– Ты куда?

– Приму дозу.

Фрэнк ненадолго отрывается от Луизы, чтобы дать передышку мышцам языка. У него на лице жуткое выражение – выражение возбужденного мужчины.

– Но ты только что сказала, что не балуешься наркотиками.

– Я передумала. Поменяла мнение на противоположное. Пока.

И я ухожу с конвертом в руках искать туалет.

Отойдя на безопасное расстояние, оборачиваюсь и смотрю на них. Голова Луизы на плече Фрэнка: они все еще в засосе.

15

Клуб настолько огромен, что в нем легко потеряться – я уже долго плутаю по первому этажу в поисках дамской комнаты, но тщетно. Уверена, что где-то тут туалет имеется, но пока я только хожу кругами, натыкаюсь на одни и те же места и постепенно впадаю в панику. Народ все прибывает, музыка становится все громче, увесистые ритмы, бац-бац-бац, при полном отсутствии мелодии, пронизывают пространство и заставляют тело вибрировать в унисон. За ужином Адриан что-то говорил про бельгийский хаус, – видимо, это он и есть. Если да, то я не в восторге.

Решаю попытать счастья на верхних этажах и взбираюсь по винтовой металлической лестнице. На втором этаже тоже тьма народу; люди свешиваются с перил, разглядывая танцующих на первом этаже – танцуют все примерно одинаково: как чокнутые макаки. Беспокойство, которое овладевает мной в этом скопище, вызывает подозрение, что у меня, похоже, запущенная форма клаустрофобии. Я не привыкла чувствовать себя селедкой в банке, даже во времена моей клубной юности мне не приходилось толкаться в такой огромной толпе. Иду дальше (точнее, протискиваюсь сквозь плотно прижатые друг к другу тела) и поднимаюсь на третий этаж. Тут, видимо, “чилаут”. Музыка в этом зале немного приятнее для моего слуха – что-то вроде стонов обкуренного кита, эти звуки наводят меня на мысль о родах, а следовательно, о детском саде. Но и тут слишком много людей, все раза в два моложе меня, все по парочкам, все слегка заторможенные и смотрят на меня как на антикварную редкость. Наверное, я и есть антикварная редкость, которая никак не может найти туалет.

А вот еще одна лестница, поменьше, ведет на четвертый этаж. Поднимаюсь. Но у входа меня встречает вышибала, трансвестит в женском платье – блондинка на высоченных блестящих каблуках, с неимоверно длинными ногами, огромными, обведенными темным карандашом губами, серебристыми накладными ресницами и длиннющими ногтями ярко-розового цвета.

– Куда? – рычит она.

– Я ищу дамскую комнату.

– Вот комната, а я дама, – надменно улыбается блондинка.

– Нет, я ищу туалет, уборную.

– Внизу, на третьем этаже. Сюда вход только для членов клуба. Прости, милая, – тянет она, глядя мимо меня.

– Для членов, – пытаюсь острить я. – Ни за что бы не подумала, глядя на тебя.

Она снисходит до холодной улыбки.

– А что там? – Есть у меня такая дурацкая черта характера: стоит кому-то сказать, что мне чего-то делать нельзя, и я тут же хочу сделать это во что бы то ни стало. Ребячество, но тем не менее.

– Это комната для гомиков, – объясняет стражница. – Наше скромное убежище. Ваши каждую пятницу оккупируют весь клуб.

– Эти сопляки? Нет, я не из них. Пусти меня, пожалуйста.

– Ты, – нравоучительно говорит трансвестит, – не лесбиянка. Так что иди давай. – Но в голосе блондинки уже нет прежнего холода. Ей тоже скучно, не меньше, чем мне. – Отчаливай по-хорошему.

– Ну пожалуйста. Внизу тоска зеленая. И музыка, и эта толпа меня бесят. Наверное, у меня клаустрофобия. А мои друзья целуются взасос и заняты только друг другом. А ты хотя бы с виду моя ровесница. И вообще... – я поспешно думаю, что бы еще добавить, – я давно хотела попробовать стать лесбиянкой.

– Чтобы ты – с какой-нибудь мужеподобной бабой... – Она приподнимает нарисованную бровь и впервые внимательно оглядывает меня. – Вряд ли, милочка. Уж только не в таком шика-а-арном пальто.

– Ну, это я так, только подумала, – уступаю я. – Знаешь, и вправду, если представить картинку, то уже как-то не хочется.

Она смеется, и я, ободренная, продолжаю:

– Слушай, вообще-то я все это нарочно говорю, чтобы ты почувствовала мой лесбийский дух и впустила.

– Хм, – сомневается она.

– Ну же, – подталкиваю я. – Я обожаю трансвеститов, кабаре. Папа водил меня на травести-шоу лет с двенадцати. В Париже. И мне очень нравилось. Я тут буду как дома. Пусти меня, пожалуйста.

– Ну ладно, проходи, – вздыхает она. – А туалет налево, прямо по коридору.

Я радостно улыбаюсь блондинке:

– Спасибо. Спасибо тебе огромное. – Я ухожу, но потом возвращаюсь. – Ты не хочешь кокаина? У меня его целая тонна.

– Мамочки мои, – она улыбается до самых ушей, – никак, небеса ангела мне послали. Не откажусь. Меня зовут Регина Бивер, кстати. И мне очень нравится твое пальто, мисс Парижанка.

– Стелла.

Регина ведет меня за собой. Четвертый этаж меньше, компактнее остальных, повсюду мягкие диваны и мягкий свет. Здесь не так людно, даже удается ходить, ни на кого не натыкаясь.

– Как вышло, что ты оказалась в клубе, где тебя все раздражает, с пакетиком кокса? – вопрошает Регина, величаво проплывая сквозь гущу людей, рассыпая приветствия направо и налево.

– Парень, который пригласил меня на свидание, диджеит на первом этаже, а другие двое из нашей компании, как я уже говорила, обжимаются в темном углу.

– Мамма миа! – восклицает Регина. – Ты встречаешься с Янгстой? Он так себя называет. Ему же не меньше сорока.

– Нет, я с ним не встречаюсь, у нас первое свидание.

– А я могу руками показать все, что угодно, смотри.

Справа от нее стоит канделябр, а напротив – огромная пустая стена. Регина сгибает пальцы в свете свечи, и на стене появляется тень собаки.

– Йо, педрила! Отвали от моей герлы, – говорит она голосом в точности как у Янгсты, вскидывая пальцы.

Я не могу удержаться от смеха.

– Пошли, подруга. – Регина тоже покатывается со смеху. У нее грубый, хриплый голос. – Нам пора в туалет.

– Так ты его знаешь? – спрашиваю я, семеня следом. Чувствую себя рядом с ней карликом – на своих шпилищах она ростом под метр девяносто.

– О да, – кивает она. – А вот и уборная – Регина оглядывает меня сверху донизу. – Ни за что бы не подумала, что он в твоем вкусе.

Мы втискиваемся в крошечную, пахнущую мочой кабинку.

– Давай, разлиновывай, – говорит Регина.

– А может, лучше ты? Я уже и забыла, как это делается.

При помощи моей дисконтной карты Регина опытными движениями формирует из порошка полоски, втягивает носом пару толстых дорожек, я же довольствуюсь одной тоненькой. Что бы ни сказала Регина, я помираю со смеху, стоит ей открыть рот, как я начинаю гоготать словно ишак. Надо будет привести сюда папу, ему тут понравится.

Мы возвращаемся к лестничной площадке.

– Иди туда, там бар с роялем. Думаю, это как раз по тебе, – говорит Регина. – У меня выступление минут через десять, так что увидимся. Кевину, бармену, скажешь, что ты со мной.

Я раздвигаю грязный занавес... О! То, что надо! Небольшая квадратная комната, с маленькой сценой, пятью-шестью столиками перед ней и баром в дальнем конце, залита красным светом. Возле сцены стоит рояль, за ним сидит лысеющий мужчина средних лет. Трансвестит в блестящем зеленом платье, с высоким черным шиньоном, облокотившись о рояль, поет какую-то старую душераздирающую песню о неразделенной любви. От этой музыки у меня даже мурашки по коже побежали. Я в раю. Если бы все ночные клубы были такие, я бы из них не вылезала.

На моем лице блаженная, глупая улыбка. Публика – мужчины всех мастей и калибров: молодые и не очень, толстые и худые, милые и невзрачные, есть и парочка женщин (очевидно, представительниц женского пола сюда тоже пускают). И все улыбаются. В воздухе висит гул непринужденной болтовни, все словно чего-то ждут. Я подхожу к бару и представляюсь Кевину – чрезвычайно толстому человеку с бритой головой; он наливает мне джин с тоником и великодушно отказывается взять с меня деньги.