– Думаю, у любого человека есть право знать все о… – Вивьен на секунду замолкает, подбирая слова, – …о том, что делает его не таким, как все.

– Да, но чем это ему поможет?

– А я уверена, что поможет! – с пылом отвечает Вивьен. – Конечно же, поможет! Если бы ты знала, что с тобой что-то не так в медицинском плане, если бы тебе был поставлен диагноз относительно той или иной степени умственного расстройства…

– Умственного расстройства? – повторяю я и начинаю смеяться. Но Вивьен не смешно.

– Если бы тебе рассказали об этом, – ведет она дальше, – это, возможно, помогло бы тебе лучше понять себя. При желании можно было бы приспособиться, да и само знание было бы полезно. Знать всегда лучше, чем не знать, – говорит она, помешивая чай ложечкой. – А если ты не знаешь того, что известно другим, это унизительно, ты не находишь? И неправильно.

С этими словами Вивьен, держа в руке чашку с блюдцем, подходит к окну, за которым начинаются джунгли, когда-то бывшие садом.

– Если ты совсем чокнутый, это ничего не изменит, – бодро проговариваю я отчасти для того, чтобы нарушить воцарившуюся тишину, отчасти просто чтобы выразить свое мнение. Я не могу определить, какое настроение сейчас у Вивьен.

– Может, и так, – тихо отвечает она.

Думаю, она сочла бы это забавным, но я могу сказать наверняка, что ее мысли где-то далеко. Возможно, она застыла у окна потому, что ей стало грустно? Я просто высказала свои наблюдения, и мне не хотелось бы превращать разговор в серьезную дискуссию, но я не против того, чтобы меня считали старомодной. Я не принимаю все эти современные выдумки, которые упоминала Вивьен. Как насчет всех этих бедных старушек, которым недостает ума, чтобы осознать все приписанные им психические заболевания, и которым поэтому сложно оставаться самими собой? Они превращаются в нервных развалин, обеспокоенных тем, какой еще ярлык на них навесят. А потом выясняется, что у них всего лишь чрезмерно активная щитовидная железа.

Мне приходит в голову, что Вивьен, возможно, сейчас думает о Клайве.

– Как ты думаешь, Клайв знал, что с ним происходит? – мягко спрашиваю я.

– Клайв – это другое дело! – повернувшись ко мне, неожиданно резко отвечает Вивьен. – Он сам во всем виноват. Он заслуживал каждого из тех демонов, которые в него вселились, и сам это прекрасно знал.

У меня и в мыслях не было провоцировать очередную гневную тираду в адрес Клайва.

– Мне кажется, твоя злость на него чрезмерна. Почему бы тебе просто не признать, что вы были разными людьми, и не принять эти различия? – очень рассудительно, как мне кажется, произношу я.

– Ох, Джинни, у тебя всегда все так просто? Неужели ты никогда ничего не замечаешь?

Вивьен раздражается все сильнее – ее чашка даже начинает стучать о блюдце.

– Я лишь пытаюсь…

– Что ж, – обрывает меня она, – я тоже пыталась – и пыталась, как могла, видит Бог! – Она ставит чашку на лавку под окном. – Пыталась помочь тебе понять, осознать, что все не так просто, как тебе кажется, и иногда стоит пересматривать свои убеждения. Я вернулась домой не для того, чтобы сообщить тебе это, но я не могу больше скрывать от тебя правду. Я могу защищать тебя от других людей, но не от истины.

Опять эти загадки! В конце концов, я не просила ее возвращаться.

– Загвоздка в том, – продолжает она, – что если бы правда предстала пред тобой, ты попросту не узнала бы ее. Это всегда было твоим недостатком.

Я больше не слушаю ее бред – у меня просто нет желания делать это. Я пытаюсь понять, что могло произойти в голове у Клайва, – я имею в виду изменения на молекулярном уровне, вызвавшие слабоумие.

Вивьен хватает меня за плечи у самой шеи и трясет.

– Джинни! – кричит она.

Я вздрагиваю:

– Что?

– Ты куда-то улетела. Я знаю, тебе удобно улетать далеко-далеко и не слушать меня, ведь так? Неужели ты не хочешь знать правду?

– Какую правду?

– Всю сразу.

– Например? – повышаю я голос. Терпение мое кончается.

Вивьен молчит, наслаждаясь тем, что подцепила меня на крючок.

– Например, то, что твоя собственная мать была убита, – наконец произносит она.

Она внимательно смотрит на меня, словно выискивая признаки того, что ее слова причинили мне боль. А я просто смеюсь. Что еще мне делать? На самом деле это лишь тихое хихиканье – как будто Вивьен удачно пошутила. Но, как ни странно, сама она не смеется. Неужели она это серьезно?

– Это же просто смешно, Вивьен! – восклицаю я.

И тут она делает что-то еще более странное: сжав кулаки, три раза подряд топает ногой. Она как будто давит скорпиона – так, чтобы наверняка. Сейчас она напоминает восьмилетнюю девочку, у которой приступ дурного настроения.

– Ну как заставить тебя хотя бы попытаться понять? – почти кричит она. – Один раз, хотя бы один! Посмотри на меня! Посмотри на меня! – Сжав мое лицо ладонями, она направляет мой взгляд прямо себе в глаза. – Я похожа на человека, который что-то выдумывает?

Вообще-то не похожа, должна я признать.

Стараясь говорить спокойно, я в очередной раз повторяю:

– Вивьен, она свалилась с лестницы, ведущей в подвал. Я ходила туда и видела, как она лежит на спине. Клянусь, это был несчастный случай.

– Ты ошибаешься, Джинни, ты видела все не так, как оно было! – кричит Вивьен.

– Но с чего ты это взяла? – до крайности озадаченная, спрашиваю я.

– Я знаю, вот и все! – Вивьен буквально захлебывается собственными словами. – Джинни, это интуиция, она меня никогда не подводит!

Я не собираюсь произносить этого вслух – неизвестно, как она отреагирует, – но вам я скажу: Вивьен совершенно свихнулась. Как можно, сидя в Лондоне, знать наверняка, кого убили в Дорсете, благодаря одной лишь интуиции? У тебя либо есть конкретные факты, либо нет – и я уверена, что вы со мной согласитесь. И потом, я ученый, а интуиция – это из другой епархии.

Вивьен с размаху опускается на подушки на лавке под окном и кладет ноги на стоящий рядом стул.

– Какое-то время я думала, что это сделала ты, – уже спокойнее говорит она, словно начиная длинный рассказ.

Я ошеломлена, потрясена, убита.

– Я? Вивьен, ради бога, ты сошла с ума! – забыв об осторожности, говорю я.

Но она, не обращая на это никакого внимания, продолжает спокойным, ровным тоном – как человек, который должен рассказать свою историю независимо от реакции слушателей.

– Я думала, что Клайв и доктор Мойзе тоже это знали и прикрывали тебя, – говорит она, глядя на свои ноги, лежащие на стуле. Я же стою в двух шагах от нее, возвышаясь над ней и уперев руки в бока. Я даже уверена, что моя челюсть отвисла.

– Доктор Мойзе официально потребовал, чтобы полиция тебя не допрашивала. Он выбил специальное распоряжение суда, которое запрещало это делать. Он заявил, что у тебя какое-то расстройство, что твое психическое состояние слишком неустойчиво.

– Вивьен, это полная чушь! Ничего подобного не было.

– Да знаю я, знаю, – словно смягчившись, отвечает она. – Позже я пришла к выводу, что ты была тут ни при чем, иначе ты все мне рассказала бы.

– Вот именно! – возмущенно восклицаю я.

– Ты бы всем об этом рассказала.

– Само собой!

Но, не успев произнести эти слова, я почувствовала, что петля затянулась.

– И я поняла, что это Клайв столкнул ее с лестницы, а ты прикрываешь его.

– Что-что?! Вивьен, ты все-таки рехнулась!

Меня охватывает сильное раздражение. С какой стати она лепит свои смехотворные теории и пытается очернить светлую память наших родителей?

– Клайв этого не делал, и я никого не прикрывала, – твердо говорю я, но сама понимаю, что мои попытки заставить ее изменить свое мнение тщетны. – Ясно, что эти мысли вызревали у тебя в голове много лет, но неужели ты не видишь, что все это бред?

– Ты не осознавала, что прикрываешь его, – гнет свою линию Вивьен. – Ты до сих пор этого не осознаешь. Полицейским не разрешили допросить тебя, хоть я и твердила, что они должны это сделать.