Вряд ли даже самому завзятому краснобаю удалось бы придать этому поселению более респектабельный имидж. Сказки о «молочных реках с кисельными берегами» не могли произвести впечатление на верующих. Ведь сказано же: «Западная Европа XI в. хорошо знала дорогу в Иерусалим: путешествие в Святую землю совершали и благочестивые монахи, и простые люди, и знатные сеньоры».

Возникает вопрос: к чему тогда их было рассказывать, эти сказки? И еще: почему они, невзирая на свою очевидную нелепость, все-таки произвели нужное впечатление?

Что-то тут не так. Кажется, Урбан II в своей проповеди имел в виду какой-то совсем другой, по-настоящему богатый и благочестивый, Иерусалим. Нельзя же отталкиваться от абсолютной лживости папского послания. Сказка, как говорится, ложь, да в ней намек…

В связи с этим нельзя не упомянуть еще об одном обстоятельстве, часто упускаемом из виду в силу своей кажущейся второстепенности, но тем не менее безошибочно указывающем на подлинные мотивы и объект папского послания. Его часто нарекают «непосредственной причиной» крестовых походов или «поводом» к выступлению крестоносцев. (Оказывается, почти 500 лет ждали этого «повода». Просто ангельское терпение). На самом деле вовсе не бедственное положение Иерусалима и вопли Петра Пустынника побудили папу к выступлению. Была более осязаемая причина.

Я имею в виду письмо Алексея I Комнина с просьбой о помощи в отвоевании Никеи. Ф.И. Успенский упоминает о письме, адресованном непосредственно графу Роберту Фландрскому, с которым у императора сложились дружеские отношения. Вот текст письма в передаче Успенского: «Святейшая империя христиан греческих сильно утесняется печенегами и турками; они грабят ее ежедневно и отнимают ее области. Убийства и поругания христиан неисчислимы и так страшны для слуха, что способны возмутить самый воздух… Почти вся земля от Иерусалима до Греции — не исключая и Фракии — подверглась их нашествию. Остается один Константинополь, но они угрожают в самом скором времени и его отнять у нас, если не подоспеет быстрая помощь верных христиан латинских. Пропонтида уже покрыта двумястами кораблями, которые принуждены были выстроить для своих угнетателей греки. Таким образом, Константинополь подвергнется опасности не только с суши, но и с моря. Я сам, облеченный саном императора, не вижу никакого исхода, не нахожу спасения; и принужден бегать перед лицом турок и печенегов. Итак, именем Бога умоляем вас, спешите на помощь мне и греческим христианам. Мы отдаемся в ваши руки; мы предпочитаем быть под властью ваших латинян, чем под игом язычников. Пусть Константинополь достанется лучше вам, чем туркам и печенегам. (Выделено мной. — Г.К.) Для вас да будет так же дорога та святыня, которая украшает город Константина, как она дорога для нас… Священные предметы не должны достаться во власть язычников, ибо это будет великая потеря для христиан и их осуждение. Если, сверх ожидания, вас не одушевляет мысль об этих христианских сокровищах, то я напомню вам о бесчисленных богатствах и драгоценностях, которые накоплены в столице нашей. Сокровища одних церквей в Константинополе могут быть достаточны для украшения всех церквей мира. Нечего говорить о той неисчислимой казне, которая скрывается в кладовых прежних императоров и знатных вельмож греческих. Итак, спешите со всем вашим народом, напрягите все усилия, чтобы такие сокровища не достались в руки турок и печенегов. Ибо, кроме того бесконечного числа, которое находится в пределах империи, ожидается ежедневно прибытие новой 60-тысячной толпы. Мы не можем положиться и на те войска, которые у нас остаются, так как и они могут быть соблазнены надеждой общего расхищения. Итак, действуйте, пока есть время, дабы христианское царство и, что еще важнее, Гроб Господень не были для вас потеряны, дабы вы могли получить не осуждение, но вечную награду на небеси».

Нетрудно заметить, что по своему стилю письмо — чистая пропагандистская агитка, состряпанная, так же как и речь папы на Клермонском соборе, гораздо позже описанных событий. Таким напыщенным слогом друзьям не пишут. В подлинности письма, от которого сохранилось только несколько латинских копий, но не оригинальный греческий текст, сомневался и сам Успенский, признавая, что оно может быть «пропагандистской фальшивкой, направленной на то, чтобы, соблазнив рыцарей сокровищами Константинополя, побудить их отправиться в поход на Восток».

Думаю, все было несколько иначе: фальшивку состряпали после 1204 года, дабы легитимизировать задним числом бесчинства и грабеж, учиненные крестоносцами в захваченном Константинополе. Эту мысль лучше всего иллюстрирует выделенный фрагмент письма.

Как бы то ни было, сама возможность обращения к латинянам за помощью не вызывает сомнений, хотя бы потому, что Комнин известен своей пролатинской ориентацией. Это, в частности, подтверждается тем, что незадолго до описываемых событий с него было снято папское отлучение, как с раскаявшегося схизматика.

Интересная зависимость: все нападения турок на византийские владения совершались при пролатинских императорах, каковым был и последний император, Константин Драгас, погибший при штурме Константинополя. Это лучшее подтверждение того, что отступлениями византийцев от отчей веры в сторону латинства они и были спровоцированы.

Впрочем, согласия патриархов на включение филиокве в Символ веры на Западе так и не дождались. Эта двойственная позиция Византии (ни нашим ни вашим) сыграла в конце концов с нею злую шутку. То, что не сделали крестоносцы, доделали в конце концов османы.

Но в любом случае захват Никеи сельджуками — причина для выступления более реальная, нежели иллюзорное попрание христианских святынь в далеком Иерусалиме.

Впрочем, «захватом» это можно назвать с очень большой натяжкой. Никея перешла во владение турок через несколько лет после битвы при Манцикерте в результате соглашения между ними и византийцами о разделе сфер влияния. Очень похоже, кстати, на переход Иерусалима в руки арабов (что наводит на размышления).

Тогда тоже все произошло мирным путем. Согласно легенде, Иерусалимский патриарх Софроний в полном патриаршем облачении явился на Масличную гору для встречи с халифом Омаром, дабы сопроводить последнего на экскурсию по святым местам. Во время экскурсии пробил час мусульманской молитвы, и Софроний предложил отслужить ее прямо перед Гробом Господним[133] (это лишний раз указывает на то, что особых расхождений между двумя религиями на тот момент не было). Однако невежественный варвар предпочел все-таки выйти из церкви и молиться перед ее входом, явив тем самым пример необычайного пиетета к ценностям завоеванного народа.

Есть во всем этом один момент, о котором нельзя не упомянуть. Омар во время экскурсии попросил препроводить его на Храмовую гору. И тут выяснилось, что на ее месте находится мусорная свалка! Вот так пассаж! Халифу пришлось буквально продираться через горы мусора к Камню основания, над которым, по преданию, находился девир древнего Храма. Сказывают, он собственными руками зачерпнул горсть мусора и в своем плаще отнес его в Кедронскую долину, где и выбросил, положив тем самым начало расчистке и строительству на Храмовой горе.

Только представьте себе: когда Иерусалим был во владении Византии, там не только ничего не делалось для расчистки Храмовой горы, но туда даже свозили мусор из Константинополя! Историки, путаясь в показаниях, объясняют это тем, что Храм, мол, был иудейским, для христиан значения не имеющим. К тому же за грехи евреев его и должна была постигнуть abominatio desolationis — горькая участь, предсказанная еще пророком Даниилом[134].

А тогда к чему вся эта затея с Крестовыми походами, с идеей восстановления Храма? И разве Храм — не общая святыня для христиан и иудеев? Но из этого фрагмента вытекает, что он считался святыней как раз теми, от которых этого можно было ожидать меньше всего, — мусульманами.