– Да, – отвечает Марджори, которая никогда мне не улыбается. – Так мы их здесь называем.

– А чем вас не устраивает “петушок”?

– Всем, – презрительно фыркает Марджори, которой явно пора заняться своими усами. – В том числе тем, что Петя-петушок – это имя. Такое сходство может привести к тому, что ребенка будут задирать и оскорблять, а мыэтого не поощряем.

Это “мы” произносится так, чтобы было ясно: я в “их” число не вхожу. Марджори поворачивает свою тушу и меряет меня наглым взглядом – уже во второй раз за день. “Хамка, – думаю я, – ленивая жирная хамка”. Совершенно некстати в памяти всплывает пенис Уильяма Купера – такой бледный, как огромный опарыш. Яунимаю дрожь и продолжаю гнуть свою линию:

– Ну а как насчет “пениса”? Такого имени нет.

– Никаких “пенисов”. Мы рекомендуем использовать анатомические термины начиная с шести с половиной лет. Для тех, кто младше пяти, мы в “Милых крошках” пользуемся уменьшительными названиями.

– Правда? А как “мы” принимаем такие решения? У кого-нибудь из нас есть педагогическое образование? Видите ли, я следую своему материнскому инстинкту, а вы?

– Я в этой области специалист высокого уровня, именно поэтому меня назначили ответственной за игры, – говорит Марджори.

– И как вы за них отвечаете? Поправьте меня, если я ошибаюсь, но в этой комнате, – показываю я рукой, – по-моему, чрезвычайно грязно. Тут небезопасно для детей. Мебель старая и поломанная. Туалеты отвратительные.

Мне просто интересно, по каким параметрам эта группа определяет себя как “детский сад”? И почему вы считаетесь ответственной за игры? Вы, Марджори, насколько я успела заметить, вы ведь не играете,нет? Вы только кормите Юана в углу и приказываете время от времени принести вам чашку чая.

– Да будет вам известно, – шипит Марджори, – что я пять лет заведовала детскими садами по всему Лондону, и родители сами назначили меня ответственной.

– Не сомневаюсь, – говорю я, наклоняясь, чтобы подтереть нос Пердите. – Я всего лишь хотела узнать, какое у вас образование, только и всего. Но если вы не хотите говорить, дело ваше. Так о чем мы беседовали? Ах да, пипи-хвостики. Видите ли, по-моему, это весьма нездоровое название для данной части тела. Как насчет “штучки”? – предлагаю я вежливо, чтобы еще больше ее разозлить. – Хотя мне доподлинно известно, что, называя пенис “штучкой”, мальчик обрекает себя во взрослом состоянии на долгое лечение у психоаналитика.

– Конечно, нет, – отвечает Марджори с тупым выражением на лице. – А что касается ваших замечаний, меня они не слишком интересуют. Если вам так не нравится наш детсад, Стелла, вам лучше подыскать другой.

– Здесь нравится Хани, и только поэтому я все еще здесь.

– Вот и я о том же. Не вам, а детям должно тут нравиться. И за все годы моей работы я ни разу не руководила детским садом, который бы дети не любили.

– Все в порядке? – нервно спрашивает Фелисити, вдруг выпрыгнув у меня из-за спины.

– Мы просто беседуем, – улыбается Марджори сквозь зубы. – Я лишь втолковала Стелле кое-что.

– Боже мой! – ахает Фелисити, дергая свое жемчужное ожерелье. – Ох, Марджори, ты же понимаешь, что Стелла очень старается.

– Да, с платками и “Доместосом” в руках, это я заметила, – цедит Марджори.

– Скорее! – паясничаю я. – Звоните в полицию, в социальные службы, в СЭС!

– Она, – Марджори тычет в меня жирным пальцем, – пренебрежительно отозвалась о книжке, которую мы читаем детям на этой неделе.

– А я и не знала, что уже выбраликнижку на эту неделю, – говорю я. – И как она называется?

– “Когда мамочка умерла”, – хором отвечают они.

– Что за хрень! – едва не кричу я.

– Видишь? – Марджори смотрит на Фелисити. – Видишь? То же самоеона сказала и до этого.

– Это очень сложная тема, – морщится Фелисити. – Но мы все решили, что она прекрасно изложена в этой книге. Очень чутко. Подруга Марджори прислала ее нам из Америки.

– Это детский сад для детей до пяти лет. И я не собираюсь читать им книжку про умирающую маму.

– Но это важная тема, – назидательно произносит Марджори. – Все мы умрем. Мы уже сейчас умираем: и вы, и я, и все наши дети. Дети умирают. Детям полезно как можно раньше узнать о смерти и принимать ее как неизбежность. Смерть – это естественно.

– А мама после смерти попадает в рай? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечают обе.

– Она вообще после смерти попадает в какое-нибудь хорошее место?

– Ее хоронят в землю, и она снова воссоединяется с матерью-природой, – говорит Марджори. – И по-моему, это прекрасно. Это круговорот жизни.

На это у меня нет времени. На самом деле нет. Я могла бы стоять и спорить с Марджори до скончания веков.

– Пусть каждый останется при своем мнении, – говорю я более примирительно, чем хочу.

– Все мы становимся мудрее. Может быть, и вы, Стелла, научитесь чему-нибудь здесь, в “Милых крошках”.

– Не исключено. И знаете, Марджори, возможно, вы тоже.

– Я всегда открыта всему, что способствует духовному росту. Всегда.

Фелисити уводит Марджори, а я принимаюсь намазывать кусок хлеба дешевым клубничным джемом. Да, меня явно ожидают неприятности, ну да бог с ними.

Как только мы выходим из детского сада, начинается дождь, а когда доходим до Регентс-Парк-роуд, уже льет как из ведра. Звоню в квартиру Луизы, но тщетно. Видимо, она еще не вернулась от дантиста. Дождь так и хлещет, и, видимо, нам придется залезть под навес пекарни и ждать.

Мы простояли там минуты три. Хани тепло и сухо – она в коляске под непромокаемым чехлом, а мне сыро и холодно – я без зонта, и ветер заносит струи дождя под навес. И тут я замечаю, что к нам идет мужчина. Идет вразвалочку, на нем спортивные штаны в духе восьмидесятых, с двумя яркими полосками по бокам, огромная черная толстовка с капюшоном и каким-то непонятным логотипом и черная шапочка, как будто сооруженная из колготок, – такие любят носить подростки-негры. Прямо как Али Джи, и, конечно, непременно в черных очках, хотя на улице дождь.

Призрак Али Джи останавливается у двери и выуживает из кармана штанов ключ. Это может означать только одно: если у Луизы квартира А, то у него – квартира Б. То есть он мог бы нас впустить в подъезд. И уж лучше сидеть в сухом подъезде, чем тонуть здесь. Поэтому я выскакиваю из-под навеса:

– Простите...

– Йо, – отвечает мужчина.

– Вы тут живете?

– Йе.

– Меня пригласила в гости ваша соседка Луиза...

– А, ага.

– Но, видите ли, ее еще нет дома, – я показываю на небо, – а мы уже промокли до нитки.

– Ага, – снова говорит он, вставляя ключ в замок.

Штаны у него какие-то странные.

– Вот я и подумала, может, вы нас впустите в подъезд? Мы бы подождали Луизу там.

Он оглядывает меня с ног до головы тем же взглядом, что Марджори, только малость добрее.

– Реально. Входите. – Теперь он изъясняется на почти нормальном языке.

– Спасибо, – говорю я, когда он помогает мне затащить коляску в подъезд через узкую дверь. Хани крепко спит.

– Тут сухо. Чайку? – спрашивает он. – Я как раз собирался заварить себе свежего.

– Вы так добры. Спасибо, не откажусь, если вас это не затруднит.

– А ребенок?

– Я оставлю ее тут. Она спит, да и здесь, как мне кажется, безопасно.

– Наверх, – произносит он и поднимается по лестнице.

– Кстати, меня зовут Стелла, – говорю я, следуя за ним.

– Янг-Ца, – представляется он в ответ. Не поняла, наверняка ослышалась.

– Простите. – Мы подходим к его двери, которая раскрашена под камуфляж. Занятно. – Я не расслышала вашего имени.

Он уже снял свои очки, и, хотя в коридоре темно, я вполне могу разглядеть, что лицо у него вовсе не азиатское. Я точно ослышалась.

– Янг-Ца, – повторяет он.

– А, понятно, – улыбаюсь я.

– Я-н-г-с-т-а, – произносит он по буквам.

– Боже мой, как необычно, – восклицаю я, как курица-Фелисити.

– Диджей, – говорит он так, словно этим все объясняется. – М. С. Янгста. Слышали?