рус­ская красавица!

Амалия Потаповна чрезвычайно заинтересова­лась рассказом профессора. Она выспросила обо всех обстоятельствах болезни баронессы, узнала, какие меры принял доктор, куда перевезли боль­ную.

— Я не была знакома с баронессой, но много слышала о ней, — сказала она. — Она приехала в Россию два года назад вместе с братом Владисла­вом Корозичем. Они были приняты в лучших пе­тербургских домах. Мужчины сходили от нее с ума. В особенности князья Шадурские. Отец и сын. В свете злословили, что оба были ее любовники. Но

мало ли что говорят в свете! Брата ее я знала... Ему покровительствовала Татьяна Львовна Шадурская, мраморная Диана. Впрочем, те же злые языки ут­верждали, что Корозич не брат баронессы, а ее лю­бовник. Кончилось все год назад странно и страшно. Сначала разнесся слух, что Татьяна Львовна сбежа­ла с Корозичем за границу, но потом оказалось, что она скоропостижно умерла... Говорили, будто при­няла яд. Потом в Неве выловили труп Корозича. Трудно было поверить в несчастный случай — в плече у него застряла пуля. Младшего Шадурского нашли зарезанным в собственном доме, а старший сошел с ума и превратился в полнейшего ребенка.

Амалия Потаповна замолчала. Ее рассказ про­извел на доктора большое впечатление.

— Я готова принять участие в судьбе баронес­сы, — сказала генеральша. — Если нужны деньги, я готова...

— Нет, нет! — прервал ее Загурский. — Об этом не беспокойтесь... Я взял баронессу под свое покровительство.

Они еще поговорили о том, о сём, и Платон Алексеевич начал прощаться.

— Ну, мне пора, — сказал он, поднимаясь. Шпильце жестом остановила его.

— Уделите мне еще несколько времени, — по­просила она. — Я живу в этом огромном доме ана­хоретом. Ваш визит для меня — событие, воспо­минания о котором скрасят мои одинокие вечера. Мне кажется, мы станем друзьями...

— Вполне вероятно.

— Но для этого мы должны стать откровенны­ми друг с другом... Ответьте мне на один вопрос! Почему вы пришли ко мне?

— Я же сказал вам, Амалия Потаповна... Мне очень хотелось познакомиться с вами... И это чис­тая правда.

Амалия Потаповна поднялась, жестом позволив сидеть Загурскому.

— У меня привычка, размышляя, ходить по ком­нате, — сказала она. — Может быть, вам нужны деньги?

— Деньги нужны всем... И их всегда не хвата­ет...

— Особенно, если вести такой образ жизни, какой ведете вы, Платон Алексеевич.

Профессор удивленно посмотрел на Шпильце.

— Вам известен мой образ жизни?

— В общих чертах... Я слышала, что вам пред­стоят срочные платежи: господину Краузе за ру­биновое колье с бриллиантами, господину Ведене­еву за рессорную английскую коляску. Всего более двадцати тысяч. Не так ли?

— Совершенно верно, — рассмеялся Загурский. — А вы, однако, весьма неплохо осведомлены о моем финансовом состоянии...

— Я охотно могу помочь вам...

— Нет, нет... В долг не беру, — замахал руками профессор.

— Зачем же в долг?.. У меня для вас найдутся пациенты и, особенно, пациентки, которые будут чрезвычайно щедры... Чрезвычайно...

Загурский продолжал безмятежно улыбаться.

— Я полагаю, речь идет об искусственном пре­рывании беременности? Не так ли? — сказал он.

— Мне нравятся ваш ум и проницательность... Не только это. У вас будет огромное поле деятель­ности... Я предлагаю вам создать ассоциацию. Мой — опыт, ваши — знания... Соединившись, они составят большую силу... Ей покорится весь Пе­тербург.

Профессор почесал затылок, изображая мучи­тельные сомнения.

— А если я откажусь? — спросил он.

— Вы не откажетесь... Иначе бы зачем вам при­ходить ко мне?

— И тем не менее... — Загурский поднялся, по­дошел к Амалии Потаповне вплотную. — Я пред­ставляю себе поле деятельности, о котором вы ве­дете речь. На этом поле есть тропинка, ведущая прямиком в Сибирь.

— Господь с вами, Платон Алексеевич! — за­махала руками Шпильце. — Все мои помыслы свя­заны с одним: помочь заблудшим и несчастным. И более ничего... Никакого собственного интереса... Я знаю, что и вы исповедуете такие же идеалы. Я слышала, что в Москве вы, рискуя репутацией, пы­тались помочь молоденькой княжне Хвостовой... Совершенно бескорыстно... И что бы ни говорили сплетники и шептуны, не ваша вина в том, что она умерла... Кажется, от кровотечения...

Платон Алексеевич с немым восторгом посмот­рел на генеральшу.

— Восхищен... И на многих людей у вас есть подобные сведения?..

— Ну, что вы, — засмущалась Шпильце. — Только на выдающихся...

Загурский поклонился в знак благодарности за признание его заслуг.

— А что еще вам про меня известно?

— Ничего такого, что заслуживало бы нашего разговора... Разве что история с купчихой Чинеевой...

— Основательно подготовились, Амалия Пота­повна... Научно, я бы сказал... Ну, что ж... Деваться мне некуда... Видимо, придется согласиться...

— Чудесно! — воскликнула Амалия Потапов­на, вызвала горничную и приказала подать вина.

— Отметим наш союз бокалом «Вдовы Клико». Появилось вино. Взяв в руки бокал, Загурский сказал:

— За наш союз! И за то, чтобы мы ничего не скрывали друг от друга.

Они чокнулись и выпили.

— Вы давеча рассказывали о смерти младшего Шадурского... — сказал Загурский как бы между прочим. — Насколько я знаю, рядом лежал труп доктора Катцеля. Не так ли, Амалия Потаповна?

— Так вы знаете эту историю? — удивилась Шпильце.

— Самым поверхностным образом... А вот док­тора Катцеля я знал хорошо. — И увидев изумле­ние генеральши, добавил: — Мы учились вместе... А потом увлеклись тибетской медициной... Особен­но ядами...

— Интересная область, — сказала Амалия По- таповна.

— Как только я узнал из газет о смерти Катце­ля, я немедленно выехал из Москвы в Петербург. Покойный доктор говорил мне, что ведет дневник, куда заносит результаты своих научных исследо­ваний, а также житейские наблюдения.

Амалия Потаповна слушала затаив дыхание. . . Она знала о существовании дневника. И она очень не хотела, чтобы дневник попал в чужие руки или, не дай Бог, в полицию. Поэтому, узнав о смерти Катцеля, она послала в его квартиру на Аптекарс­ком острове своих людей. Они перерыли жилище Катцеля, обнюхали каждый шкаф, каждый укром­ный уголок, но дневника не нашли.

— Когда я приехал в дом Катцеля, то сразу по­нял, что кто-то уже побывал здесь до меня. Все было перевернуто, расшвыряно, разбито, — про­должал Платон Алексеевич. — Дневник же лежал на самом видном месте, на секретере, где ему, соб­ственно, и положено было лежать.

Шпильце досадливо развела руки.

— Вы хотите спросить, почему его не заметили те люди, которые, по всей видимости, его искали? А дело в том, что доктор Катцель совершенно вла­дел китайским языком. Свой дневник он писал иероглифами, чтобы непосвященный не мог его прочесть. Те, кто искал дневник, не обратили вни­мания на толстую тетрадь, заполненную непонят­ными знаками.

— А вы знаете китайский? — спросила Ама­лия Потаповна.

— Не так, как доктор Катцель, но вполне снос­но.

— Не жалеете о потраченном времени?

— Не жалею, Амалия Потаповна. В дневнике много ценных научных сведений... Разные анекдо­ты, истории... Одна — в стиле Эжена Сю... Яд, на­силие, покушение на убийство...

— Вы бы не могли показать мне этот днев­ник? — спросила Шпильце.

— Вы разве читаете по-китайски? — деланно изумился профессор. — Впрочем, как-нибудь за­несу... Вы говорили про ассоциацию, Амалия По­таповна... Ну, что ж, ассоциация так ассоциация... Но равных партнеров.

Платон Алексеевич.пробыл у генеральши еще несколько времени, против обыкновения взял у нее в долг двадцать тысяч и, пообещав навестить ее в самое ближайшее время, откланялся.

Дом Шеншеевых. Саратов.

Дом известного миллионщика Данилы Шеншеева стоял над Волгой на Большой Сергиевской ули­це. Из его окон открывался просторный вид на реку, по которой вниз по течению плыли расшивы, коло­менки, тихвинки из Ярославля и Нижнего, а вверх бурлаки тащили барки из Астрахани и Царицына. Виден был и дебаркадер для пассажирского флота, где всегда толпился пестро одетый народ.