распада.

Президент внимательно выслушал его и прочел письмо Эйнштейна.

—Вы хотите, чтобы нацисты не взорвали нас,— сказал Рузвельт.

—Именно так,— ответил Сакс.

Президент вызвал своего секретаря по военным вопросам, бригадного генерала Эдвина М. Уотсона, по прозвищу Па.

—Па,— сказал президент,— это требует действий.

Широко распространено мнение, что письмо Эйнштейна послужило толчком, который немедленно привел в движение двухмиллиардные работы по созданию атомной бомбы. К сожалению, это лишь хорошая сказка, не имеющая под собой никаких оснований. Трагичная истина заключается в том, что письмо Эйнштейна почти не послужило толчком к началу каких-либо действий, оно не сыграло никакой роли в последующих решениях о начале больших работ над атомной бомбой. Если бы заранее знать, какой эффект произведет это письмо, его можно было бы вообще не писать.

Более чем два мучительных года, в течение которых Гитлер мог покорить или уничтожить весь мир, прошли без всяких действий. Письмо Эйнштейна покрывалось пылью где-то в шкафах Белого дома. Лишь в конце 1941 г., через два года и два месяца после представления письма президенту, было, наконец, принято решение о создании бомбы.

Толчком этому послужил приезд в Соединенные Штаты английского ученого доктора М. Л. Е. Олифанта. Он привез известия, которые нельзя было игнорировать. Английские ученые, находившиеся на расстоянии многих километров от нас и с самого начала ясно представлявшие грозящую миру опасность, провели серию экспериментов, почти полностью доказавших возможность достаточно быстрого создания атомной бомбы, чтобы пустить ее в ход против Германии. Более того, Англия была готова вложить миллионы в эти работы, и ее ученые приглашали нас присоединиться к ним, предлагая поделиться своими знаниями, несмотря на то, что в то время у нас почти нечего было предложить им в этой области.

«Если бы конгресс знал истинную историю создания атомной бомбы,— заметил в 1945 г. доктор Сциллард,— я не сомневаюсь, что он учредил бы специальную медаль за заслуги для иностранцев, сующих нос не в свое дело, и доктор Олифант был бы первым из награжденных».

Этому же доктору Олифанту в 1951 г. в течение нескольких месяцев отказывали в визе, когда он хотел принять участие в научной конференции, проходившей в Америке.

Единственным следствием письма Эйнштейна было создание комиссии «для расследования вопроса», которая стала известна под названием Консультативного комитета по урану. Комитет в составе армейского подполковника и военно-морского офицера, возглавляемый доктором Лайменом Дж. Бриггсом, бывшим в то время директором Национального бюро стандартов, через десять дней провел свое первое заседание.

На заседание были приглашены ученые, имена которых остались неизвестны. Можно только сказать, что большинство из них были лишены чувства перспективы. Как впоследствии сообщил сенату Сакс, многие ученые высказались против государственной поддержки таких работ.

В это время, заявил Сакс, его задача состояла в том, чтобы убедить «этих джентльменов от науки и правительственных чиновников, включая офицеров армии и военно-морского флота, отказаться от ...„предвзятого недоверия"».

1 ноября 1939 г. президенту был представлен доклад со следующим заявлением.

«При расщеплении атомов урана выделяется огромное количество тепла. Если управлять цепной реакцией таким образом, что она будет развиваться постепенно, ее, очевидно, можно использовать как постоянный источник энергии для подводных лодок, что позволит обходиться без больших аккумуляторных батарей.

Если реакция будет носить характер взрыва, то эта энергия станет основой для создания бомб, разрушительная способность которых превзойдет все известное до сих пор.

В настоящее время возможность применения этой реакции в военной и военно-морской области следует считать отдаленной, потому что до сих пор не доказана вероятность цепной реакции в массе урана. Однако, учитывая огромную важность этих урановых реакций и их потенциальную военную ценность, мы считаем, что необходимо обеспечить соответствующую поддержку для тщательного изучения данного предмета.

Мы считаем, что такое исследование заслуживает прямой финансовой поддержки правительства».

Несмотря на эту рекомендацию, средства не были выделены. Представители армии и военно-морского флота говорили: «Ну, это все еще очень далеко. Мы не знаем, что это такое. Давайте подождем и посмотрим».

За шесть месяцев после вручения письма Эйнштейна дело почти не сдвинулось с места. Сакс переговорил с Эйнштейном, и 7 марта 1940 г. Эйнштейн направил Саксу новое письмо для передачи президенту Рузвельту. В нем Эйнштейн писал:

«С начала войны в Германии усилился интерес к урану. Сейчас я узнал, что в Германии в обстановке большой секретности проводятся исследовательские работы, в частности в Институте физики, одном из филиалов Института кайзера Вильгельма. Этот институт передан в ведение правительства, и в настоящее время группа физиков под руководством К. Ф. фон Вайцзекера работает там над проблемами урана в сотрудничестве с Институтом химии. Бывший директор института отстранен от руководства, очевидно, до окончания войны».

Приблизительно в это же время из бюджета армии и военно-морского флота США были выделены первые средства на проведение исследований. Это была незначительная сумма в 6 тысяч долларов. А в течение последующих двух лет общая сумма средств, ассигнованных на проект, который с 1943 по 1945 г. обошелся в 2 миллиарда долларов, составила 300 тысяч долларов, внесенных 16 различными учреждениями. Как говорил профессор Смит:

«...Размеры расхода — это лишь примерный показатель деятельности. Поэтому интересно сравнить эту цифру в 300 тысяч долларов в 1940—1941 гг. с другими расходами на военные исследования. К ноябрю 1941 г. общий бюджет, одобренный ИКГО (Исследовательским комитетом по вопросам государственной обороны) для радиационной лаборатории в Массачусетском технологическом институте, составлял несколько миллионов долларов. Даже на сравнительно небольшой проект секции S отдела А ИКГО было ассигновано и израсходовано 136 тысяч долларов, на работу, которая оказалась ценной, но, без сомнения, потенциально менее значительной, чем работа над ураном».

В свете того, что мы знаем сегодня, задумываешься, как изменился бы ход истории, если бы мы развернули наши работы по созданию атомной бомбы летом или осенью 1939 г., тотчас же после письма Эйнштейна президенту. Без сомнения, если бы мы это сделали, бомба была бы готова не к середине 1945 г., а к концу 1943 г., когда Германия все еще оккупировала значительную часть России, а Япония контролировала большую часть бассейна Тихого океана.

Разумно предположить, что можно было избежать многих наших послевоенных трудностей с Советским Союзом и Китаем. Без сомнения, никогда не было бы подписано в феврале 1945 г. Ялтинское соглашение, в котором русские добились важных уступок в Китае в обмен на их обещание присоединиться к нам в военных действиях против Японии.