Леонардо молчал, слегка побледнев и потупив глаза. -- Чтобы написать такой портрет,-- продолжал король,-- мало быть великим художником, надо проникнуть во все тайны женского сердца -- лабиринта Дедалова, клубка, которого сам черт не распутает! Вот ведь, кажется, тиха, скромна, смиренна, ручки сложила, как монахиня, воды не замутит, а поди-ка, доверься ей, попробуй угадать,-- что у нее на душе! Souvent femme vai-ie, Bien folest qui s,y fieЖенщина изменчива, Безумец тот, кто ей поверит (франц.)
привел он два стиха из собственной песенки, которую однажды, в минуту раздумья о женском коварстве, вырезал острием алмаза на оконном стекле в замке Шамбор.
Леонардо отошел в сторону, делая вид, что хочет передвинуть постав с другою картиною поближе к свету.
-- Не знаю, правда ли, ваше величество,-- произнес Сен-Желе полушепотом, наклонившись к уху короля так, чтобы Леонардо не мог слышать,-меня уверяли, будто бы не только Лизы Джоконды, но и ни одной женщины во всю жизнь не любил этот чудак и будто бы он совершенный девственник...
И еще тише, с игривою улыбкою, прибавил что-то, должно быть, очень нескромное, о любви сократической, о необычайной красоте некоторых учеников Леонардо, о вольных нравах флорентийских мастеров. Франциск удивился, но пожал плечами со снисходиельной усмешкой человека умного, светского, лишенного предрассудков, который сам живет и другим жить не мешает, понимая, что в этого рода делах на вкус и на цвет товарищей нет.
После Джоконды он обратил внимание на неоконченнЫЙ картон, стоявший рядом. -- А это что?
-- Судя по виноградным гроздьям и тирсу, должно быть Вакх,-- догадался поэт.
-- А это?-- указал король на стоявшую рядом картину. -- Другой Вакх?--нерешительно молвил Сен-Желе.
-- Странно!-- удивился Франциск.-- Волосы, грудь, лицо -- совсем как у девушки. Похож на Лизу Джоконду: та же улыбка.
-- Может быть, Андрогин?-- заметил поэт, и когда король, не отличавшийся ученостью, спросил, что значит это слово, Сен-Желе напомнил ему древнюю басню Платона о двуполых существах, муже-женщинах, более совершенных и прекрасных, чем люди,-- детях Солнца и Земли, соединивших оба начала, мужское и женское, столь сильных и гордых, что, подобно Титанам, задумали они воевать на богов и низвергнуть их с Олимпа. Зевс, усмиряя, но не желая истребить до конца мятежников, дабы не лишиться молитв и жертвоприношений, рассек их пополам своею молнией, "как поселянки, сказано у Платона, режут ниткою или волосом яйца для соления впрок". с той поры обе половины, мужчины и женщины, тоскуя, стремятся друг к другу, с желанием неутолимым, которое есть любовь, напоминающая людям первобытное равенство полов.
-- Может быть,-- заключил поэт,-- мэтр Леонар, в эTOM создании мечты своей, пытался воскресить то. чего уже нет в природе: хотел соединить разъединенные богами начала, мужское и женское. Слушая объяснение, Франциск смотрел и на эту картину тем же бесстыдным, обнажающим взором, как только что на мону Лизу.
-- Разреши, учитель, наши сомнения,-- обратился Он к Леонардо,--кто это, Вакх или Андрогин? -- Ни тот, ни другой, ваше величество,-- молвил Леонардо, краснея, как виноватый.-- Это Иоанн Предтеча. -- Предтеча? Не может быть! Что ты говоришь, поМилуй?.. Но, вглядевшись пристально, заметил в темной глубине картины тонкий тростниковый крест и в недоумении покачал головой.
Эта смесь священного и греховного казалась ему кощунственной и в то же время нравилась. Он, впрочем, тотчас решил, что придавать этому значение не стоит: мало ли что может взбрести в голову художникам?
-- Мэтр Леонар, я покупаю обе картины: Вакха, то бишь Иоанна, и Лизу Джоконду. Сколько хочешь за них?
-- Ваше величество,-- начал было художник робко,-- они еще не кончены. Я предполагал...
-- Пустяки!-- перебил Франциск.-- Иоанна, пожалуй, кончай,-- так и быть, подожду. А к Джоконде и прикасаться не смей. Все равно лучше не сделаешь. Я хочу иметь ее у себя тотчас, слышишь? Говори же цену, не бойся: торговаться не буду.
Леонардо чувствовал, что надо найти извинение, предлог для отказа. Но что мог он сказать этому человеку, который превращал все, к чему ни прикасался, в пошлость или непристойность? Как объяснил бы ему, чем для него был портрет Джоконды, и почему ни за какие деньги не согласился бы он расстаться с ним?
Франциск думал, что Леонардо молчит потому, что боится продешевить.
-- Ну, делать нечего, если ты сам не хочешь, я назначу цену.
Взглянул на мону Лизу и сказал: -- Три тысячи экю. Мало? Три с половиной? -- Сир,-- начал снова художник дрогнувшим голосом,-- могу вас уверить... И остановился; лицо его опять слегка побледнело. -- Ну, хорошо: четыре тысячи, мэтр Леонар. Кажется, довольно?
Шепот удивления пробежал среди придворных: никогда никакой покровитель искусств, даже сам Лоренцо Медичи, не назначал таких цен за картины.
Леонардо поднял глаза на Франциска в невыразимом смятении. Готов был упасть к ногам его, молить, как молят о пощаде жизни, чтобы он не отнимал у него Джоконды. Франциск принял это смятение за порыв благодарности, встал, собираясь уходить, и на прощание снова обнял его.
-- Ну, так, значит, по рукам? Четыре тысячи. Деньги можешь получить, когда угодно. Завтра пришлю за Джокондою. Будь спокоен, я выберу такое место для нее, что останешься доволен. Я знаю цену ей и сумею сохранить ее для потомства.
Когда король ушел, Леонардо опустился в кресло. Он смотрел на Джоконду потерянным взором, все еще не веря тому, что случилось. Нелепые ребяческие планы приходили ему в голову: спрятать ее так, чтоб не могли отыскать, и не отдавать, хотя бы грозили ему смертною казнью; или отослать в Италию с Франческо Мельци: бежать самому с нею.
Наступили сумерки. Несколько раз заглядывал Франческо в мастерскую, но заговаривать с учителем не смел. Леонардо все еще сидел перед Джокондою; лицо его казаЛось в темноте бледным и неподвижным, как у мертвого. Ночью вошел в комнату Франческо, который уже лег, но не мог заснуть.
-- Вставай. Пойдем в замок. Мне надо видеть короля. -- Поздно, учитель. Вы сегодня устали. Опять заболеете. Вам ведь уже и теперь нездоровится. Право, не лучше ли завтра?.. )
-- Нет, сейчас. Зажги фонарь, проводи меня.-- Впрочем, все равно, если не хочешь, я один. Не возражая более, Франческо встал, оделся, и они отправились в замок.
До замка было минут десять хотьбы; но дорогакрутая, плохо мощенная. Леонардо шел медленно, опираясь на руку Франческо.
Ночь без звезд была душная, черная, словно подземная. Ветер дул порывами. Ветви деревьев вздрагивали Испуганно и болезненно. Вверху, между ветвями, рдели освещенные окна замка. Оттуда слышалась музыка. Король ужинал в маленьком избранном обществе, забавляясь шуткою, которую особенно любил: из большого серебряного кубка, с искусною резьбою по краям и подножию, изображавшею непристойности, заставлял пить молоденьких придворных дам и девушек, в присутствии всех, наблюдая, как одни смеялись, другие краснели и плакали от стыда, третьи сердились, четвертые закрывалИ глаза, чтобы не видеть, пятые притворялись, что видят, но не понимают.
Среди дам была родная сестра короля, принцесса Маргарита --"Жемчужина жемчужин", как ее называли.
Искусство нравиться было для нее "привычнее хлеба насущного". Но, пленяя всех, была она равнодушна ко всем, только брата любила странною, чрезмерною любовью: слабости его казались ей совершенствами, пороки -доблестями, лицо фавна -- лицом Аполлона. За него во всякую минуту жизни была она готова, как сама выражалась, "не только развеять по ветру прах тела своего, но отдать и бессмертную душу свою". Ходили слухи, будто бы она любит его более, чем позволено сестре любить брата. Во всяком случае, Франциск злоупотреблял этою любовью: пользовался услугами ее не только в трудах, болезнях, опасностях, но и во всех своих любовных похождениях.
В тот вечер должна была пить из непристойного кубка новая гостья, совсем еще молоденькая девушка, почти ребенок, наследница древнего рода, отысканная где-то в захолустье Бретани Маргаритою, представленная ко двору и уже начинавшая нравиться его величеству. Девушка не имела нужды притворяться: она, в самом деле, не понимала бесстыдных изображений; только чуть-чуть краснела от устремленных на нее любопытных и насмешливых взоров. Король был очень весел.