С 1978 годом Афганистан прощался сравнительно спокойно. Собственно, это был и не его праздник: по календарю лунной хиджры мусульманин вступает в новый год — Навруз — в середине марта. Но в Кабуле к этому времени собралось такое число советских специалистов и советников, что афганцы тоже почувствовали 31 декабря праздником. Их приглашали в гости, и они с радостью соглашались, образно говоря, дважды ступить в одну и ту же воду.

Но как легко мы расстаемся с уходящим годом! Словно был он или страшной обузой, или пролетел так быстро, что и вспомнить, помянуть добрым словом его жаль времени. Счастья — в новом году, здоровья и успехов — в новом. Новый год как заклинание от всех напастей и бед. Пьем за новый год, говорим о нем, думаем, мечтаем… А нам бы плакать по уходящему, в первую очередь потому хотя бы, что это уходит часть жизни. Уходят 365 дней, в каждом из которых опять-таки целых 24 часа. А сколько раз порой не хватает нам всего одной минуты! Одной! Для счастья, для удачи, для предотвращения трагедии. Нет же — за новый год. Наверное, многое в нашей жизни и не получается именно потому, что наступающий год, еще ничего не сделавший, принимает в свою честь столько здравиц и восхвалений, что большую часть своего времени просто почивает на этих незаслуженных лаврах. А ведь только уважая вчерашнее, можно чего-то добиться завтра. Даже прийти в завтрашний день нельзя, минуя сегодняшний.

А пожелания с Новым годом — это всего лишь надежда. Без пота, без плоти. Конечно, пусть сбудется, без нее, говорят, вроде нельзя, но все равно жаль, что в Новый год мы не ценим по достоинству того, что теряем…

Что уходило с 1978 годом в Афганистане?

Уходил год Великой Апрельской революции — к этому времени ее уже стали называть именно так. Великий вождь и учитель Нур Мухаммед Тараки, чьи портреты незаметно заняли стены домов, кабинетов, школ, больниц, уверенно вел афганский народ к построению бесклассового общества. Были приняты главные законы страны — о земле и воде. Ну и самое историческое событие под занавес года — подписание 5 декабря с Советским Союзом в Москве Договора о дружбе и взаимной помощи.

Вопрос о подписании Договора представлялся настолько важным, что 2 декабря специально был созван пленум ЦК НДПА, на котором утверждался состав делегации. Кроме подписания Договора планировалось заключение множества соглашений практически во всех областях, и пленум после долгих дебатов решил: в Москву выезжает все афганское правительство. Единственное — решили не называть в прессе в составе делегации Амина: пусть все думают, что в стране остался он. Тараки же перед самым отлетом вызвал к себе Заплатина:

— Товарищ Заплатин, мы все улетаем завтра в Москву на подписание Договора.

— Счастливого пути, — пожелал генерал, еще не зная о цели вызова.

— Спасибо. Ну а управление армией мы решили доверить вам. Остаетесь старшим.

— Я? — Заплатин быстро перебирал в памяти приближенных Тараки: а почему не Амин? Значит, он тоже летит? Но тогда ведь есть еще главный военный советник. Посол, наконец.

Тараки словно угадал его мысли:

— Понимаете, для нас армия — это все. Наш народ любит армию, а в армии уважают вас. Так что придется дня три-четыре побыть главой.

— Есть, товарищ Тараки.

— Вот за это я и люблю военных, — обнял Василия Петровича Генеральный секретарь.

В Москве афганской делегации оказали самый теплый прием, какой только можно было ожидать. Открыт, откровенен и любезен был Брежнев. Амин очень плодотворно провел переговоры по военным вопросам в Генеральном штабе с Огарковым. Здравоохранение, геология, торговля, туризм — все подписывалось, прогнозировалось на будущее. Разве только что о полете в космос не договорились. Удачным виделся Договор для обеих сторон.

На фоне всего этого были, конечно, и тучи на афганском небосклоне. Достаточно сложно шла земельная реформа. Тут впервые революционное правительство столкнулось с парадоксальной ситуацией. Крестьяне, умиравшие от голода, мечтавшие и молившиеся о клочке земли, ее, конфискованную у феодалов… не брали.

— Земля не моя, а Коран запрещает брать чужое, — открещивались они от подарка революции.

Конечно, не только и не столько Коран являлся причиной отказа. Помещики широко разводили руками, представляя земельным комитетам свои поля, — берите, ничего не прячу. Дружелюбно приглашали гостей испить чашку чая. Но зато ночью к тем, кто осмелился взять себе надел, приходили нанятые баем нукеры. И уже на следующий день во всей округе трудно было найти человека, который согласился бы взять землю, — жизнь дороже. А что делать, если новая власть — только до наступления сумерек. Бумажка с непонятной печатью не защищала от ночных гостей.

И получилось к осени: землю-то отобрали, а отдать ее оказалось некому. И остались незасеянными многие поля, в кишлаках и аулах с тревогой начали перебирать съестные запасы, молясь на чудо, которое смогло бы спасти от голодной смерти зимой.

Чудо пришло с севера. Потянулись в Афганистан колонны с мукой, рисом из Советского Союза. Правда, докладывали потом советники, когда стали делить, распределять продукты, не оказалось под рукой самого малого — обыкновенной мелкой тары. Зато тут же отыскались американские коробки, небольшие мешки. И сыпалась русская мука в мешки с американской эмблемой и английскими словами, и развозилась по кишлакам и пастбищам, и молились афганцы гербу и флагу Соединенных Штатов. Но не до этих, казалось бы, мелочей было советским людям, а тем более афганцам. Главное, поддержать народ, а с остальным сочтемся и разберемся потом. Не случайно в конце сентября совпосол Александр Михайлович Пузанов передал в МИД запись беседы с послом Индии в Кабуле Сингхом: «Вначале посол сказал, что, находясь в Москве, из бесед с советскими руководителями А. Б. Ванджпаи (министр иностранных дел Индии. — Авт.)понял, что Советский Союз, будучи близок к Афганистану, якобы стремится не демонстрировать особо такую близость. По мнению А. Б. Ванджпаи, это весьма разумная и мудрая политика… В отношениях между братьями вовсе не является необходимым демонстрировать большую общность взглядов, близость, к тому же в условиях, когда это может стать поводом для нападок врагов…»

Не все ладилось у кабульского правительства и с духовенством. Народ продолжал верить муллам больше, чем секретарям партийных комитетов. Мало кто из священников открыто и безоговорочно поддержал революцию, а после конфискации у них земель число священнослужителей вообще уменьшилось: стали уходить они в Пакистан. Правительство махнуло рукой — обойдемся без них, словно забыв, что слово муллы для мусульманина — закон.

— Новое правительство не ходит в мечети, — как святотатство передавалось из уст в уста.

Агитаторы, противостоявшие этому, были, как правило, молоды и горячи, и их или не слушали, или просто убивали как неверных, идущих против воли Аллаха. Листовки же, которые они приносили, все равно попадали к муллам: кроме них, в округе читать все равно почти никто не умел. А уж те читали то, что нужно.

Именно после таких «прочтений» появились в Афганистане и ответные листовки, впервые за все века призывавшие бороться против русских.

Не принесло авторитета новой власти и такое новшество, как создание партийных ядер. Коммунисты, опасаясь за жизнь многочисленных родственников, просили направлять их на работу в другие провинции. Началась великая перетасовка: формировались партядра и направлялись в различные регионы страны. Партийцы, не имеющие корней в своей зоне ответственности, не знающие людей, обстановки, настроений, не имели и авторитета. Они были большей частью «короли на день», так как ночью вынуждены были запираться в уездных комитетах и ощетиниваться оружием до утра.