На такой вот поэтически возвышенной ноте завершился один из разговоров с Сергеем Аверинцевым, в котором он размышлял и вспоминал об А. Ф. Лосеве, а именно о силе Алексея Федоровича.

Как же не вспомнить и мне некогда близких и ушедших! Спасибо, коль есть еще рядом со мной осколки того целого, что составляло когда-то около А. Ф. подобие общения учителя с учениками…

И как раз, когда познакомились с нами два молодых человека, вышел первый том «Истории античной эстетики» А. Ф. Лосева (1963) «Ранняя классика» — тот самый, над которым мы работали в уютном домике на Полевой улице в Валентиновке. А потом пошел второй, «Софисты, Сократ, Платон» (М., 1969), третий «Высокая классика» (М., 1974), четвертый «Аристотель и поздняя классика» (М., 1975), над которыми работал в качестве научного редактора Саша Михайлов. К 1980 году томов было уже шесть, и профессор Лосев получил даже Государственную премию в 1986 году — событие для него совсем уж невиданное, да и не только для него. Обычно на премии выдвигались группы соавторов, а здесь один, да еще доктор филологических, а не философских, наук. Однако огромная задержка следовала за этими томами, и повинен в ней оказался любимый с юности Лосевым Владимир Соловьев. Маленькая книжечка в издательстве «Мысль» — А. Ф. Лосев «Владимир Соловьев». 1983-й — юбилейный лосевский год, ему 90 лет, но книжечка вредна для чиновного мира, ее с трудом отвоевали, хотя собирались пустить под нож и запретили продажу в Москве и Ленинграде. Зато сослали в Магадан, в Среднюю Азию, на Дальний Восток, а из-под полы книжечку в 25 копеек продавали за 100 рублей. Зато Алексею Федоровичу перекрыли пути в издательства, и он, завершив все восемь томов, так и не увидел их в целостном единстве. Только за день до смерти узнал Алексей Федорович о сигнале VII тома. Да с какими трудностями я заставила принести этот том из издательства «Искусство» к нам домой, к гробу Лосева, — о том, что издатели не торопились, я уже упоминала. Вот они и не торопились — том VIII вышел в 1994 году[364]. Но в 1979 году появилась «Эллинистически-римская эстетика», издание которой по моей просьбе поддержал декан нашего филологического факультета профессор Л. Г. Андреев, а напечатал хорошо мне знакомый директор издательства МГУ (наш бывший аспирант) А. К. Авеличев и редактировала наш друг из издательства «Искусство» Г. Д. Белова. Вообще-то вся эта замечательно интересная римская часть предназначалась для тома V «Истории античной эстетики» «Ранний эллинизм», но том принял такие огромные размеры, что мне пришло в голову вынуть всю римскую часть и напечатать отдельной книгой. Благодаря помощи нескольких почитателей Алексея Федоровича — книга увидела свет (переиздана в 2002 году с очень важными дополнениями). Также лосевский перевод Прокла «Первоосновы теологии», вышедший в 1972 году в Тбилиси тиражом в 2500 экземпляров, я поместила в том III ИАЭ «Высокая классика» (М., 1974), так сказать, юбилейный, — Алексею Федоровичу 80 лет — и Прокл появился тиражом в 25 тысяч экземпляров, да еще с биографией автора, списком его печатных работ и фотографией, сделанной М. Ф. Овсянниковым. А через много лет придумала я Прокла с его «Первоосновами» соединить с его же гимнами, и получилась прелестная книжечка — тиражом в 10 тысяч экземпляров («Прогресс», 1993). Вот вам труднейший Прокл со всеми комментариями Лосева, с моей статьей о гимнографии Прокла (я занималась художественной стороной текстов философа), и общий тираж — 37 500 экземпляров. Неплохо для неоплатоника в XX веке.

А сколько приходилось стараться, чтобы напечатать «Проблему символа и реалистическое искусство» (1976)! Но всегда находились люди понимающие (хоть их всегда горсточка), и так шаг за шагом. То «Знак. Символ. Миф» (1982) — это помог уже по моей просьбе наш новый декан и давний почитатель Алексея Федоровича, добрейший (из старообрядческого рода) Иван Федорович Волков, и опять издательство МГУ. То «Языковая структура» (1983). Я уж не говорю об «Эстетике Возрождения», великолепно изданной Л. В. Литвиновой (издательство «Мысль») и в 1978, и в 1982 годах (и с важными дополнениями в 1998-м). А «Владимир Соловьев и его время» (в 1990 году в «Прогрессе») у того же Саши Авеличева, а потом в серии «ЖЗЛ» с дополнительными главами («Молодая гвардия», 2000)[365]. Нет, всегда надо внимательно обдумывать все обстоятельства, прежде чем пускаться в путь с рукописями Алексея Федоровича. Но мы с Валентиной Михайловной иначе не могли, мы были призваны на помощь, мы жили для этого, да и сейчас дня не проходит в раздумьях — путь продолжается.

«История античной эстетики» особенно дорога Алексею Федоровичу. В ней тесно переплетались философия и мифология. Ведь чем древнее они, тем и выразительнее, а значит, по Лосеву, эстетичны. Но главное — здесь воплощался давний лосевский принцип «Высшего синтеза». Разные ступени античной культуры вырисовываются в органической целостности философии, науки, религии, искусства и нравственности, создавая единый и долгий путь от язычества к христианству.

Но и сама личность А. Ф. Лосева представляла тоже некий «Высший синтез», в котором этика занимала совсем не последнее место. И это чувствовали собеседники философа. И не только они, но и читатели его книг, размышляющие над идеями автора. Такое чтение заставляло совсем незнакомых людей, старых и молодых, даже совсем юных, обращаться в письмах к богатому духовным опытом, а значит, мудрому человеку, который может помочь на сложных житейских путях.

Вот здесь и приходилось мне общаться с этими большей частью молодыми людьми, иной раз стоявшими у наших дверей (к Алексею Федоровичу я не могла всех допускать; иначе — конец работе) со своими вопросами, на которые я и давала понятные ответы (а это совсем не просто). Я же читала их письма Алексею Федоровичу и отвечала обязательно, излагая мысли Алексея Федоровича. Нельзя не отвечать и нельзя не впускать. Так мы заочно и лично познакомились со многими хорошими людьми ^[366].

Не зная адреса, писали в институт, на место работы Алексея Федоровича, а оттуда посылали нам; писали в издательства, и опять-таки письма шли на Арбат. По телефонам не звонили (тогда Интернета не было, и не так просто было узнать номер, да я бы и не стала разговаривать; совсем иное — письмо или встреча на нашей лестничной площадке).

Переписка у Алексея Федоровича огромная: тут и коллеги-ученые (а с ними настоящие дискуссии в письмах), и давние друзья, и ученики, и издатели, и читатели. Если я доживу до изучения годовых папок с делами или ящиков с письмами, это будет нечто небывалое. Боюсь — не успею.

Разве могу я не ответить (Алексей Федорович мне диктует, или я ему готовлю черновик, чтобы одобрить) В. Д. Пришвиной, А. И. Белецкому или А. А. Белецкому, Т. В. Розановой, А. В. Чичерину или Карену Свасьяну, а то и Мише Гаспарову или Сереже Аверинцеву, Саше Михайлову, Моисею Альтману, Владимиру Бакшутову? А Миша Нисенбаум, а Миша Гамаюнов, а Юрий Ростовцев, а Виктор Троицкий? Не ответь я им, не впусти в нашу дверь — и целый пробел в лосевском жизнеописании (я не говорю о тех, кого я принимала по рекомендации наших давних друзей или по моей собственной инициативе).

Но вот письмо некоего безвестного Ивана, требующего с ним беседы в 8 часов утра (письмо подсунуто под дверь, и отправитель не знает, что страдающий бессонницей Лосев только засыпает утром после тяжкой ночи)! А как не ответить инженеру, приславшему венок сонетов, посвященный античным философам (явно под влиянием «Истории античной эстетики» и наших книг о Платоне и Аристотеле)? Да как величаво начинается это письмо: «Могучий Алексей Федорович», и завершается пожеланием «дальнейших антично-творческих успехов» (это с Украины, из города Шепетовка). А вот из академического городка Новосибирска молодой ученый Владимир (закончил физико-математический факультет). Он ищет высшую Истину, размышляет о сущности и энергии Божией, давний лосевский читатель. Он чувствует свою причастность к традиции, идущей от Вл. Соловьева, более того, он чувствует себя «повелительно призванным» и кончает письмо так: «Я был бы счастлив получить Ваше благословение». И, конечно, абсолютно необходимо ответить далекому знакомцу, трогательно обратившемуся в первом же письме: «Голубчик Алексей Федорович».