Глаза Орбелии высохли.

— Если любишь, отпусти меня, Гней, — тихо попросила она.

Гней Пизон побагровел и застонал, и стон его закончился звериным рыком. Орбелия в страхе отшатнулась.

— Ну уж нет… Знай: если ты не полюбишь меня, то не любить тебе никого! Ты досталась мне по воле богов, и я не стану их гневить, разрывая наш союз. Скорее я убью и тебя, и себя… Ты будешь моя или ничья — запомни!

Прерывисто дыша, Пизон подскочил к Орбелии, опрокинул ее на ложе и одним движением разорвал прикрывавший ее виссон.

— Ты полюбишь меня… ты полюбишь меня… — сквозь зубы рычал Пизон, раздвигая Орбелию, а Орбелия кусала губы, молча рыдая…

В дверь постучали. Орбелия вздрагивала всем телом, и Пизон, рассвирепев, никак не мог попасть в нее.

В дверь постучали сильнее. Соскочив с Орбелии, Пизон стремительно пересек комнату и рывком распахнул дверь:

— Кто там, во имя преисподней?

За дверью стоял Клеон.

— Ну?

Клеон развел руками:

— Каллист не дал ни сестерция, господин. Он требует тебя к себе. Он велел передать, что будет ждать тебя до полуночи.

Бросив быстрый взгляд в сторону Орбелии, скрючившейся на ложе, Пизон шагнул в коридорчик перед спальней и захлопнул за собой дверь. Затем Пизон дал волю своему гневу.

— Значит, ты не просил, раз тебе не дали ни асса! — крикнул он.

Ударом кулака Пизон опрокинул Клеона на пол и принялся топтать его ногами. Клеон только охал. Вдруг, вспомнив, Пизон остановился:

— Так ты говоришь, до полуночи? Значит, я должен спешить. А ты… ты будешь сидеть здесь и охранять Орбелию. Смотри, Орбелия не смеет никуда выходить.

И Пизон в одной неподпоясанной тунике побежал к себе, в свою половину дома.

Рабы быстро несли носилки с Пизоном на Палатин — к Каллисту.

«Проклятый Каллист, — думал Пизон, недовольно ворочаясь. — Ты отнял у меня достоинство римлянина, ты… и еще жадные жабы — почтенные сенаторы!»

Мысленно Пизон вернулся к тем роковым событиям, которые заставили его обратиться за помощью к Каллисту.

В наследство от отца Пизону достался большой дом в Риме и две небольшие виллы, не чета римскому дому. Получив наследство, Пизон, которого отец всегда ограничивал в средствах, развернулся: накупил рабов, заставил дом роскошной мебелью, начал играть…

Вскоре вся наличность растаяла, и тогда оказалось: доходов с обеих вилл едва хватало на то, чтобы покрыть половину расходов, к которым он себя приучил.

Пизон еще в молодости, еще при отце, частенько бывал на сборищах, устраиваемых другом его отца Камиллом Скрибонианом. Представители лучших всаднических и сенаторских родов там ратовали за республику, и Пизону не были чужды республиканские воззрения: властолюбивый по натуре, Пизон понимал, что та власть, которой при императоре обладал сенат (а вместе с сенатом — и он), была лишь тенью власти, которой обладал сенат в годы республики, а Пизон жаждал власти… И даже когда Камилл Скрибониан был отправлен легатом в Далмацию, приверженцы республики продолжали собираться. А душой их стал Пизон, наследовавший к тому времени состояние своего отца.

Наследство оказалось, увы, не столь внушительным, как мерещилось завистникам. И Пизон влез в долги: чтобы поддержать честь своего рода, как он говорил, или, другими словами, чтобы удержать вокруг себя ту роскошь, которой он себя окружил. Бедность в его среде считалась чем-то позорным, отвратительным — в бедных плевались… Когда же пришло время отдавать долги, то оказалось, что платить Пизону было не из чего. Приятели же долгов его не замечали, хотя бедность они, конечно же, сразу бы заметили.

И Пизон пошел к Каллисту. «В конце концов, Каллист все равно найдет способ узнать то, что ему захочется узнать, — успокаивал себя Пизон. — Что же такого, если он узнает об этом от меня?»

Каллист помог Пизону, и вскоре вместо Пизона у кое-кого из сенаторов появились новые собеседники — крысы подземелья Мамертинской тюрьмы.

Так Пизон стал брать деньги у Каллиста, предоставив в распоряжение Каллиста свои уши и губы. И, сгребая сестерций вольноотпущенника в свой кошелек, Пизон все больше ненавидел дерзкого выскочку.

Он, римлянин древнего рода и сенатор, лижет руки бывшему рабу! Он подчинятся рабу, он выполняет приказания раба, и более того — его содержит раб! Досада и злоба жгли нутро Пизона, и со временем ему стало казаться, что его рабы знают о его унижении, что его рабы перемигиваются у него за спиной: «А что, может, когда-нибудь Пизон кувыркнется в ноги и нам!»

Пизон начал лютовать. Впрочем, кротостью нрава он никогда не отличался, однако до крайностей раньше не доходило. С той же поры, как он стал служить Каллисту, немало рабов получили от него ту свободу, которую приносит смерть.

И вот однажды Пизон увидел Орбелию. И он полюбил ее, всей изломанной душой своею полюбил! По крайней мере, так ему казалось временами. И была свадьба, а потом — приезд в Рим и изматывающая, словно пенье комара над ухом, мысль: «Откуда взять деньги?»

Оставалось только опять идти к Каллисту, и Пизон вспылил: вместе с Клеоном он здорово всыпал рабу, уронившему горящий светильник едва ли не на ногу ему. И ярость его видела Орбелия…

С той поры Пизону стало казаться, что Орбелия догадывается: никакой он не римлянин, он — слуга бывшего раба! А этой ночью Пизону стало окончательно ясно: Орбелия знает его тайну. Поэтому-то она так хочет улизнуть от него, как будто у него открылось вдруг какое-то уродство. Но кто его выдал, кто? Неужели верный Клеон? Ах он собака!.. Нет, не может быть. Значит, какой-то бог шепнул ей обо всем во сне…

Рабы опустили носилки. Пизон вылез. Все правильно, вот и знакомый фонтан… Он всегда велел рабам останавливаться здесь: неподалеку от канцелярии Каллиста, но не у самой канцелярии. Оставшиеся двести шагов до Каллиста он проделывал пешком, приказав рабам дожидаться у фонтана. Он опасался, как бы рабы не узнали об его отношениях с Каллистом, поэтому приходилось прибегать к этой предосторожности…

Проклятье! Они и так все уже знали!

Размахнувшись, Пизон ударил ближайшего раба и медленно пошел к канцелярии Каллиста. Канцелярия находилась за углом.

— А, старый друг… — протянул Каллист, увидев Пизона. — Давненько тебя не было видно… Ноги, что ли, уже не держат тебя, раз присылаешь ко мне рабов?

Пизон, хмурясь, опустил голову. Надо же, как низко пал он — его отчитывает вольноотпущенник! И ничего не поделаешь, раз явился, приходилось пройти через это.

— Так вот что я скажу тебе, — продолжал Каллист, — то письмо Камилла Скрибониана к сенаторам Рима, которое у тебя, передай Марку Орбелию: он был у тебя сегодня, я знаю… Его подослал к тебе Нарцисс, новый любимчик императора: Орбелий должен выманить у тебя это письмо, ну так и отдай письмо ему… Причем отдай письмо ему так, чтобы он был уверен, что взял его у тебя хитростью, — подумай сам, как это лучше сделать…

— Ты хочешь, чтобы Нарцисс передал это письмо императору? — удивился Пизон.

— Нет, дурачок, нет! — улыбнулся Каллист. — Зачем же! Просто после того, как это письмо окажется у Нарцисса, я наведаюсь к Нарциссу со своими людьми вроде как с обыском. Я найду у него это письмо, и Нарцисс из фаворитов императора сразу же превратится в его врага: во всяком случае, именно так подумает император, когда я предъявлю ему это письмо и скажу, что нашел его у Нарцисса…

Ты спросишь, зачем я все это рассказываю тебе? — Каллист хихикнул. — Очень просто: только для того, чтобы ты уяснил, от кого зависит успех операции: от тебя, дружок! Если Нарцисс сумеет показать письмо Скрибониана императору раньше, чем я нагряну к нему с обыском, — все пропало… И тогда тебе, дружок, не жить — нет, не жить! Потому что это будет означать, что ты подвел меня: ты недостаточно быстро сообщил мне, что уже передал Орбелию письмо Скрибониана…

Выдержав паузу, Каллист отчеканил:

— Так что запомни: как только передашь письмо Скрибониана Марку Орбелию — сразу же ко мне! И нс забудь захватить заодно другое письмо, которое будет у тебя: письмо сенаторов к Скрибониану. Кстати, как там твои друзья сенаторы — не ленятся расписываться под ним?