— Владимир Алексеевич, ты знаешь, что на твоем направлении идет революция? — не поздоровавшись, что было чрезвычайно редко, спросил Ахромеев.

Богданов бросил взгляд сначала на часы — 11 дня, затем на уже испещренный пометками листок календаря — 27 апреля, четверг. Переметнул взгляд на карту. Его направление — юг: Сирия, Египет, Израиль, Турция, Иран… Что-нибудь опять в Иране?

— Так, знаешь или нет? — Ахромеев словно следил за его взглядом, выделив ему ровно столько времени, чтобы оглядеться.

— Нет, товарищ генерал-полковник. Не знаю.

— Тогда отгадай, где.

Полковник уже не отрывал взгляда от карты и поймал себя на том, что смотрит на Израиль. И, скорее выдавая желаемое за действительное, почти уверенный, что ошибается, тем не менее произнес:

— Израиль?

— А как пишется — Афганистан или Авганистан?

Афганистан? Пишется через «ф», но для Генштаба это одна из самых спокойных точек на карте. Столица — Кабул, около 12 миллионов населения вместе с кочевниками. Единственная партия, имеющая хоть какую-то силу, — НДПА, Народно-демократическая партия Афганистана. Неужели она поднялась? Но ведь ее лидер, Тараки, вроде бы в тюрьме…

— Если революцию подавят, то левые, прогрессивные силы страны получат сокрушительный удар. — Ахромеев говорил тихо, словно размышляя сам с собой, и полковник плотнее прижал трубку к уху. — Ну а если же она победит… — тут начальник замолк надолго, и Богданов сам попытался сформулировать ответ: «…если же революция победит, то лагерь социализма пополнится еще одним государством в Юго-Восточной Азии». Хотя нет, Ахромеев хочет сказать что-то другое, недаром он замолчал.

— Если революция победит, то мы получим долгую головную боль, — неожиданно закончил генерал.

Пророческими оказались слова. Богданов, изучая затем обстановку в Афганистане, анализируя просьбы афганского руководства об оказании военной помощи, через год, летом 1979 года, останется однажды в кабинете после работы. Достанет карту Афганистана, карандаши, линейку, курвиметр. К 22 часам, осмотрев сделанное, запрячет помеченную знаками карту в сейф.

Это был план ввода войск в Афганистан, так сказать для себя. Но когда через полгода срочно потребуется проработать этот вопрос, карта будет извлечена на свет, и окажется, что полковник, нет, к тому времени уже генерал-майор, Богданов ошибется в своих расчетах всего на три-четыре батальона. Это будет не просто предвидение. Судьба складывалась у Владимира Алексеевича так, что в 1968 году его, только получившего звание майора, назначили в оперативное управление Генштаба. Тогда решался вопрос с Чехословакией, и ему изрядно пришлось попотеть над картами. А самого сверлила мысль: неужели, как в Венгрии, все же придется вводить войска? И с каким облегчением вздохнулось, когда пришел приказ: все, что наработано, проверить, опечатать и сдать — никакого ввода не будет. Да только через несколько недель вновь было приказано открыть сейфы.

История распорядилась так, что главным военным советником в Афганистане накануне ввода ОКСВ был генерал-лейтенант Лев Николаевич Горелов. А тогда, в 1968 году, он командовал воздушно-десантной дивизией, и ему была вручена карта Праги, отработанная как раз майором Богдановым, и боевой приказ: блокировать аэродром, почту, телеграф, мосты в чехословацкой столице. И еще — отправить самолетом в Москву членов чехословацкого правительства. На аэродроме оставался лишь один Александр Дубчек — уговаривали сделать обращение к народу. Не уговорили. И через сутки новый приказ Горелову: Дубчека — в Москву.

— Товарищ Дубчек, вас в Москву, — подошел генерал к руководителю чехословацкого государства и виновато развел руками: извините, приказ, не я, так другой.

— Слушайте, генерал, у вас нет водки? — вдруг попросил тот.

Это было настолько неожиданно, что Горелов оглянулся по сторонам.

— Товарищ генерал-майор, у меня немного есть, — послышался шепот; один из офицеров протягивал фляжку.

Дубчек выпил, посмотрел на ночной аэровокзал и пошел к самолету.

И вот через десять лет пути-дороги Горелова и Богданова вновь сомкнулись, и на этот раз уже в Афганистане. А еще через десять лет Владимир Алексеевич, уже генерал-лейтенант, будет улетать из Кабула 15 февраля предпоследним самолетом, вывозя Боевое Знамя 40-й армии. В Москве его вызовет министр обороны Д. Т. Язов и поручит начать работу над «Книгой памяти» — о погибших воинах-афганцах; и еще одну, секретную, — о боевом опыте, полученном нашими соединениями и частями в условиях горно-пустынной местности.

«Если попал на кухню, то уж стой у плиты», — сказал однажды Владимиру Алексеевичу отец. Плита оказалась очень горячей, когда стали собираться для книги обобщенные данные по Афганистану.

Через ограниченный контингент за период с 25 декабря 1979 г. по 15 февраля 1989 г. в войсках, находящихся на территории ДРА, прошли военную службу 620 тысяч военнослужащих, из них в соединениях и частях Советской Армии 525 тысяч человек.

Погибло, умерло от ран и болезней, покончило жизнь самоубийством 13 833 человека,[4] среди них: русских — 6879, украинцев — 2374, узбеков — 1067, белорусов — 611, казахов — 361, туркмен — 281, таджиков — 239, молдаван — 195, азербайджанцев — 195, киргизов — 102, армян — 98, грузин — 81, литовцев — 57, латышей — 23, эстонцев — 15 человек… Ранено, контужено и травмировано за период боевых действий 53 753 человека.

Из состава ОКСВ 67 человек стали Героями Советского Союза, 24 из них — посмертно. Из органов МВД этого звания удостоен полковник Исаков Михаил Иванович. Органы госбезопасности представят к званию Героя 13 человек, и долго-долго на наградных листах против их фамилий будет стоять штамп: «Без опубликования в печати».

Из боевой техники больше всего мы потеряли автомобилей и бензовозов — 11,4 тысячи единиц. Сбито 333 вертолета, самолетов — 118.

Можно называть и другие цифры, однако уже и эти дают представление об афганской войне. Но все равно это будет известно только через тот промежуток времени, который мы назовем афганской войной.

А пока майор Черданцев возвращался в Суземку вдоль разбитой дороги в центре России и тоже не ведал, как будет зависеть лично его судьба от сообщения ТАСС, как переплетет оно его вновь с судьбой Аннушки, Сони, их сыновей. И что выпадет ему одно из самых трудных и черновых дел на этой войне — отбирать и поставлять для нее солдат.

Не давайте название дню утром, если не хотите ошибиться. Дождитесь вечера.

Ведь и для Кабула этот день начинался весело и звонко. Утром пропели с крыш муэдзины. Вверх, на склоны гор, к прилепившимся ласточкиными гнездами домикам потянулись водоносы. Распахнулись дувалы, вывешивались на завлечение покупателей дубленки, платки с люрексом; бархатными тряпицами протирались лимоны, апельсины; брызгалась для сочности вода на зелень; под ноги прохожих мостились ковры — лучшими здесь считаются те, которые хорошо вытоптаны. К реке, с таким же названием, как и столица, еще полноводной и широкой, женщины несли белье для стирки, ухитряясь при этом прикрывать лица перед мужчинами. Кочевники, выгадывая раннее время и широкие улицы, перегоняли на новые места стада овец, коров и лошадей.

День — каких тысячи.

Но не говорите, что вас посетили сегодня спокойствие и удача, пока не закончите последний намаз и не приготовитесь ко сну.

Мохаммад Дауд, президент Афганистана, назначил заседание кабинета министров на 9 часов утра. Вопрос выносился срочный и достаточно неприятный — вынесение смертного приговора Тараки, Бабраку и их сподвижникам по партии. По крайней мере смерти партийцам требовали большинство министров, этого же, как понимал Дауд, желали бы и на Западе. Вот так всегда: кто-то чего-то желает, а ведь все запишется на его имя, он останется крайним в этой истории. А этого-то как раз и не очень-то хотелось.