— Это что же он их водит? — спросил Виталий Козлова.

— А опять в третьей роте Шкапский дежурит, сумасшедший самодур. После Волочаевки спятил: считает, что бой был проигран оттого, что солдаты маршировать не умели. Ну, его к нам и направили… Так вот, — продолжал Козлов, — этот Григорьев увидел Нину и зенки вылупил. Говорит: «Хороша. Моя будет». Стал приставать… Ну, на что Нина крепка — и то не выдержала, ляпнула ему по роже. А Григорьева заело. Говорит: «Это она для виду!» Поспорил с кадетами. И пошло-поехало. Проходу не даёт. И у Семена дурацкое положение, и Нине деваться некуда.

— Через неделю хотели её отозвать, — тихо сказал Бонивур.

— А у Григорьева дело дошло до отчаянности. Раз поспорил — убейся, а сделай!.. Стал он за Ниной следить. Решил через окно попасть к ней в комнату. А тут от тебя требование поступило на деньги. Вот Нина с Семёном стали готовить посылку. Семён тайничок открыл, а там оружие. А Григорьев с дерева в окно наблюдает. Смекнул, должно быть, что не кофием в доме пахнет, — и назад. Тут под ним сук подломился. Загремел он — и ходу в казармы. Семён сообразил, что дело плохо. Деньги ухватил — и ко мне. Нине велел оружие в колодец спустить, что возле дома… Сунул мне деньги, говорит: «Держи» А сам на выручку Нине побежал…

— Как держался? — быстро спросил Виталий.

— Ничего. Видно, не струсил… Ну, вернулся он, а в кофейне полное общество! Должно, Григорьев кадет приберегал как свидетелей успеха у Нины, а пригодились они для другого… Нина утопила почти все. Но кое-что осталось… браунинг, штук десять лимонок…

Виталий посидел, помолчал. Козлов подкрутил усы, вопросительно глядя на юношу. Виталий сосредоточенно щурил глаза.

— Значит, деньги у тебя?

— Да, тридцать тысяч.

— Ничего! — сказал Виталий. — Пусть у тебя будут. Решено тебе поручить продолжать «кофе молоть». Тоже вдвоём будете.

— Теперь слежка за всеми новыми людьми! — предостерегающе поднял брови Козлов.

Виталий усмехнулся:

— А тебе новых не дадут. Будешь с Любанским работать. Знаешь? Который в Поспелове.

— Любанский? Эта крыса канцелярская?! — изумлённо воскликнул Козлов.

— Ну, уж и крыса! Ты не таращь глаза, товарищ Козлов. Любанский — настоящий, хороший подпольщик, товарищ верный, комсомолец испытанный… Познакомишься по-настоящему — не нахвалишься.

— Да я не об этом!

— А не об этом, так помолчи… После провала кофейни трудно предположить, что мы продолжаем работать здесь… Нину и Семена куда дели? — спросил Бонивур.

— Сутки держали в котельной.

— Не били?

— Нет как будто. Потом из Поспелова приехали из особой сотни офицеры.

— Семеновцы! — сказал Виталий и сморщил лоб. — Ну ничего, потягаемся и с ними!

Козлов вздрогнул, юноша вопросительно посмотрел на товарища. Тот, отвернувшись, жалостливо сказал:

— Поспеловским только дай красных. Закатуют… И не знай, сколько там похоронено наших, на пригорке… Виталя, я думаю, надо отбить Нину да Семена!

— Имеешь план? — спросил юноша.

— Какой план? Ночью напасть на поспеловских, покрошить — да и с концом.

— А офицерскую школу? А кавалерийское училище? А юнкерское училище? Тоже покрошить?

— А-а! Под одно бы всех, к чёртовой матери!

— Будет и это! А только нахрапом сейчас Нину и Семена не выручишь.

— Жалко, Виталя!

— Не одному тебе жалко! Вызволим, выкупим…

— Красных-то?

— А кто доказал, что они красные? — хитро прищурился Виталий. — Чего только наши подпольщики не сумеют сделать!.. Надеюсь, на днях Нина и Семён будут на свободе и в безопасности.

Козлов облегчённо вздохнул, и глаза его засветились любопытством. Он спросил, невольно понижая голос:

— Имеешь план?

Но Виталий, пропустив мимо ушей вопрос Козлова, кивнул головой на кадет, маршировавших вдоль казарм:

— Чего такой парад?

— Адмирала Старка сегодня ожидаем.

В 1922 году в руках белых, и то под охраной японских штыков, оставался небольшой клочок русской земли — Владивосток и часть области.

Побережье давно контролировалось партизанскими отрядами. Основной базой их было Анучино, где советская власть, с небольшими перерывами, существовала почти с 1917 года. Второй базой была бухта св. Ольги, где партизаны чувствовали себя настолько уверенно, что могли созывать съезды, проводить военное обучение партизанского молодняка и наносить существенные удары белым в таких бухтах, как Терней, Джигит, Кеми — вплоть до Самарги. Отряд Кожевниченко доходил и до самой Императорской гавани. Партизаны заставили убраться из Тетюхе американский гарнизон, прикрывавший грабёж серебро-свинцовых месторождений…

Рабочие районы Владивостока тоже, по существу, не подчинялись белым. Незримые нити тянулись из города в таёжные районы, соединяя их неразрывными узами. И если вдруг из депо Первая Речка или из мастерских Военного порта исчезал кто-то из молодых или пожилых рабочих, кому угрожал призыв или к кому слишком внимательно присматривались шпики, лесными тропами уходил он — и одним партизаном становилось в сопках больше… Партизаны бывали и во Владивостоке, и на Первой Речке, и на Второй Речке, зная, что каждый рабочий дом — их прибежище. Они получали подробную информацию о всех передвижениях белых, покупали оружие у солдат, похищали из складов…

В самом городе действовали руководимые Дальбюро ЦК РКП (б) подпольные группы большевиков; их ячейки находились на всех крупных предприятиях края. Партийные организации работали, и ни аресты, ни убийства отдельных большевистских вожаков не могли остановить неизбежного. Приморская партийная организация была боевой по духу и по традициям, — её создавали и воспитывали такие большевики-ленинцы, как Костя Суханов — первый председатель Владивостокского совдепа, как Сергей Лазо — партизанский вождь. И давно уже между собой большевики называли Сухановской ту улицу, на которой жил он до дня своей гибели. И ходивший по путям приморской железной дороги паровоз «ЕЛ-629» — огненная могила Лазо — каждым свистком своим взывал к мести за мрачное злодеяние, которого не могли забыть русские люди. Помнили большевики дорогие имена, и каждый хотел походить на тех, чьи имена носил в сердце… Героической была история приморского подполья, как героической была великая партия, за которую многие большевики-дальневосточники отдали свою жизнь…

С севера наступала Народно-революционная армия Дальневосточной республики, очистившая от белых Забайкалье и Приамурье, готовая нанести интервенции последний, решительный удар.

…Приморское правительство Спиридона Меркулова, известного спекулянта, состояло из кучки дельцов и политических интриганов и было ширмой, прикрываясь которой, японские и американские интервенты беззастенчиво и жадно грабили Приморье.

…Офицерские школы, кадетские корпуса, юнкерские училища не случайно были расположены на Русском Острове, на котором помещались и части особого назначения. Островное положение этого гарнизона должно было, по мысли командования, уберечь будущие кадры офицерского состава от влияния большевиков, которое распространялось на все слои населения.

И вот лихой кадет Григорьев обнаружил в 36-м полку тайную квартиру, где хранилось оружие. Арестованные упорно молчали. Но контрразведка предполагала, что кофейня — явочная большевистская квартира.

Это показывало, насколько смелы большевистские конспираторы и насколько бесплодны усилия японской контрразведки и белых парализовать их действия.

Факта этого нельзя было скрыть от кадет. Он очень дурно повлиял на дисциплину в корпусах. Нужно было предпринять что-то такое, что поддержало бы веру в будущее у кадет и юнкеров.

Эту задачу возложили на адмирала Старка.

Офицер генерального штаба царской армии, участник русско-японской войны, в своё время часто бывавший в ставке, кавалер многих орденов, адмирал Старк был важной птицей. Его огромная, атлетического сложения фигура, затянутая в чёрный морской сюртук, осанка, дворцовая учтивость, умение держаться делали его заметным среди скороспелых генералов военного времени. Его можно было слушать, ему можно было верить.