Белый день занялся над столицей,

Сладко спит молодая жена,

Только труженик муж бледнолицый

Не ложится — ему не до сна!

Завтра Маше подруга покажет

Дорогой и красивый наряд…

Ничего ему Маша не скажет,

Только взглянет… убийственный взгляд!

В ней одной его жизни отрада,

Так пускай в нем не видит врага:

Два таких он ей купит наряда,

А столичная жизнь дорога!

Есть, конечно, отличное средство:

Под рукою казенный сундук;

Да испорчен он был с малолетства

Изученьем опасных наук.

Человек он был новой породы:

Исключительно честь понимал,

И безгрешные даже доходы

Называл воровством, либерал!

Лучше жить бы хотел он попроще,

Не франтить, не тянуться бы в свет,—

Да обидно покажется теще,

Да осудит богатый сосед!

Всё бы вздор… только с Машей не сладишь,

Не втолкуешь — глупа, молода!

Скажет: «Так за любовь мою платишь!»

Нет! упреки тошнее труда!

И кипит-поспевает работа;

И болит-надрывается грудь…

Наконец наступила суббота:

Вот и праздник — пора отдохнуть!

Он лелеет красавицу Машу,

Выпив полную чашу труда,

Наслаждения полную чашу

Жадно пьет… и он счастлив тогда!

Если дни его полны печали,

То минуты порой хороши,

Но и самая радость едва ли

Не вредна для усталой души.

Скоро в гроб его Маша уложит,

Проклянет свой сиротский удел,

И, бедняжка, ума не приложит,

Отчего он так скоро сгорел?

Долго не сдавалась Любушка-соседка,

Наконец шепнула: «Есть в саду беседка,

Как темнее станет — понимаешь ты?..»

Ждал я, исстрадался, ночки-темноты!

Кровь-то молодая: закипит — не шутка!

Да взглянул на небо — и поверить жутко!

Небо обложилось тучами кругом…

Полил дождь ручьями — прокатился гром!

Брови я нахмурил и пошел угрюмой:

«Свидеться сегодня лучше и не думай!

Люба белоручка, Любушка пуглива,

В бурю за ворота выбежать ей в диво;

Правда, не была бы буря ей страшна,

Если б… да настолько любит ли она?..»

Без надежды, скучен прихожу в беседку,

Прихожу и вижу — Любушку-соседку!

Промочила ножки и хоть выжми шубку…

Было мне заботы обсушить голубку!

Да зато с той ночи я бровей не хмурю,

Только усмехаюсь, как заслышу бурю…

Поздняя осень. Грачи улетели,

Лес обнажился, поля опустели,

Только не сжата полоска одна…

Грустную думу наводит она.

Кажется, шепчут колосья друг другу:

«Скучно нам слушать осеннюю вьюгу,

Скучно склоняться до самой земли,

Тучные зерна купая в пыли!

Нас, что ни ночь, разоряют станицы

Всякой пролетной прожорливой птицы,

Заяц нас топчет и буря нас бьет…

Где же наш пахарь? чего еще ждет?

Или мы хуже других уродились?

Или не дружно цвели-колосились?

Нет! мы не хуже других — и давно

В нас налилось и созрело зерно.

Не для того же пахал он и сеял,

Чтобы нас ветер осенний развеял?»

Ветер несет им печальный ответ:

«Вашему пахарю моченьки нет.

Знал, для чего и пахал он и сеял,

Да не по силам работу затеял.

Плохо бедняге — не ест и не пьет,

Червь ему сердце больное сосет,

Руки, что вывели борозды эти,

Высохли в щепку, повисли как плети,

Очи потускли, и голос пропал,

Что заунывную песню певал,

Как, на соху налегая рукою,

Пахарь задумчиво шел полосою».