Паша почувствовала, что сейчас скажет нечто такое, о чём потом придётся жалеть. Её подмывало спросить, а был ли он сам в окружении, этот лощёный тип? Но она помнила, что в кармане гимнастёрки у неё лежит рапорт об отпуске.

— Товарищ полковник, Вы не забыли, что перед Вами женщина? У меня есть к Вам просьба. Насколько я знаю, формирование продлится месяц. Мне нужен отпуск, чтобы привезти своего сына из Казахстана, куда он был эвакуирован.

Она улыбнулась, надеясь, что это смягчит её напоминание, и протянула ему рапорт. Война не война, но на мужчин улыбка действовала!

Кажется, она ошиблась.

Полковник пожевал нижнюю губу, прочитал рапорт. Сложив листик вдвое, он разорвал его и бросил в урну.

— Найдите сержанта Уфимцева, он Вас разместит и выдаст всё необходимое. Представьтесь руководству медсанбата. Всё!

За дверью Паша расплакалась, но решила добиваться своего. Она ждала письма от Зины. А пока она просыпалась в классе, где стояло около сорока кроватей. Здесь жили не только девушки из медсанбата, но и зенитчицы, прошедшие ускоренные курсы подготовки. Поговаривали, что в сентябре школы возобновят свою работу и их переведут в какое-то учреждение. Но прошёл сентябрь, всё оставалось на своём месте. Дивизия ждала поставок вооружения, и время для частей проходило в учёбе.

В первых числах октября случилось два события, которые много значили для Паши. Приехала к ней в гости Раечка, привезла письмо от Зины. В нём было свидетельство о рождении Бори. Зина писала о том, что Иван, с хозяйством совхоза «Комсомолец», прибыл на станцию Таловая и размещается в селе Александровка.

Раиса приготовила для Паши и второй сюрприз: она достала из сумочки два билета в Большой театр:

— Паша! Мы идём с тобой на оперу «Севильский цирюльник»! «Большой» недавно отремонтировали. Говорят, на первую постановку, оперу «Иван Сусанин», распределить билеты приказал сам Сталин. В первую очередь строителям- ремонтникам театра, колхозникам, рабочим предприятий, военным. Особенно — зенитчикам, защищавшим Москву.

В погожий солнечный день Паша стояла на остановке метро, поджидая Раису. Ей нравилась Москва, но путешествовать в метро ей приходилось редко, и она не очень любила эти поездки.

Раечка появилась в лёгком плаще и берете, и Паша опустила глаза на свои до блеска начищенные сапоги: у неё не было ни платья, ни туфель, тем более такого роскошного плаща. Рая рассмеялась:

— Не переживай! Там большинство будет в сапогах и при погонах! Это моя одежда сейчас не в моде. А ты — просто красавица, хоть и в гимнастёрке!

Рая взяла подругу под руку, и через несколько минут они были на эскалаторе. С этим техническим удобством Паше пришлось познакомиться в Москве впервые, и эскалатор произвёл на неё странное впечатление. Фигуры и лица людей, проплывающие мимо неё, появлялись и пропадали, как в какой-то ленте кино: это были живые люди, со своими горестями и переживаниями, и каждый из них, появляясь перед Пашей, исчезал навсегда, и ей никогда не узнать, чему эти люди радуются и чем опечалены.

Паша смотрела в чужие озабоченные лица. Но среди них неожиданно увидела лицо знакомое. Пашу словно ударило током! «Георгий! Жо… ра!!!» — закричала она что было силы, повернув голову вслед удалявшейся фигуре майора в кителе. Он поднял руку, помахал Паше, а она продолжала кричать, и все на эскалаторе повернули к ней головы.

— Давай срочно наверх! — скомандовала Рая.

Георгий ждал возле эскалатора.

— Пашуня, ты ли это!?

Он обнял Пашу, и её слёзы ручьём полились на его новенький китель с орденами. Наконец Паша успокоилась.

— Я был в отпуске, в Алешках. У Зиночки сын растёт, Слава. Галка моя с дочерью, Риммой. Борька твой.

— Я знаю! Пытаюсь получить отпуск, чтобы забрать его!

Торопясь и сбиваясь, Паша стала рассказывать свою историю и про то, как полковник Зейглиш порвал её рапорт.

— Паша, я тебе помогу, научу, что надо делать. Здесь я пробуду десять дней, ещё увидимся.

Жорж достал из накладного кармана маленький блокнот и карандаш, и Паша увидела на его груди два ордена Красной Звезды.

— Куда это мы так спешим?

— Не поверишь! В «Большой», на «Севильского цирюльника»! А это моя подруга, Раиса!

— Очень приятно, Георгий, штурман эскадрильи дальней авиации! Паша, я приеду завтра в твою школу и сам зайду к начальнику штаба! До завтра, приятных впечатлений!

Большой театр и «Севильский цирюльник» — всё это прошло для Паши как счастливый сон: она оробела среди этой непривычной для неё роскоши, огромного количества военных и звёзд на погонах.

Раечка не замолкала ни на минуту:

— Паша! Здесь, в вестибюле, два года назад, разорвалась тяжёлая бомба. Эти скульптуры в нишах, лепнина, дубовые двери — всё было разрушено. Перекрытие вестибюля обрушилось, была повреждена роспись свода и стен, разрушены ступени парадных лестниц.

— В это невозможно поверить! — отзывалась Паша, оглядывая главное фойе.

— Я была здесь зимой сорок первого. Работы шли вовсю, несмотря на то что здание не отапливалось!

Для Паши всё происходящее вокруг перестало походить на реальность: первые впечатления всегда самые сильные, но обстановку праздника в театре, роскошную архитектуру, мягкие кресла и таинство действия на сцене — всё это заслонило лицо Жоржа, его слова: «Не волнуйся, поедешь ты в отпуск, чего бы это мне ни стоило!». У Паши появилась надежда, и, слушая Раю, она пыталась представить себе далёкий Казахстан, песок и верблюдов. и этот детский дом, в котором жил её Боря.

А вдруг не получится? Вдруг Боря заболеет в детском доме, кто о нём там позаботится, в далёком Казахстане? Скорее бы кончилось это представление, скорее бы настало утро следующего дня!

Жорж приехал утром, как обещал. Он забрал Пашин рапорт об отпуске и отправился к командиру полка. Эти десять минут, что он там пробыл, показались Паше вечностью. Наконец он появился, размахивая подписанным рапортом:

— Осталось выписать проездные и отпускной билет! Пошли к начальнику штаба!

Полковника Зейглиша явно не обрадовал визит Паши в сопровождении фронтового лётчика с орденами на груди. Изображать каменную неприступность было бесполезно, и он, бросив уничтожающий взгляд в сторону Паши, черкнул на рапорте: «В строевую часть».

Жорж помог Паше взять билет на поезд «Москва — Алма-Ата», а на следующий день отвёз её на вокзал на штабной машине. Лётчику через неделю предстояло отравляться на фронт. Они стояли на перроне возле вагона, и Жорж взял Пашины ладони в руки:

— Паша. Заканчивай свою службу! Ты необходима своему сыну. Вернёшься в Москву, сразу отнеси письмо члену военного совета, по адресу, который я тебе дал. Ты должна написать всё как есть! Вложи туда копию свидетельства о рождении сына.

Паша смотрела на Георгия. Лицом он чем-то напоминал Ваню, но, с тех пор как она видела его в Алешках, сильно изменился. Переносицу разделяла решительная мужская складка, а лоб до самых волос был прочерчен появившимися морщинами. Его добрые светлые глаза улыбались, но за улыбкой крылась тень неизвестности: вернётся ли он домой, придётся ли увидеться снова?

Уже в поезде Паша продолжала думать о Жорже. Они виделись всего три раза: первый раз она была девчонкой — Жорж одаривал их с Зиночкой подарками в Борисоглебской школе… После этого он снился ей. И она, вольно или невольно, сравнивала с ним всех парней. И не напрасно: здесь, в Москве, в эту страшную войну, он будто явился из снов, чтобы помочь Паше, чтобы сделать, казалось, невозможное! Ещё два дня назад она не могла себе представить, что будет сидеть в поезде, везущем её к сыну.

Глава 12. ПОЧЕМУ ЖИВА ПАМЯТЬ

Паша вернулась в спальню, заглянула в кроватку к малышу, забралась под одеяло, но так и не уснула. Она понимала, что в этот день они с Ваней и малышом чудом спаслись, и вообще в её жизни уж больно много чудесного! И этой ночью она вновь вспомнила, как ехала в поезде, который останавливался на каждом полустанке, как бегала на станциях за кипятком, чтобы запить галеты из сухого пайка. Пассажиров было не очень много: к этому времени передвижение людей на восток остановилось, люди возвращались из эвакуации.