Щукин нахмурил брови, он был явно шокирован холодным и непримиримым тоном Ковалевского.
— Странный вопрос, ваше превосходительство, — обидчиво нахмурился начальник контрразведки.
— Нет, почему же? Ваш помощник поехал с секретной миссией, с которой, кроме контрразведчиков, никто не был знаком, и… не доехал, — напомнил Щукину генерал Ковалевский и с нескрываемым раздражением продолжил: — Недавно вы доложили о полном разгроме Киевского центра. Теперь эти события… Если большевистская Южная группа не будет разгромлена, то это исключительно из-за вашей нераспорядительности, а вернее, нерасторопности.
— Может быть, ещё есть смысл попытаться, — хотел было хоть на немного отклонить разговор Щукин.
— Будем, конечно, пытаться. Но время… Оно в этом случае работает против нас. — Ковалевский какое-то время сидел молча, точно давая возможность Щукину прочувствовать свою вину. Затем безнадёжно сказал: — У меня создаётся впечатление, что где-то рядом с нами находится хорошо замаскированный враг…
— Так оно, видимо, и есть, ваше превосходительство, — с неожиданной откровенностью согласился Щукин.
— Но ведь этого вполне достаточно, чтобы принять вашу отставку, — тихо взорвался Ковалевский.
— Я готов подать рапорт, — с нескрываемым раздражением ответил полковник.
Наступила напряжённая, неприятная тишина. Собеседники старались не смотреть друг другу в глаза. Наконец Ковалевский со вздохом сказал:
— Поймите меня правильно, Николай Григорьевич, мы с вами уже достаточно работаем, и я не хотел бы на вашем месте видеть другого. Я знаю, вы опытный разведчик, но посмотрите, что делается. Следует один серьёзный провал за другим. Если, как вы предполагаете, у нас работает большевистский лазутчик — его надо выявить! Это архиважно, особенно сейчас, когда мы готовим генеральное наступление…
Дверь открылась, и в кабинет вошёл Кольцов. На его лице белели пластыри. В руках он держал телеграфную ленту.
— Разрешите? — с удручённым и вместе с тем с победоносным видом произнёс адъютант.
— А что, Николай Григорьевич, синяки и царапины, оказывается, иногда украшают мужчину, — насмешливо глядя на Кольцова, сказал Ковалевский. — Я бы приравнял их к боевым шрамам…
— Об этом подвиге капитана я уже наслышан, ваше превосходительство, — ответил Щукин и с облегчением подумал, что Кольцов вовремя прервал этот тяжёлый для обоих разговор. — Выходит, не перевелись ещё в России гусары!
— И болтуны тоже, господин полковник, — недовольно поморщился Кольцов. — Я имею в виду ротмистра Волина.
— Вы зря на него обижаетесь. Он рассказывал мне об этом с тайной завистью, — продолжил Щукин, с любопытством изучая пластыри на лице адъютанта.
— Что там у вас, Павел Андреевич? — как бы подвёл черту под этим благодушным разговором Ковалевский.
— Телеграмма от Антона Ивановича Деникина. К нам выезжают представители английской и французской военных миссий… — Кольцов заглянул в ленту, — бригадный генерал Брике и генерал Журуа.
Ковалевский, принимая ленту, зябко передёрнул плечами, на его лице появилась озабоченность.
— Давно жду. Наверное, поторопить нас хотят. — И стал читать ленту: — Военную миссию союзников прошу встретить должным почётом…
Оторвавшись от ленты, Ковалевский бросил на Кольцова мимолётный взгляд:
— Сразу же, чтобы не забыть, капитан! Предупредите градоначальника о приезде миссии. Пусть позаботится о церемониале, да и город не мешало бы привести в порядок…
— Будет исполнено, ваше превосходительство, — чётко сказал Кольцов.
— «Переговоры с ними ведите в рамках известной вам моей директивы, — продолжал монотонно читать Ковалевский. В его волосе слышалась горькая и бессильная ироничность. — Особое внимание уделите представителю Великобритании бригадному генералу Бриксу. Он наделён большими полномочиями военного министра господина Черчилля…» — Ковалевский снова оторвался от телеграммы, с иронией бросил: — Едут с полномочиями… лучше бы с оружием… — И опять стал нервно перебирать телеграфную ленту, непокорно свивающуюся у него в руках в упругие замысловатые кольца: — «Желательно отметить прибытие миссии более решительным наступлением на Киев… Желаю успеха… Деникин». — Ковалевский с раздражением бросил на стол телеграфную ленту, зло сказал: — На Киев! Скорее брать Киев! И это в такой момент, когда я не успеваю подбросить генералу Бредову подкрепления…
— Интересы союзников, Владимир Зенонович, — осторожно заметил Щукин и выжидательно замолчал, давая понять, что такие вопросы не обсуждаются при подчинённых.
— Да уж это как водится!.. Интересы союзников! Политика! И так все время жертвуем стратегией для политики. Французам на Украине нужны железные рудники и угольные шахты! — язвительно продолжал Ковалевский о том, о чем давно мучительно передумал. — Значит, наступайте на Украину. Англичане нуждаются в металлургических заводах, железных дорогах и конечно же в нефти. А нефть на Кавказе. Значит, поворачивайте на Кавказ… А к чему это приведёт?
— Мы от них слишком зависим, Владимир Зенонович, — невесело напомнил Щукин. — Без оружия много не навоюешь!
— Это понятно! — Ковалевский замолчал и спустя несколько мгновений осуждающим тоном добавил: — А между прочим, Николай Григорьевич, наша родная русская буржуазия удрала туда не в одном исподнем — прихватила с собой немалые капиталы. Могли бы там и раскошелиться господа патриоты. За свои денежки могли бы купить и обмундирование, и оружие, и танки.
Щукин не ответил, внезапно замкнувшись в своей непроницаемой угрюмости. Наступила неловкая тишина.
— Ждут ответа, — напомнил Ковалевскому Кольцов, понимая, что сейчас ему нужно быть предельно сдержанным.
Ковалевский поднял голову и несколько мгновений рассеянно смотрел перед собой. Затем зло сказал:
— Ну что ж… Передайте Антону Ивановичу, что к приезду союзников Киев постараюсь взять… Ну и пожелайте ему чего-нибудь… здоровья и все такое. — И Ковалевский с явным пренебрежением махнул рукой.
Кольцов записал и коротко спросил, храня на лице выражение почтительной бесстрастности:
— Можно идти?
Ковалевский усталым жестом руки отпустил Кольцова.
— Капитан! Зайдите, пожалуйста, чуть позже ко мне! — с необычной вежливостью сказал Кольцову Щукин, провожая его холодным взглядом.
— Хорошо, господин полковник.
Когда дверь за Кольцовым закрылась, Щукин неохотно вернулся к прерванному разговору:
— Владимир Зенонович! Я принимаю все меры, для того, что бы выявить и обезвредить большевистского агента. И будем надеяться, довольно скоро смогу назвать вам его имя.
Слава его, однако, звучали неубедительно, казённо…
Несколько позже Кольцов спустился вниз, на первый этаж, где размещались помещения контрразведки, быстро прошёл по длинным петляющим коридорам.
На скамейке, возле кабинета Щукина, смиренно сидел щуплый старик в солдатских сапогах и косоворотке, тот самый, что в ночь гибели капитана Осипова дежурил возле склада и поздоровался с Кособродовым.
Кольцов намётанным глазом разведчика сразу узнал его и, не поворачивая в его сторону лица, торопливо прошёл мимо. А старик, увидев Павла Андреевича, на полпути к губам задержал цигарку и, что-то мучительно припоминая, посмотрел ему вслед.
Щукин был в кабинете один и нервно перекладывал на столе какие-то бумаги. Увидев Кольцова, продолжал ещё некоторое время сосредоточенно заниматься своим делом и, усыпив Кольцова этим монотонным действием, вдруг тихим голосом сказал:
— То, что вы вели себя достойно, господин капитан, защищая даму от оскорблений, весьма похвально, и я не смею за это судить вас строго. Но, как мне стало известно, это не просто дама, это — ваша дама. Более того, это дочь какого-то лавочника или что-то в этом роде. И я хочу сделать вам замечание за то, что вы неразборчивы в своих связях с женщинами. Вы — адъютант командующего, и это накладывает на вас определённые обязанности…
— Но, Николай Григорьевич… — начал Кольцов с ничего не значащего обращения, что давало ему некоторое время на раздумья. А сам стал лихорадочно прикидывать: «Надо учесть, что явка известна контрразведке. И пользоваться ею теперь нужно осторожно. Лишь в крайних случаях… Впрочем, надо поменять явку. Так будет лучше и для меня, и для Старцевых». И чтобы выгадать драгоценные мгновения, он продолжил: — Мне кажется, что это…