— Эй, Николай! Поди сюда.

Парень, насупясь, подошёл.

— Ну, что?

— Снимай рубаху, зашью. Как не совестно расхлестаем ходить?

— Не сниму, — мрачно сказал Николай. — Сам зашью!

— Ну так зашей. Чтобы я тебя рваного больше не видела.

— Ладно уж! Не увидишь.

— Да ты чего сердитый такой? — удивилась Нина.

— Просто так.

Чекерде польстило предложение Нины. Но разговор с Бонивуром, происшедший в первый же день по прибытии в отряд, не выходил у него из головы. Парень избегал встреч с Ниной. И теперь чувствовал себя весьма неловко, пытаясь нарочитой грубостью скрыть своё чувство.

Остальные партизаны охотно обращались к Нине с различными просьбами. Нина кроила, шила, порола, накладывала заплатки. Работы оказалось по горло. Возле шалаша девушки всегда царило оживление.

Виталий, однако, не мог побороть ощущения неловкости перед Ниной, и, крайне стеснительный, когда дело шло о нем самом, он не мог решиться попросить Нину о каком-нибудь одолжении.

Заметив, что одежда и бельё его загрязнились, Виталий отправился к своему излюбленному местечку на берегу реки. Разделся, снял с себя бельё, натянул на голое тело брюки и принялся за стирку. Он стоял, наклонившись к воде всем корпусом. В глазах рябило от мелких, сверкавших на солнце волн.

Сзади послышались шаги. Виталий обернулся.

Позади стояла Нина с незнакомой Виталию девушкой. Нина с осуждением сказала:

— Не мог попросить? Эх, Виталя, Виталя… Ты, я вижу, гордец!

— Чего просить! Я и сам выстираю… Нехитрое дело! — отозвался Виталий.

Незнакомая девушка со спокойными серыми глазами подошла к Виталию.

— Без сноровки ничего не сделаешь. Да и не мужское это занятие, — сказала она в ответ на движение Виталия, который инстинктивно схватился за мокрую рубаху. — Да вы не беспокойтесь… Я быстро постираю.

Нина, видя смущение Виталия, укоризненно покачала головой. Она сказала, что идёт в лагерь, и оставила Виталия наедине с девушкой. Он стоял, не зная, что делать. Девушка взглянула на него.

— Да вы сядьте, — предложила она.

Она посмотрела на то, как усаживается он на прибрежную гальку, и спросила:

— Вы в отряде давно?

— С месяц!

— А-а! Потому-то я и не знаю вас. Когда Нина в отряде была, я часто ходила к ней. Мы с ней подружки. Афанасий Иванович до партизан у матери моей жил в постояльцах. И теперь я не оставляю его, постираю, то, се сделаю.

Руки её, обнажённые до локтей, двигались быстро и ловко. Виталий невольно залюбовался девушкой в пёстреньком платье, которое свежесть девушки и яркое солнце превратили в праздничный наряд. Выстирав бельё, девушка расстелила его на накалённой солнцем гальке.

— Вот через полчаса и одеться можно будет! — сказала она.

— Спасибо.

— Ну, спасибо потом будете говорить! — улыбаясь, отозвалась девушка и принялась стирать гимнастёрку Виталия.

Она держалась с ним очень просто, не ощущая той неловкости, которая часто возникает между мало знакомыми. Она могла помочь ему и сделала это очень охотно и естественно, подчиняясь движению души. Так, вероятно, она держалась со всеми. Только хороший человек может быть таким, что с первого слова кажется, будто знаешь его давно.

Она работала с видимым удовольствием. Виталий не мог отвести взора от её маленьких сильных ладоней, которые, словно играючи, расправлялись с его гимнастёркой из грубого солдатского холста.

«Добрая и умная!» — невольно подумал о девушке Виталий, и стеснительность его исчезла.

Почувствовав, что Виталий разглядывает её, девушка полуобернулась к нему и легонько качнула головой, как бы упрекая его за этот слишком пристальный взгляд.

— Меня Настенькой зовут! — сказала она с той же милой простотой, предупреждая его расспросы. — А вас?

— Моя фамилия — Бонивур, а имя — Виталий.

— О вас в деревне много говорят! — живо сообщила она. — Комиссаром называют! Я думала, вы старик, а вы совсем нет.

— Это плохо, что я молодой?

— Нет, совсем наоборот! — ответила Настенька и поднялась. — Все! Теперь только подсохнуть. В другой раз вы прямо мне отдавайте, что будет… Нина вернулась, я буду часто заходить. Хорошо?

— Если вас не затруднит.

— Какое затруднение! Мне с детства приходилось заниматься этим, маме помогать. Она хворая.

Виталий пожал её руку.

— Ну, спасибо вам… Я бы ещё долго возился.

— Не на чем. Приходите в деревню. У нашей хаты всегда ребята и девушки собираются. Гостем будете. Придёте?

Виталий сказал, что он придёт обязательно. Настенька легко поднялась по косогору, светлым видением обозначившись на фоне голубого неба, махнула на прощание рукой и исчезла.

Виталий глядел ей вслед: «Настенька! Какое хорошее имя! — подумал он. — И сама она простая, хорошая».

Все понравилось Виталию в Настеньке. И светлые косы, короной уложенные на голове, и золотые колечки волос, выбившиеся из-под косы, и тёмные брови, чуть сросшиеся на переносице и так выгодно оттенявшие её ясные глаза, и нежное лицо её с милыми веснушками кое-где, и загорелые стройные ноги, удивительно легко ступавшие по земле, и вся фигура её — сильная и лёгкая… Была ли она красивой — Виталий не мог бы ответить на этот вопрос. Она была милой — и это он знал; про таких, как она, говорят в народе: пройдёт, словно солнцем осветит!

…В молодые годы сердце ищет любви, ищет того близкого, который стал бы милее всех. И в этот день, напоённый солнцем, у журчащей речки Виталий принял в своё сердце незнакомую доселе девушку по имени Настенька. Скажет он ей об этом или нет, узнает ли она, что обрела милого? Станет ли близкой, откроет ли она своё сердце для этого черноглазого юноши?..

Взгляд серых глаз, спокойный, ласковый, которым Настенька, прощаясь, одарила Бонивура, остался у него в душе.

Расположенная неподалёку деревня была в районе, который находился под властью белых. Это не мешало, однако, молодым парням из отряда наведываться туда довольно часто. Топорков понимал, что приказом ребят не удержишь, и отпускал скрепя сердце. Он и Виталию сказал как-то:

— Сходил бы на вечерку, комиссар. Не все в лесу сидеть. Да и посмотришь заодно: не лезет ли кто к ребятам?

…Поздним вечером на широкой площадке перед маленькой белой хаткой, стоявшей на отлёте, перед самым выгоном, парни и девушки лузгали семечки, пересмеивались, пели песни. Ещё издали Виталий услыхал:

Выводил песню мягкий, грудной девичий голос, от которого Виталий сразу встрепенулся. Этот голос он мог узнать из тысячи, как ему казалось.

И в самом деле, то была Настенька.

В такие безлунные вечера, иссиня-голубые, все видно, хотя очертания предметов и размываются этими колдовскими сумерками. Тишина господствовала в окрестности. Каждый звук — и в поле и в деревне — был слышен отчётливо в этой насторожённо-ласковой тишине, настраивающей на мечтательный лад.

Молодёжь развела костёр, не столько для света, сколько для забавы. Пламя от сушняка вздымалось ввысь, почти не отклоняясь в стороны, огненным столбом. Окружённая подружками и парнями, у костра сидела Настенька. Она заводила песни одну за другой, словно выхватывая их из пламени костра, на который безотрывно смотрела.

А вслед за ней подхватывали песню все, кто сидел у костра. Парни пели негромко, низкими, глуховатыми голосами, словно расстилали суровое полотно, девушки подхватывали слова тонкими голосами, точно вышивали разноцветные узоры.

Настенька пела, точно говорила сама с собой. Казалось, она забыла, что вокруг неё много людей. То жаловалась на какую-то невысказанную муку, то вдруг смеялась над собой. В её зрачках играл костёр. Чистое широконькое лицо её светилось, озарённое огнём.

Виталий смотрел на эту картину, пока не замолкли голоса. Когда Виталий переступил, что-то хрустнуло у него под ногами. Тотчас же люди у костра зашевелились. Защищая ладонями глаза от света, они вглядывались в темноту.