Суровый юнга хмурится тревожно

И апельсин от грубой кожуры

Освобождает так же осторожно,

Как револьвер — от грубой кобуры.

Мы капитаны, братья капитаны,

Мы в океан дорогу протоптали,

Но корабли, что следуют за нами,

Не встретят в море нашего следа.

Нам не пристали место или дата;

Мы просто были где-то и когда-то.

Но если мы от цели отступали,—

Мы не были нигде и никогда.

Ночь напечатала прописью

Чьи-то на глине следы.

Над плоскодонною пропастью

Эхо — как пушечный дым.

Видно, прошёл тут и шёпотом

Песню пропел пилигрим;

Долго стреляющим хохотом

Горы смеялись над ним.

Тут не отделаться дёшево,

Как бы ни крался в обход:

На смех подымут прохожего

Чудища, каменный сброд!

Пусть, опасаясь предательства

Отзвуков, путник молчит;

Стук его палки в ругательства

Гулкая ночь обратит.

         Вижу, как ночь приближается

         Высохшим руслом реки,

         Но всё равно продолжается

         Песня, словам вопреки.

…Где это море? — вы спросите, —

Где этот пляшущий риф?

Где — без морщинки, без проседи —

Юный зелёный залив?

Где эти заросли тесные

В лунной летучей пыльце?

Звери да птицы чудесные?

Люди с огнём на лице?

Гибкие пальцы упрямые?

Чаши, цепочки с резьбой?

Эхо! Не путай слова мои! —

Я говорю не с тобой!

         Вижу, как ночь приближается

         Высохшим руслом реки,

         Но всё равно продолжается

         Песня, словам вопреки.

Но утешенье напрасное —

Только на эхо пенять:

В тёмное слово и в ясное

Спрятан порыв — не понять!

Слово потом разветвляется,

С ним же ветвится разлад…

Не оттого ль замедляется

Путь между каменных гряд?

Ночь напечатала прописью

Чьи-то на глине следы…

Над плоскодонною пропастью

Эхо — как пушечный дым.

В сумрак, исчерченный змеями,

Русло уходит, ветвясь…

В путь!

Между розными звеньями

Рвусь восстанавливать связь.

Кисть художника везде находит тропы.

И, к соблазну полисменов постовых,

Неизвестные художники Европы

Пишут красками на хмурых мостовых.

Под подошвами шагающей эпохи

Спят картины, улыбаясь и грустя.

Но и те, что хороши, и те, что плохи,

Пропадают после первого дождя.

Понапрасну горемыки живописцы

Прислоняются к подножьям фонарей

Близ отелей,

Где всегда живут туристы —

Посетители картинных галерей.

Равнодушно, как платил бы за квартиру,

За хороший иль плохой водопровод,

Кто-то платит живописцу за картину

Либо просто подаянье подает.

Может, кто-то улыбнется ей от сердца?

Может, кто-то пожелает ей пути?

Может, крикнет: «Эй, художник! Что расселся?

Убери свою картинку! Дай пройти!»

Но, как молнии пронзительную вспышку,

Не сложить ее ни вдоль, ни поперек,

Не поднять её с земли, не взять под мышку, —

Так покорно распростёртую у ног!

И ничьи её ручищи не схватили,

Хоть ножищи по её лицу прошли.

Много раз за ту картину заплатили,

Но купить её ни разу не смогли.

На землю падал снег,

И кто-то пел о том,

Как жил да был старик

С шарманкой и сурком;

Что он вставал чуть свет

И шёл за песней вслед;

О том, что на земле

Шарманок больше нет.

       Шарманок, шарманок,

       Шарманок больше нет.

Скажите, а зачем

Шарманка вам нужна? —

И сиплая совсем,

И хриплая, она

Скрежещет, как возок,

Скрипит, как бурелом,

Как флюгер, как сапог,

Как дерево с дуплом!

       Как дерево, как дерево,

       Как дерево с дуплом!