Могилевчане могли расценить царскую грамоту как своего рода благодарность за верность православию и борьбу против церковной унии. Тем не менее пускать к себе войска монарха соседнего государства город не спешил. История уже дала белорусам множество примеров криводушия московских царей. Кроме того, горожане следили за военными действиями и знали, что московиты по-прежнему руководствуются тактикой выжженной земли. Они захватили Мстиславль, после чего из 33 тысяч жителей богатого города в живых осталось не более трех тысяч. В осаде стояли Кричев (позже его тоже постигла горькая судьба Мстиславля), Дубровна и Витебск.
Когда в начале августа российское войско воеводы Воейкова и казацкие отряды полковников Поклонского и Золоторенко подошли к Могилеву, они увидели, что «около де города осаду крепят и, по людям де смотря, хотят стоять и биться». Как бы в подтверждение этому отправленному царю донесению из города совершил отважную, хотя и безрезультатную вылазку шляхетский отряд во главе с Табианом Ждановичем и Михалом Гиницким.
Однако слабость городских укреплений и подход войск московского воеводы Шереметьева поставили магистрат перед выбором: обороняться, чтобы в конце концов город был сожжен и разграблен, или сдаться и попробовать каким-то образом договориться с оккупантами. Могилевчане избрали второй путь и 25 августа 1654 года открыли перед царскими стрельцами городские ворота.
Через несколько дней всякие налеты на единоверцев рассеялись. Русские занялись в городе насилием и грабежами. Как свидетельствуют документы стрельцы отбирали деньги и оружие, лошадей и хлеб, семена и кухонную утварь. Горькая участь постигла горожан-евреев. Под прикрытием разговоров высылке в Польшу захватчики приказали им взять наиболее ценные вещи оставить город. В поле изгнанников ограбили и почти всех перерезали. На месте гибели большей части могилевских евреев их земляки-христиане насыпали курган, на который потом съезжались чтобы оплакать единоверцев, иудеи всей Речи Посполитой.
Тем временем в лагере московитов и их союзников разгоралась вражда между Поклонским и Золоторенко. Поклонский жаловался царю, что украинские казаки Золоторенко «приезжают в город Могилев и чинят обиды большие в уезде, хлеб у крестьян ржаной, и вой, и лошади, и всякую животину брали». Противостояние белорусских и украинских отрядов не ограничивалось взаимными жалобами, а перешло в кровавые стычки. Воины Поклонского не раз нападали и на русских стрелков «На твою государеву службу полк не идет, а люди его твоих государевых солдатов в городе на карауле по во бьют», — писал царю могилевский вода Алферов.
Когда в феврале 1655 года к могилевским стенам подошло войско гетмана Януша Радзивилла, изменник Поклонский вновь признал себя подданным великого князя. Причины поступка он объяснил в письме к левчанам, где писал, что надеялся на освобождение своей земли от ляхов, но вместо этого увидел «лупление домов Божих, что и от татар бывало; а христиан наших, которые в повседневном гонении от униатов пребывали, ныне в вечную неволю забрали, а иных помучили; а какие безделия над честными женами и девицами чинили…»
Гетману Радзивиллу не удалось одолеть сильный русский гарнизон, и наше войско после трехмесячной осады отступило. Это окончательно развязало захватчикам руки. Город был лишен самоуправления, а с жителями обходились не на много лучше, чем с пленными. Могилевчане готовились к мести.
Удобный момент для этого появился на шестом году оккупации, когда войско Великого Княжества и Польши разбило русских на реке Басе. После того как стрельцы ограбили на рынке могилевских булочниц, терпение горожан лопнуло. По приказу магистрата жители, в домах у которых были на постое московиты, вывинтили из их ружей кремни. Мужчины достали из тайников подготовленное заранее оружие. Во многотысячном городе не нашлось ни одного предателя, и захватчики до последней минуты ни о чем не догадывались.
1 февраля 1661 года бурмистр Леванович, руководивший подготовкой восстания, с криком «Пора!» выхватил саблю и бросился на стрельцов. Над городом поплыл набатный звон. Восставшим помогали освобожденные из острога наши пленные солдаты. За несколько часов царский гарнизон был уничтожен. От сабель и пуль могилевских мстителей полегло семь тысяч захватчиков.
Великий князь Ян Казимир издал привилей, по которому многие повстанцы получили шляхетство, а город сравнялся в своих правах со столичной Вильней. В честь восстания Могилев получил новый герб: три башни на голубом фоне и вооруженный рыцарь в городских воротах под изображением «Погони».
Кроме Могилева белорусские мещане уничтожили или изгнали царские гарнизоны в Диене, Мстиславле, Себеже, Гомеле и Старом Быхове.
Философ-вольнодумец Казимир Лыщинский
Его часто называют белорусским Джордано Бруно. У нашего соотечественника был не менее дерзкий разум, чем у его итальянского брата по духу. Так же трагически сложилась и его судьба.
Казимир Лыщинский происходил из древнего белорусского шляхетского рода Корчаков. Он родился около 1634 года в имении Лыщицы под Берестьем. Учеба в иезуитском коллегиуме, затем в Краковском университете (по некоторым сведениям, и в Виленской академии) дала Лыщинскому прекрасное образование. Тогда же, в юности, он участвовал в московской, шведской и турецкой войнах.
В двадцать пять лет он вступил в Орден иезуитов, в тридцать стал проректором Берестейского иезуитского коллегиума. Впереди — блестящее будущее, о котором будет заботиться Орден. Вместо этого — разрыв с Обществом Иисуса и возвращение в родовое имение. Лыщинский занимался хозяйством, участвовал в местных соймиках, ездил послом от поветовой шляхты на выборы великого князя. Изучение права и успешная юридическая практика позволили ему занять должность подсудка (заместителя судьи) берестейского земского суда. Еще одна забота хозяина Лыщиц — открытая им в имении школа, где он учил крестьянских детей чтению, арифметике, письму и основам наук.
Это — на поверхности. Но у Лыщинского была и иная жизнь. Много времени проводил он над изучением книг античных философов и мыслителей эпохи Возрождения, теологических и естествоведческих трактатов. В них он искал ответы на опасные, «греховные» вопросы.
Иезуиты не оставили отступника без своего внимания. Собранные ими сведения говорят об изменении мировоззрения Лыщинского: «Пренебрегая таинством христианского брака, выдал дочь замуж за родственника… На богоугодные дела тратит не более трех флоринов в год… Составил завещание, где повелел тело свое после смерти сжечь, а пепел похоронить у дороги, сделав на могиле кощунственную надпись…» В материалах судебного процесса над вольнодумцем сохранился текст этой надписи: «Путник! Не проходи мимо этих камней. Ты не споткнешься на них, если не споткнешься на истине. Постигнешь истину у камней, ибо даже люди, знающие, что это правда, учат, что это ложь. Учение мудрецов — сознательный обман».
С 1674 года вольнодумец начинает писать на латыни трактат под крамольным названием «О несуществовании бога». Его рукопись не сохранилась, и оценивать содержание трактата можно только по некоторым тезисам, приводившимся на суде. Лыщинский считал, что вечная природа существует и развивается по своим естественным законам. Он отрицал главные христианские догматы, изобличал лицемерие и корыстолюбие современного ему духовенства, которое объявляло себя носителем высшей истины и морали. В трактате высказывалась мечта об обществе, основанном на равенстве и братстве.
Став убежденным атеистом, Казимир Лыщинский «начал заражать этой наукой невинное сознание молодых и зрелых людей». И тогда над безбожником нависла смертельная опасность.
Роль главного подручного в расправе над «изменником» выполнил его сосед и друг браславский стольник Ян Бжоска, который, кстати, был должен атеисту 100 тысяч талеров. Он выкрал пятнадцать тетрадей крамольного трактата, а также прихватил из библиотеки Лыщинского книгу кальвинистского теолога Г. Альстеда с атеистическими замечаниями на полях. На основе написанного Бжоской в 1687 году доноса, который был громко назван «манифестом», «преступника» бросили в виленскую тюрьму. Бересте йская шляхта решительно протестовала против епископского суда над человеком свободного сословия, и дело было передано на рассмотрение сойма.15 февраля 1689 года на варшавском сойме Речи Посполитой дело Лышинского внесли в повестку дня. Рассмотрение началось с того, что светские депутаты не пожелали слушать лифляндского епископа Поплавского, который пытался огласить заявление против «врага Бога и природы». Тогда перед депутатами сойма с обвинительной речью выступил инстигатор Великого Княжества Литовского Сымон Курович — юрист с сорокапятилетней практикой, бакалавр философии и свободных искусств, блестящий оратор. «Я обвиняю его в том, — гремел Курович, — что на 265 страницах своего трактата он осмелился представить Бога как несуществующее порождение фантазии и низверг его с недосягаемой высоты, приписав управление землей и небом естественной природе».