Отец принёс эту газету домой и сказал, улыбаясь: «Ну, что, тореодор? Теперь ты понял, что коровы разные бывают? Это тебе не наша Модистка! А по- настоящему бы твой героизм проявился, если бы ты вовсе к ней не подходил!»

Это был последний случай, переполнивший Пашино терпение. Ночью, прежде чем уснуть, Паша разговаривала с Иваном:

— Не нравится мне здесь! Школа далеко, лес — рядом. Разве могу я углядеть? В следующий раз притащит гранату или в лесу подорвётся. Месяц назад мальчишку без ноги увезли в больницу. Давай, Ваня, уедем отсюда!

Иван и сам подумывал об этом. Все его начинания здесь не имели поддержки. Директор работал по принципу «не высовывайся»! Когда Марчуков предложил ему создать лабораторию по селекции зерновых, он посмотрел на него, как на больного:

— Иван Петрович! Ваша задача: глубина вспашки, качественная подготовка к посеву, посевная!

Он так и не нашёл общего языка с директором, считавшим, что агроном вникает в вопросы, не касающиеся его.

Позвонил Евсигнеев, предложил должность директора МТС в Аннинском районе: «Ваня! Хозяйство, прямо скажу, не процветающее! Но ты же любишь поднимать такие. Здесь ты хозяин, причём я во всех отношениях поддержу».

Решение было принято, и в октябре перед крыльцом квартиры Марчуковых стояли «газик» и грузовая машина.

Пока рабочие возились с мебелью в квартире, Санька лазил под порожек крыльца и доставал из своего тайника то, что не видел отец и что он, конечно же, не разрешил бы перевозить с собой. Ржавую винтовку со штыком он быстро перетащил к машине и засунул её между кабиной и кузовом. Немецкий ручной пулемёт с ножками, круглым охлаждающим кожухом с дырками и выходящим отверстием рюмочкой они перетащили вдвоём с Митяем — лёг туда же, на винтовку. Ещё два автомата «Шмайсер» и пробитую пулей немецкую каску они успели засунуть в тот момент, когда на крыльце появился водитель.

Октябрьский день выдался без дождя. Солнце проглядывало через кучевые облака, радуясь богатой палитре красок на деревьях, прикасаясь к багряным, золотым и ещё кое-где зелёным листьям, бегало наперегонки с ветром среди ветвей. Посвежевший воздух осени наполнял лёгкие, в нем уже чувствовалось грядущее дыхание первых морозов.

Санька с Митяем отошли под молодой дубок и стали выбирать из пожелтевшей листвы на земле и складывать в карманы пальто жёлуди — такие смешные, со шляпками и торчащими на них хвостиками. Им было невдомёк, что над их головами, в кроне молодого дуба тешились беседой две подруги:

— Ты посмотри на этих сорванцов! — говорила Розенфильда. — На что они надеются? Что водитель не заметит их арсенал?

— А они закрыли свои сокровища мешковиной. С тех пор как главному предводителю походов Денису оторвало ногу, Санька в лес не ходил, это его старые запасы. Мне всё труднее и труднее с ним: еле успела слегка оттолкнуть от этой ручки колодца, а кто же знал про норов этой коровы? Вот тебе с Ольгой — куда легче!

— Труднее будет нашим приятелям Камерону и Стиксу! Борис остался один, и кто знает, в какой водоворот кинет его вместе с этой студенческой вольницей! А расставаться было жалко.

— Что сделаешь! Создатель доверяет контроль своих подопечных юношей со времени вступления их в пору мужской зрелости только мужскому началу. Тебе не кажется, что в Камероне есть нечто высокомерное?

— Да нет. Но то, что он о себе неплохого мнения, — определённо. А не стал он нас выслушивать только оттого, что в электронном виде мы передали ему информации достаточно.

— Как ты думаешь, кем он был в своей прежней жизни здесь, на земле, когда имел тело, как все люди? У него такой приятный голос и такие тёплые прикосновения.

— Ну вот, у тебя опять романтическое настроение! Старик не разглашает таких сведений, все истории у него хранятся в электронных файлах. Вот разве о тебе, Амелия, подумаешь, что ты работала гримёршей в театре? Да и кому это интересно? Всё что было — в прошлом, зато сейчас мы сопровождаем с тобой судьбы многих людей, печёмся о них, заботимся и словно всё переживаем заново, как в настоящей жизни.

— Ой, смотри, грузовик уже поехал, а Паша с Ваней забрали Саньку и садятся в «газик». Как ты думаешь, на новом месте Иван, наконец, построит хозяйство, о котором мечтал в «Комсомольце»?

— Да, он в состоянии ещё что-то совершить. Но дело не в этом, Амелия! Эта дорога, на которую стали все эти мечтатели, — дорога в никуда. Кадры решают всё — ошибочный лозунг! Эти люди запутались в собственных представлениях о «моём» и «нашем».

Из человека никто не может вытравить инстинкт собственника — ни Сатана, ни Сталин, ни сам Господь Бог. Иван искусно умел сыграть на личных интересах своих работников, но пик его успехов пришёлся на первые послевоенные годы, когда народ был особенно жаден до работы. Теперь же люди обросли собственными семьями, небольшими участками земли, которые тоже надо обрабатывать на собственное благо, тогда как колхозное — неизвестно для кого. Думаю, что только дети детей Ивана сумеют окончательно вернуться из мира придуманного в мир реальный, где каждый может с полным основанием сказать: это — моё! Мой дом, мои лошади, моя земля. И всё это унаследует и приумножит следующее поколение. Ну что, полетим по воздуху?

— Давай, пока ещё тепло!

Глава 27. ДОРОГА В НИКУДА (продолжение)

Село Аннинского района, со странным названием Курлак — похожим на журавлиный крик в небе, — было небольшим, и его единственная голая улица, где палисадники перед домами были редкостью, да и деревьев — раз-два и обчёлся, тянулась вдоль дороги. За околицей — мостик через реку с таким же названием, за ним село Старый Курлак, с ещё более убогими домами, крытыми соломой.

Откуда явилось в русском языке понятие «убогий»? Может, бедные и больные люди стояли ближе к Богу, и Бог стал для них единственным, на кого можно уповать? А может, Богу, отвергавшему стремление к достатку, самому была ближе нищета и запущенность — ведь беднейшая паства его была самой послушной и самой многочисленной. Такие мысли приходили Ивану в голову при виде невзрачных домишек.

Марчуковых ждал домик с железной крышей, с небольшим крылечком, тремя окнами на улицу, примыкающим огороженным двориком с воротами. С правой стороны к дому прилепилась пристроечка с низкой крышей, кое-как накрытой рубероидом, с одним маленьким низким окошком. Из-за пристройки, где не было даже заборчика, показалась сухонькая женщина, лицо которой казалось не просто худым, а измождённым: заострённый нос выглядывал из-под повязанного платка, концы которого она прижимала высохшей скрюченной рукой к старенькой стёганой фуфайке.

Женщина поклонилась семейству и тихо представилась: «Орловская, Татьяна Ивановна».

Дорога перед домом раздваивалась: левый её рукав поднимался на бугор, где на самом верху, среди деревьев, виднелась усадьба. Иван знал, что это — школа, бывшее дворянское имение. Чуть левее этой дороги, метрах в ста — небольшая действующая церковь, прямо за ней — деревенское кладбище, а напротив нового жилища Марчуковых — дом попа, единственный дом с палисадником и деревьями в нём.

— Гм. Как-то не по-партийному! — хмыкнул Иван. — Получается треугольник: церковь — поп — директор. Что ж, посмотрим.

Марчуков ещё не учёл, что ближайшей соседкой у него будет верующая. Таню Орловскую в деревне многие не любили за то, что осуждала пьянство, неверие в Бога, неправедную жизнь.

Пока устраивались, Паша была озабочена одним: сын пропустил два дня учёбы в школе, и нужно было определяться с его занятиями.

— Ваня, тебе надо самому отвести Саньку в школу. Познакомишься с директором, заодно посмотришь, где твой сын будет учиться. Потом уже ты вряд ли выберешься.

— Что ж, надо так надо! Где его портфель?

Иван взял третьеклассника за руку, и они пошли в школу, поднимаясь по дороге на взгорок.

Чувствовалось, что двухэтажный особняк с покрашенными известью стенами постепенно приходит к обветшанию: половицы под ногами жалобно скрипели, и неудивительно — детвора каждый день сотнями ног стучала по очень древнему полу.